Ледяной ожог

      Синьора проклята, ровно так же как и все предвестники. Ее кожа горит ожогами, мучительно выжигая ткани и душу, порой ей кажется, что она горит на костре, как самая настоящая ведьма. Бывает и по другому. Ее кожу морозит так, что она не может пошевелить онемелыми пальцами. Иногда даже виден белесый, а то и синий налет льда.       Ее кидает из стороны в сторону. Из огня в лед, и наоборот. Ей бы выплакать и выкричать всю свою боль, а ее много. Но вместо этого она поправляет на своем лице идеальную маску холодности.       Они все, все предвестники, как изломанные куклы с идеальными и тупыми лицами. Как на подбор. Но Синьора не жалуется. Царица единственная, кто протянул ей руку, понял и подарил любовь. Даже если эта любовь мучает ее до дрожи в конечностях. Синьоре даже нравится быть предвестником. Теперь у нее есть власть, деньги, практически все чего она желает. И ничего, что вся ее семья и единственная в мире любовь погребены под холодной землей. Это ничего, кошмары ее не волнует. Она давно с ними справилась.       Только вот почему-то поздно ночью, когда предвестников приглашают остаться во дворце, а такое случается довольно часто, они сидят с Чайлдом совсем рядом, грея руки о кружку с кофе и тихим шепотом переговариваясь и насмехаясь над друг-другом. Только почему то по их коже бегут мурашки и скованность, не прошедшая ото сна. На утро они ведут себя как обычно, дерзко и холодно, не переносят друг-друга. Синьора не жалуется, ее все устраивает. А потом ее отправляют в Мондштадт. А потом она касается сердца Анемо Архонта и метка ее горит, как не горела никогда. Яростно. И сердце в руках ее нежно мерцает бирюзовым. Успокаивая душу и тело. Оно отгоняет боль, развивая на ветру. Барбатос смотрит на нее странно. Так знающе и понимающе, конечно, это все смешивается с яростью и страхом. Никак иначе.       Синьора уходит не оборачиваясь. Ее сердце совсем не колотится, нет. Это глупо. Ее сердце давным-давно замерзло или сгорела. Честно говоря, она так и не поняла, что из этого произошло раньше. Алая ведьма отдает фигурку Царице, теряя былой покой. Ей становится все так же больно. Если не еще хуже. Но Синьора справится. Она же предвестник. Им не должно быть так по глупому больно.       А после, в банке, ее взгляд падает на Тарталью, по чьим рукам бегут еле заметные фиолетовые молнии и все понимает. Синьоре жаль парнишку, но по другому быть не может. Это их работа. В ней нет места любви. Особенно к каким-то богам, которых они так желают свергнуть. Только ветер тоскливо свистит за ее спиной, лаская лицо осторожными касаниями. Ей кажется, что слышит она нежный звук арфы. Но Синьора упряма. Ей не нужна родственная душа. Только не такая. Потому что от богов только один вред. Тарталья ломается. Она же просто сгорает.       Ее мечты о спокойной жизни, были разбиты давным давно. И все надежды утоплены в мутном болоте. Поэтому когда в неё летит молния Баал Синьоре не страшно. Хотя признаться честно, сперва ее охватывает паника. Но больше от того, что она проиграла. Синьора давно мертва. И когда тело ее распадается на сотни бабочек, едиснственное, что она успевает понять— ей в первые в жизни так спокойно. Боль не приходит. По ветру льется мелодия арфы. На этот раз она еще более тоскливая чем обычно.