Парасомния

— Фред. Он спрятался где-то в доме, маленький паршивец. Он не может делать это вечно! Однажды он выползет из своего укрытия, как таракан из щёлки он и так оттуда выполз; однажды выполз, совсем по-тараканьи, из мокрой щёлки своей матери-потаскухи. И тогда он его прихлопнет. И тогда… — Фред, мелкий сукин сын, где ты?! — заорал мужчина, кривя губы в ухмылке. — Можешь прятаться и дрожать где угодно. Когда я тебя найду, я тебя выдеру, понял, ты, ублюдок?! Сын шлюхи! Фред Крюгер притаился в застенке. В подвале было тихо и хорошо. Куда лучше, чем там, снаружи, с отчимом. Придурок опять напился. Ему бы в таком состоянии проблеваться у унитаза он этим скоро займётся так и так, судя по зелёному лицу или нажраться вусмерть. Фред вспыхнул, когда услышал, как он называет его мать. Сучий потрох. Сжав челюсти, парень подтянул к груди колени и насупленно положил на них подбородок. Ему казалось, если он притаится и прижмётся плечом к деревянной балке, всё будет о’кей. Нет, не будет, милый мальчик. Никогда не будет. Только не для такого, как ты. Тебя засунули в детский дом, до того — в дом малютки. Ты был нигде и никому не нужен. Твоя дата рождения — нихрендень в никогдабре. Твоя мать бросила тебя. Может, пьянь права. И она взаправду просто сучка, трахнутая и обкончанная до того момента и столько раз, сколько должно было хватить для зачатия? Фред открыл глаза и проморгался. Слабый свет зажёгся под потолком. Топ-топ-топ. Это тяжёлые ботинки отчима. Он спустился по перекошенной лестнице в подвал. Топ-топ. Начал бродить сначала далеко от укрытия Фредди. Топ. Приблизился на шаг к нему. У Фреда гулко заколотилось сердце. Топ-топ-топ-топ! Ублюдок куда-то побежал. Неужели заметил его?! И точно. В качающийся круг света из темноты вылетел худой мужчина в потасканной клетчатой рубашке и брюках, поднятых так высоко, что застежка почти касалась диафрагмы. Его впалая тощая грудь высоко и часто вздымалась. Губы растягивал оскал. Но страшнее всего были глаза и тёмные круги под ними. Из-за этого радужка казалась вместо серой — стальной. Он на мгновение посмотрел прямо на Фреда. Тот мог бы поклясться чем угодно, хоть Господом — хотя в него показательно не верил. По загривку у него пробежали мурашки. — Фредди-и-и-и!!! — взвыл Эдвард Андервуд, запрокинув голову к потолку. Вся его фигура будто надломилась. Фред боялся даже пошевелиться, хотя знал, что его ноги — он был нескладным долговязым подростком — можно заметить, так как в простенке в сидячем положении он весь не умещался. Он надеялся, что расколоченные в доски ящики прикроют его. Или что дьявол Андервуд его не заметит. Но на последнее расчитывать не стоило. Алкоголик ещё не залил глаза настолько, чтобы не разглядеть собственные старые ботинки, уже давно просящие каши. Других у Фредди не было. Отчим замахнулся и ударил в стену кулаком. Бах! Фред вздрогнул. Если он начнёт здесь всё крушить, точно найдёт убежище. Фредди с тоской окинул взглядом свою каморку. Меньше чем какая угодно комнатка в этом доме, этот застенок был его спасением, его последним пристанищем. Он не был уверен, что отчим в курсе, что в подвале у него есть крохотная ниша, заплатанная деревянными досками. Здесь было столько всякого дерьма и так неряшливо, что застенок в жизни не найти. Он к тому же прикрыт наполовину стеллажом, заставленным тяжёлыми банками с краской и инструментами. Размера в застенке было что в гробу: два на два, но выступ в каменной стене даже там не давал развернуться и сесть удобнее. Фред был не из приверед. Он мог устроиться где угодно, и ему везде было хорошо — там, где его никто не бьет и не душит, и не вталкивает капающий смазкой тонкий член ему в задницу, и не греет кочергой впалые рёбра. Фредди Крюгеру было только семнадцать лет. Он прислонился к каменной стене виском. Где-то под рукой скользко проползла мокрица. Его это не пугало. Здесь жило много всякой дряни: он находил мышиную нору и тараканьи гнёзда, паучьи тенёта свисали над головой толстым серым покрывалом. Здесь были мокрицы и двухвостки. Сороконожки. Здесь прятался и сам Фредди. В лучшей компании из всех возможных для себя. Андервуд прав. Он сюда затиснулся прямо как таракан. Притащил две свечи, которыми коптил стену и писал своё имя. А ещё — имена всех, кого он ненавидел. Он знал, что в школе ребята на деревьях вырезают имена тех, в кого были влюблены. Джесси и Сара. Тайлер и Шерил. Виктор и Лесли. Но он никого не любил. И никто не любил его. На древесной плоти имена вырезали, чтобы показать, как сильно привязаны. Но имя Фредди писали на парте несмываемым маркером, обязательно добавляя: ФРЕД КРЮГЕР ЖРЁТ ДЕРЬМО или: ФРЕДДИ СЫН СОТНИ МАНЬЯКОВ или: ФРЕДДИ ДАСТ В ЖОПУ ЗА ПЯТЬ ЦЕНТОВ Последнее