После остановки сердца мозг человека работает еще семь минут. У нас целых шесть минут, чтобы поиграть…
A Nightmare on Elm Street, 2010
Детский сад Бэдхем. Неплохое место, чтобы повеселиться. Я осматриваюсь и осторожно иду по коридору. Пол завален всяким хламом; двери в комнаты открыты настежь. На каждой своя надпись. Детские поблёкшие рисунки расклеены по стенам до сих пор. Есть что-то нехорошее и что-то тревожное в таких местах. Кажется, здесь вот-вот прозвенит детский смех, и тебе станет точно не по себе. — Это место уже давно закрыто, — поделился Чак Роули. — Чувак, ты идёшь? — Если не будешь орать так громко, пойду вдвое быстрее, Чарльз, — лениво ответил ему Коста. — Посторонись вообще. Здесь несколько человек; трое парней, трое девчонок — всё честно, оптимальное число. И на шестерых — ящик пива. Сдаётся, Коста будет пить меньше всех. Он приехал на своём щегольском «Додже» и не любил попадать в неприятности, а значит, выпьет чисто для веселья. Немного позже я пойму, что была права. — А вы знаете, что было в этом садике? — тянет одна девчонка. Думаю, никто не обвинит меня в том, что девичьи имена я запоминаю много хуже мальчишеских. Они мне неинтересны. — Воспитательные группы? — мне не нравится, когда кто-то из них пытается быть умнее меня. Так что язвлю, даже когда это не очень нужно. — Один маньяк устроил здесь своё логово, — она делает вид, что меня не услышала. Правильно, давай. Меня здесь вообще нет. — Спрингвудский потрошитель. Все местные знают о нём. Она посмотрела на меня с тихим превосходством и хмыкнула. Похожа на меня чем-то внешне: мы почти одинакового телосложения и она тоже блондинка, но волосы прямые и очень ровно подстрижены, как кобылий хвост. И такие же кобыльи крупные и белые передние зубы… схожесть разом теряется, стоит ей открыть рот. Ещё я более загорелая: у неё кожа фарфоровая. И самое главное, она дура, а я — нет. — Пошли посмотрим, где можно сесть по-нормальному, — сказал Роули и вальяжно толкнул дверь с надписью «Маленькие звёздочки». Я смотрела, как ребята заходят в заброшенную игровую комнату заброшенного детского сада и вспомнила этот вечер, беспокоясь, не поймает ли меня с поличным Ной. Хотя Ной не мог поймать даже мышь у себя в амбаре в Талсе, что говорить обо мне… никудышный из него полицейский.***
Дома было полно дел. Я бросила рюкзак у входной двери и осмотрела гостиную и холл. Мы уже сняли с мебели простыни, свернули их в огромный ком и бросили в подвале: потом решим, что с ними делать. Со стены напротив некрасивого красного дивана на нас пялилась, улыбаясь, семейка, которая прежде занимала этот дом. У них на большой фотографии, помещённой в лакированную раму, были совершенно пустые глаза, губы растягивались в напряжённом оскале. Это называлось «семейное фото». Я передёрнулась, глядя на мужика с начёсом (мой двоюродный дед) и в бордовом свитере, на женщину в зелёном платье и с кудрями, убранными в высокую идиотскую прическу (моя двоюродная бабка), и наконец, на мою совсем ещё молоденькую тётку Элис. У неё был вид человека, попавшего в заложники, и отчаянно пытающегося об этом сообщить взглядом. Поверх белой футболки был надет джинсовый комбинезон. Унылее этого портрета, наверно, не было ничего. Чтобы Ной не лез ко мне вечером и думал, что я спокойно сплю или разбираю у себя в комнате вещи, я быстренько раскидала их из коробок по спальне, чтобы была видимость бурной деятельности. Книжки на полку, канцелярию в стол, пару статуэток (на кой чёрт они мне здесь сдались?!) тоже в шкаф, подпирать макулатуру. Самое муторное — одежда. Её нужно аккуратно сложить и засунуть в стенной шкаф или в комод. Конечно, я не заморачивалась с тем, как складывать одежду в коробки. Скривившись, я собрала ворохом трусики и лифчики и кинула это дело в ящик комода. Дело сделано! Удовлетворённо кивнув, я открыла было нижний ящик, но дело пошло не так быстро: что-то в нём застопорилось. Я недовольно нахмурилась, подёргав его за ручку. Нет, бесполезно. Что-то мешает открыть его до конца. Я присела на корточки и осмотрела ящик. Я уловила мягкий блеск в углу и поняла, что в щели застряла цепочка. Как теперь выудить её оттуда? Я вооружилась линейкой и подлезла под ящик, открыв его на максимум. Проковырявшись минут десять и вспотев, я наконец с помощью линейки и пальцев, которые успела занозить об этот чёртов старый комод, достала кулон на цепочке. Увесистый! Он приятной тяжестью лёг в ладонь. Это был овальный медальон на замочке. К сожалению, он оказался заперт: как ни пыталась я ножницами разжать пазы, ничего не выходило. Чертыхнувшись, я подняла перед глазами медальон, держа его за цепочку, и прочла на гладкой обратной поверхности:«Ф.М.К.»
