Древние легенды

Рассвет только занимался, а он уже стоит на ногах. Впрочем, он всегда такой: одетый с иголочки, всегда ухоженный, волосы убраны в хвост, в квартире ни одного пятна грязи. Всегда идеален, почти всегда. Сейчас он стоял над раковиной, большая часть которой была в крови, а другая часть усыпана ярко-оранжевыми лепестками лилий. Эти цветы… Они его кинжалы. Иронично, что у того, кто ассоциирует себя с темнотой и тенями, раковина в ярко-оранжевых, словно закатное солнце, лепестках. А всё из-за неё… Да, пожалуй, это её вина. С самого начала и до сегодняшнего дня. Слишком яркая, слишком… величественная. Слишком отличная от него самого. Он поднимает взгляд на зеркало. Усталое, изнеможённое лицо, впалые щёки и тусклые, но такие завораживающие белые глаза. Да, именно такой он. Странный и непонятный, иной и отличный. У неё светлое лицо, светлые (а не чёрные словно смоль) волосы и яркие-яркие оранжевые глаза. Такие же, как и это чёртовы цветы! Когда это началось? Когда их лозы стали медленно оплетать его изнутри, словно грехи? Когда?! Он… не знает, не помнит. Очередной приступ кашля отрывает от размышлений, в раковину падает ещё несколько лепестков. Он их уже ненавидит самой лютой ненавистью, на которую только способно его сердце. Он чувствует как по руке медленно стекает капля крови. Боль. Боль сопровождала его всегда, с самого того момента, когда он осознал себя. И вот, когда он решил что всё — наконец-то покой! — пришла она. Лучезарность, Сияние, Сия. Воистину он проклял тот день, когда встретил её! И Боги жестко над ним пошутили, они послали ему эти цветы. Они медленно опутывают его изнутри, сжимая органы, оплетая скелет, пронзая мышцы. Выходят наружу лозами и распускаются бутонами. А он глухо стонет каждый раз, когда очередной бутон разрывает кожу. И сегодня он решился, он сделает всё, чтобы никто не узнал о его болезни. Щёлкнул замок на входной двери. Боль снова пронзает тело, на ногах выступают сразу два бутона. Глаза застилает пелена и он видит её… Яркую, светлую, неподражаемую. Она улыбается, глядя куда-то вдаль, а его снова скручивает боль. И снова, и снова, и снова. Изо дня в день. Он медленно сходил с ума. Он писал, рисовал, его посещали видения. Там была она, в самых разных концепциях, в самом разном виде. От самого невинного до самого развратного. И он на картинах изображал каждое видение в точности, до мельчайших деталей. Все его мысли заняла она, её свет. Краски закончились, зато остались ножи. Он резал себе руки, пальцы, ладони и рисовал-рисовал-рисовал! Окрашивал белый холст собственной кровью, которую в сосудах заменяли лозы цветов. Бумага кончилась и он стал рисовать на стенах, поле, потолке. Белые глаза уже не видели ничего: яркие цветы проросли сквозь них; уши уже ничего не слышали: лозы заглушали звук: тонкие губы молчали: горло было сдавленно бутонами, а сам рот накрепко сшит прочными лозами. Словно порок, они опутали его сердце. И он лежал посреди квартиры, бледный, словно мертвец, медленно умирал, затерявшись в чертогах собственного безумного разума. Из его тела прорастали цветы, а все стены, потолок, пол — всё было в его крови. И лишь на одном свободном, ещё белом, кусочке стены было написано ещё свежей кровью, даже немного дымящейся в лютый холод той зимы, слово, имя: «Сия.»