писали ещё на бумажке с клейкой стороной и лепили ему на спину. Однажды он чуть не влип из-за этого в серьёзные неприятности, но в конце концов, когда ему это было в новинку? Сколько Фред себя помнил, он сам был чьей-то неприятностью. Отчим грохотал. Он разнёс половину помещения и устал, к счастью, так и не добравшись до Фредди. Мальчишка замер, наблюдая за тем, как озверелым взглядом Андервуд обводит руины, которыми стал его подвал. Сейчас он повернётся и уйдёт. Вот прямо сейчас. Фред стиснул зубы, понимая, что Андервуд был не так опасен, пока громил. Сейчас он затих и всматривался. И когда уверенным шагом пошёл прямо к нему, завозился и понял: нужно бежать. СЕЙЧАС. Эдвард Андервуд одним толчком опрокинул деревянный старый стеллаж. КРЭК! — сказали алюминиевые банки с краской и плеснули ею на каменный пол. ШВАРК! — простонали ящики с инструментами, электродрель, пила, моток колючей проволоки и прозрачная пластиковая коробка с банками из-под пива, которые Фред усердно копил и потом сдавал в пункт приёма, выручая за целый месяц один доллар. Всё попадало, Фред сразу показался из своего жалкого укрытия. Его рыжая голова, пылающая угольным пламенем, вызывающе торчала из простенка. Он на миг замер и начал думать: вперёд или назад?! Отползти как можно дальше, в глубину, или прыгнуть на Андервуда, сбить его с толку и убежать по лестнице из подвала? Неплохо было бы его ещё запереть. Мстительная мысль захватила мальчика. Он так и сделал. Он прыгнул из своего логова, как камышовый кот на птицу, и был бы вдвое быстрее, если бы не отсидел себе ноги в неудобном узком простенке. Если бы не это, всё бы получилось. Точно получилось. — Маленькая вшивая гнида! — заорал Андервуд и стиснул его предплечье. Фреду показалось, он ломает в нём кости, и задёргался с большей силой. Но что может некормленный полудохлый пацан против пьяного взрослого мужчины?! Фредди знал: ничего. А это значило только одно. — Ты не вышел ко мне, когда я звал! — крикнул отчим и повалил мальчика на пол. Фред упал и поранил ногу о зубья пилы. Из пореза пошла кровь, рану обожгло болью. — Ты ОЧЕНЬ ПЛОХО ПОСТУПИЛ! Его угостили увесистой пощёчиной. Затем ещё одной. Фред хрипло гаркнул: — Пошёл ты, старый педик! И за это его начали бить. Кулак работал как отбойный молоток. Фреду казалось, что его башка — это гвоздь, который усердно вколачивают в доску собственного гроба. Лицо превратилось в кровавую кашу. Фред уже хрипел. — Ты! Гадёныш! Должен! Меня! Слушаться! Он даже слов не разбирал. Был уже вне себя. В глазах мерцали вспышки и звёзды. В уши затекла кровь. Отчим сломал ему боковой зуб. Тот громко хрустнул. Фредди пустил изо рта вязкую красную слюну и вместе с ней инстинктивно сплюнул осколок. Он боялся проглотить собственный зуб. — Ты! Мне! За! Всё! Заплатишь! Я! Так! Добр! К тебе! Фредди осоловело прикрывал веки. Распухшие губы, багровые от крови, он попытался облизнуть — но тело не слушалось. Он только слабо упирался в грудь отчима руками, слышал терпкий запах его пота, и следом уловил бренчание железок на ремне. — Я! Тебе! Покажу! И он показал взаправду. Рванул с Фредди зелёную мешковатую футболку и разорвал её, чтобы полосовать впалую мальчишескую грудь ремнём. Кожаная лента гуляла по коже со щёлканьем, и когда тело начало опухать, а Фред перестал биться, отчим с мясом вырвал пуговицы на его брюках и спустил их вместе с трусами. Член обожгло. Мошонка воспламенилась. Удар! Фейерверк зажёгся у Фредди между ног. Он выгнулся в спине, откинул назад голову и засипел. Удар! Пах налился, когда пряжка ремня охаживала его и узкие веснушчатые бёдра. Удар! Отчим засвистел. — Да у тебя стояк, мой мальчик. Тебе что, нравится это, маленький извращенец?! Нравится боль, ты, кусок дерьма?! Фред уронил голову на пол, стукнувшись затылком о доску. Он едва мог пошевелиться, но чувствовал, что отчим ворочается над ним и расстёгивает свои поганые штаны. Он знал, что за этим последует. И сглотнув, пробулькал кровью в горле: — Подрочи мне, старый козёл. Ремень пряжкой ударил по глазу. Фреду повезло. Он вовремя повернул голову, и бляшка зацепила бровь и висок. Запахло немытым телом. Фред скривился. Хуже чем в школьном туалете. — Сейчас посмотрим, такой ли ты дерзкий, подсосыш, — оскалился отчим и налёг на него, сграбастывая рыжие вихры в кулак. Раз-два. Фред считал толчки, безразлично пялясь в потолок. Фредди заберёт тебя. Три-четыре. Старый ублюдок дышал алкоголем, сигаретами, нечищенными зубами, выпитым вчерашним пивом. Он уже в твоей квартире. Пять-шесть… Фреда затягивала вязкая мгла. Он проваливался в неё и благодарил за забытье, пуская струйку слюны из уголка губ по подбородку и наконец превращаясь в ничто. Семь-восемь. Девять-десять…

