Die Schweigereltern

      — Да уймись, тебе что, пятнадцать? — фыркает Чуя, ткнув мужа локтем под рёбра. Осаму нависает над ним на вытянутых руках и смотрит, как голубые глаза по краю радужки становятся цвета серого шторма в свете скучной лампы.       — Обычно ты более темпераментный, — замечает, изогнув уголок губ. — Стареешь, Чу?       Чуя, отпустив его шею, раскидывает руки и прикрывает глаза. От рыжих ресниц лежат тёмные тени.       — Между прочим, я устал, — сообщает он сварливо. — Поэтому старайся сам. Только прекрати меня вылизывать, как леденец!       — Я бы пошутил, но выйдет не оригинально, — вздыхает Осаму. Наклонившись и согнув руки, коротко касается губами чужой шеи у самой челюсти. Целует тонкую вену, слабо бьющуюся под кожей.       — М-м, ну эй. Хватит, я сказал.       — Раскомандовался, чиби…       — Тобой только командовать и остаётся. У нас романтическое свидание после школы или мы занимаемся сексом? Что у тебя за запоздалый пубертат?       — Вообще-то, — оторвавшись от мягкой кожи, язвит Осаму, — в браке сексуальные аппетиты должны угасать. Мы с тобой должны чинно ложиться в постель, накрываться разными одеялами, целовать друг друга и спать. А не вот это всё, как ты выражаешься, «пубертатное».       — Кстати, где наше одеяло? — хмурится Чуя, скосив глаза.       — Ты сам сказал, что тебе под ним жарко, я его убрал, — пожимает плечами Осаму. — Ну, а ещё я пролил на него ту жуткую смазку с бананом, которую нам подарила Акико. Теперь оно воняет. Так что ты вряд ли согласишься под ним спать. Поэтому я предлагаю тебе в качестве одеяла себя!       — Ходячее недоразумение, — закатывает глаза Чуя. Выбирается вверх, чтобы улечься головой на подушку, и Осаму ложится рядом с ним, разместившись под рукой. Чуя рассеянно опускает ладонь в тёмные жёсткие лохмы. — Слышал, как дети вчера шумели? Я даже удивлён, что Ринтаро-сан не отпускал утром никаких шуточек. Даже ты промолчал.       — Пусть живут на первый раз, — щурит глаза Осаму. — И не так уж сильно они шумели. По сравнению с нами в их возрасте — тишина стояла. Только у меня есть подозрение, что они доломали кровать.       — Она всё равно старая, — морщит нос Чуя. — Фиг с ней. Гин давно ноет, что хочет новую, она же чаще всех у Коё остаётся. И сестра порадуется. А этой парочке надо на футонах любиться. Пол сломать сложнее, чем кровать. Хотя на их месте я бы вообще в бункере трахался. Видел, какие там за стенкой полосы от Расёмона? И следы когтей на спинке. Ребёнок весь в тебя. Вытрахает из бедного Ацуши всего Тигра.       — Кто кого — это ещё посмотреть, — лениво урчит Осаму, пальцами прочерчивая идеально ровную линию между чужих рёбер. — Мы с тобой стали спокойнее только через несколько лет после рождения Гин, так что ещё узнаем, кто в постели темпераментнее — наш сын или Тигр.       Чуя смеётся хрипло, прикрыв глаза ладонью.       — Ками, — отвечает на вопросительный взгляд, — я только что представил, как твои родители когда-то обсуждали нас точно также. Это кошмарно… — губы кривятся в усмешке. — Мне нравится!       Осаму хмыкает, оставляя эту мысль без ответа. Касается острым подбородком чужих рёбер, когда приподнимает голову.       — Если ты устал, мы можем правда лечь спать.       — Ну уж нет, — фыркает, сдув со лба чёлку, Чуя. — Мне лень двигаться, но это не означает, что я откажусь от секса. Тем более мы уже раздеты. Просто сделай всю работу, а я полежу.       — Стареешь, — поддевает Осаму. Кривится. — Я всё равно чувствую запах этой банановой ерунды. Кажется, она никогда не выветрится.       — Надо было сразу выкинуть. Как я и говорил.       Осаму, коленом раздвинув чужие ноги, тянется через матрас к нижнему ящику тумбочки, который, когда дети ещё были детьми, даже запирался на ключ. Если существует ящик Пандоры, это определённо прикроватная тумбочка. Даже придумывать ничего не нужно. Классика порно-романов.       Смазка приятно холодит пальцы, быстро согреваясь от тепла кожи. Чуя даже соизволяет подтянуть к себе одну стопу, наблюдая одним глазом с подушек.       В этом есть что-то чарующее. До сих пор. В том, как он лежит, как смотрит. В лентах грубых шрамов на собственной коже, контрастно синеватой по сравнению с чужой. В прищуре и в изгибе его губ. В каждом его движении вплоть до вздоха. Так ощущается пара. Ни один омега, как бы красив он ни был, не заменит этого.       Осаму сжимает влажными пальцами чужую плоть, поглаживает, не сводя взгляда с полуприкрытых голубых глаз. У Чуи ни стыда, ни совести, так что он спокойно смотрит в ответ, закинув руку за голову.       Лёгкий аптечный запах напрочь заглушают ароматы тела. Осаму, сжав чужое бедро свободной рукой, ловит губами складку кожи в тяжёлой мошонке. Вбирает в рот, чуть цепляя зубами, и вкус кожи оседает в глотке. Чуя подгибает вторую ногу, чтобы они уместились на кровати, закидывает куда-то мужу на плечи. Пальцы его опускаются поверх испачканной в смазке руки.       Острый кончик длинного языка медленно скользит вниз, меж ягодиц. Собирает ароматные капли.       — Что было непонятно в фразе «не облизывай меня, я не леденец»? — хрипловато интересуется Чуя, мстительно хрустнув костяшками его пальцев на собственном члене. — Это не впечатляет меня уже лет пятнадцать, ты же знаешь.       Осаму отрывается от чужого тела с довольно пошлым хлюпом. Собирает губами остатки слюны, смешанные со смазкой, задевает щекой округлое колено. Пятка Чуи теперь упирается ему в копчик, а руки снова обвивают за шею.       — Пятнадцать лет назад меня ещё мог ждать сюрприз в виде внезапного визита Арахабаки в нашу постель, — чуть улыбается он.       — Болтун, — выдыхает Чуя в пространство между их лицами за секунду до того, как Осаму плавно толкается в его тело. — Да-да, давай вот так…       Дети уже взрослые, так что можно особенно не сдерживаться.