Любопытно, чьи это инициалы? Я припомнила имена старых жильцов. Элис. Ее отец — Кристофер. Мать — Джессика. Может, всё куда проще, и кто-то из подружек Элис тупо забыл медальон у неё в комнате на одной из ночёвок? А может, это медальон её первой школьной любви? Что же там внутри? Я села по-турецки на ковёр, продолжая возню с найденной безделушкой, и так увлеклась, пытаясь открыть её то шпилькой, то булавкой, что не заметила, как на Спрингвуд опустился вечер. Глаза в полутьме комнаты слипались. Состояние сонное: давно со мной такого не было. Давно я не засыпала просто так, без таблеток. Сейчас меня клонило в сон, и я клевала носом, по-прежнему крепко сжимая в руке медальон. Мир приобретал нечёткие, размытые границы. Он плыл и растекался, как яичница-глазунья, по периферии… Я уходила в дали, откуда не знала возврата…***
Мир наполнила густая тишина. Я подняла глаза, недоумевая, как смогла так легко избавиться от дремоты. По щелчку. По полу клубился туман, наползая на стены и сжирая ножки кровати и стула. Я неуверенно поднялась с ковра, поняв, что держу в руке медальон — по-прежнему. Чтобы не потерять его, прямо через голову кое-как, цепляясь за звенья волосами, нацепила его. Серебряный кулон тяжело лёг в ложбинку на шее. Стоило выправить волосы, и цепочка удлинилась. Я коснулась металла кончиками пальцев. Казалось, что на коже — льдинка, таким холодным он был. — Когда мы нашли его за школой… — донеслось до меня за дверью собственной спальни. Там, под ней, по ковру промелькнули столбы света и тени, словно в движущемся поезде. — У меня перед глазами всё ещё картина. Ваш мальчик и это бедное животное. Придётся предпринять меры. — Серьёзные меры. — Сегодня бездомная кошка, завтра — чья-то собака, а что потом? Он поймает ребёнка? — Бога ради… — третий голос в отличие от строгих был заплетающимся и хриплым. Будто хмельным. — Он н-ни разу… и мухи не обидит… — Но уже обидел. — И не муху. — Это была кошка. — Вполне обычная кошка. Вы что-то имеете против кошек… мистер Андервуд? Я моргнула. Какой-то бред собачий. Впрочем, чего ещё я хочу от обычного сна. Я посмотрела в окно: розовые кучевые облака сменились враз золотым пейзажем с багрово-красным куском неба над корявыми чёрными вязами. Кто-то в моём сне тоже любит таймлапсы, очевидно. — Они считают, я агрессивный, — хмыкнул позади меня голос. Я резко обернулась. — Кто здесь? Комната была пустой. Но голос звучал откуда-то. Я прошлась вдоль стены и подошла к кровати, коснувшись покрывала. Нахмурилась. На пледе в самом центре была некрасивая красная точка. Маленькое пятно. — На него нужно найти управу, — в унисон сказали строгие голоса. Я вздрогнула. Они зазвучали совсем над ухом. За спиной опять никого. Захотелось подойти к двери и открыть её. — Не делай этого. — Да кто говорит?! Голос ровный и спокойный. Низкий, но не басистый. Мужской? Только разве что юношеский. Совсем молодой. Может, мой ровесник. — Какая разница, кто, — тяжело усмехнулся он. — Главное, этот кто-то сейчас получит по первое число. Я покачала головой. Слушать чужие голоса и тем более следовать их приказам не делай этого! Ещё бы! я не буду. Чтобы не передумать, быстро и уверенно подошла к двери и взялась за ручку. — Ауч! Круглая медная ручка была раскалена так, что мигом обожгла ладонь и пальцы. Я затрясла рукой, слыша, как за спиной тихо ниже чем прежде смеётся невидимка. — Тебе смешно?! — выкрикнула я в пустоту. Голос отскочил эхом от потолка. — Советую тогда сесть задницей на эту ручку! Смех не смолк. Я, шипя от боли, открыла комод и отшатнулась. Вместо моего белья, кое-как сложённого впопыхах, было чужое — мужское, опрятно распределенное на стопки. Да что за чёрт. — Возьми на столе. Я повернула голову к письменному столу и обнаружила там сложенный вчетверо клетчатый платок. Мокрый. — Спасибо. Хоть какая польза. Он хмыкнул, но не ответил, очевидно, наблюдая. Я перевязала руку, затем обернула её собственным джемпером и коснулась двери. Оттуда хлынул яркий белый свет, такой слепящий, что я отшатнулась назад. За дверью оказалась летняя улица. На дворе — год семидесятый, судя по дамочкам, гуляющим со старомодными колясками. Я проморгалась и даже потёрла глаза кулаками. Девочки лет пяти или немногим больше прыгали через скакалку. Две раскручивали, третья вприпрыжку перескакивала через неё и напевала:Раз, два,