***

Eeny, meeny, miny, moe, Catch a tiger by the toe. If he hollers, let him go, Eeny, meeny, miny, moe.

Спи, Сара. Спи наконец, чёрт тебя дери. Третьи сутки без сна — это уже проблема. Задрёмывать ненадолго, выпив две таблетки мелаксена — это не одно и то же, что здоровый крепкий сон. Под глазами залегли густые тени. Волосы в беспорядке. Глаза осоловелые. Я все ещё шептала:

If he hollers, let him go.

If he hollers, let him go…

Ной сказал: если так и не будешь спать, придётся съездить в больницу. Пусть доктор назначит что-то посильнее мелаксена. Я устало подняла руку и взяла упаковку с тумбочки. На плотном прессованном картоне были изображены парящие кубы и абстрактный геометрический пейзаж. Вглядываясь в него, я чувствовала, что таблетки наконец начинают работать. Мои веки тяжелели. Дыхание углубилось. Стало тише и медленнее. Мелаксен выпал из руки. Я погружалась в сонный водоворот. Падала в темноту. Окутанная чёрной бездной, летела куда-то. И немеющими губами зашептала, вспомнив слова считалочки:

Раз-два, раз-два

Покатилась голова.

Два-три, два-три

Не видать тебе зари.

В мою комнату тихо скрипнула дверь. Кто-то зашёл. Ной? Я уже спала, не в силах очнуться. Глаза не открывались, будто кто-то силой смыкал их.

Три-четыре, три-четыре

Фредди ходит по квартире.

Четыре-пять, четыре-пять

Он пошёл тебя искать.

Тихие шаги раздались близ кровати. Скрипнула половица. Она всегда скрипит, если на неё наступить. Ной это знает. На миг появилось смутное опасение, что это не он. А губы продолжали шептать, точно меня прокляли:

Пять-шесть, пять-шесть

Неизбежна Фредди месть.

Чья-то рука тихо коснулась моего лба и отвела волосы. Я услышала тихий шелест.

Шесть-семь, шесть-семь

Лучше б ты не спал совсем…

Что-то прислонилось к моей груди. Что-то острое. Холодное, стальное. Тиньк! — это отстрелила пуговица от моей ночнушки. Я попыталась проснуться, но из-за снотворного четыре таблетки мелаксена вместо двух точно должны были сработать ничего не получалось. Меня охватил безразличный покой. Треснула ткань. Искусственный шёлк расползся, кожу овеяло чужим дыханием. Колодец затягивал всё глубже во тьму. Я провалилась в неё, как под лёд. Отголоски ощущений подсказали: кто-то жадно припал губами к моей груди, посасывая её. У пупка кольнуло, кожу распороли. Вниз, к резинке трусов, потекла дорожка крови. Горловой хриплый смех пробрал до костей. Там, в ночи, кто-то проник в мою комнату и собирался меня… собирался… Где же Ной? Я ощутила пустую и тупую боль, когда нож медленно вошёл в живот. Хотела закричать, но вышел лишь стон. Хотела ударить, а получилось слабо упереться ладонью ублюдку в плечо. В комнате запахло гарью и копотью. Посмеиваясь, он вынул нож из меня и вошёл им снова в ту же рану. Толкнулся и нанизал на лезвие. Второе такое же — второе?! — проникло в живот. Третье — над лобком. Четвёртое пронзило уже внизу. Четыре таблетки — четыре ножа. Сон. Меня морил сон. Сон и снотворное мешали мне шевелиться и кричать, хотя от боли внутренности горели. В последние секунды бодрствования я затрепетала ноздрями, вдыхая запах жжёной плоти — и ощутила, как кто-то вжимает меня в своё тело. Кожу царапнула грубая ткань. Четыре ножа задвигались в теле, рука заработала в нём, и в этом было что-то страшное, что-то собственническое. Тёмное. Жаждущее. Мой мир выключили и погрузили во тьму. Я оставила истязаемое тело и наконец окунулась в ничто, с полным безразличием понимая, что не проснусь больше никогда.