Фредди заберет тебя,
Три, четыре -
Запирай покрепче дверь в квартире…
Я поморщилась. Девочки в цветастых платьях словно бы увидели меня и разом повернули головы, широко улыбаясь. Ещё немного, и их улыбки превратились бы в оскал. Но я отвлеклась от них, когда увидела там, на другой стороне дороги улицы Вязов, пять трупов, запакованных в толстые прозрачные пакеты. Совсем как в фильмах ужасов, они были изнутри забрызганы каплями крови. Одетые в лёгкие пижамы, разодранные в клочья, или в истлевшие одеяния, похожие на саваны, они смотрели прямо на меня. Люди ходили мимо них, не обращая никакого внимания. Мимо просвистела на велосипеде с фиолетовыми кисточками на руле девочка: она даже не взглянула на мертвецов. Только сейчас я поняла, что стоят они возле большого белого дома с высоким крыльцом. Близ него в землю врыта табличка с надписью: Улица Вязов. Я вспомнила слова Рика: в том белом доме будут жить только чокнутые. Когда-то в детстве моя уже спятившая тетя Элис рассказывала, что в этом доме пропали жильцы. Бесследно. Многим позже их изрезанные, изломанные трупы были найдены в небрежно разрытых могилах на месте клумб на заднем дворе. Одинаковый способ смерти постиг всю семью. А затем следующую, что жила в этом доме. И ещё следующую. Дверь с виду чистенького и опрятного домика распахнулась. Оттуда на меня взглянул чёрный зев коридора. Длинная густая тень упала оттуда прямо на меня, и мне почудилось, что у дома не окна — глаза. Что они следят за мной так пристально, как могут. И что дверь — это не просто кусок дерева, а пасть чудовища, которое только притворяется домом. Словно в подтверждение моих мыслей, один из трупов — он принадлежал девушке с изуродованным лицом — упал на спину. Что-то невидимое подцепило его под ноги и поволокло внутрь дома. Голова застучала по каждой ступеньке. Пакет шуршал громко, на всю улицу. И когда покойница исчезла за дверью, грохнувшей о замки, кто-то тихо коснулся моей талии большой и удивительно тёплой рукой. Я оцепенела. — Ты знаешь, — тихо сказали мне на ухо, и по голосу я узнала того невидимку, — улики всегда прячут на виду. На виду, на виду, на виду… Что-то влажное дотронулось до моего уха. Язык. Он скользнул в раковину и приник к мочке. Это твой сон. Почему ты не можешь оттолкнуть его, Сара? Это не было ни мерзко, ни неприятно. Но никто не касался меня так, как хотел сам. Я вскинула подбородок, он тихо рассмеялся. Через мгновение он выдохнул уже мне в шею. Поднял волосы. Я посмотрела прямо перед собой: дети прыгали через скакалку и в ответ пялились на меня, широко улыбаясь. Мамаши с колясками одобрительно кивали. Весь мир смотрел, чёрт бы всех побрал. Но там, на той стороне улицы, лица трупов под прозрачными пакетами вытянулись с безмолвном вопле, и там они подняли руки, указывая мне за спину. — Какой красивый у тебя медальон, — обронил незнакомец, стиснув поперек талии до боли. — Жалко, что ты нашла его первой… Я опустила взгляд вниз и замерла. На моём животе лежало четыре обоюдоострых лезвия. Они блеснули в болезненном, гнойном свете набухшего солнца. На шее полегчало, медальон куда-то пропал. — О мой Бог! Тогда я и проснулась. За окном было совсем темно. Тихо скрипели сверчки. Окно было приоткрыто. Так вот почему здесь так холодно. Я лежала у кровати, прямо на ковре, а когда поднялась на локтях, услышала, как звякнула цепочка на шее. Я взглянула на часы. Божечки, уже без двадцати десять! Я проснулась очень вовремя. Там, по лестнице, кто-то топал. Я спохватилась и метнулась к кровати. Ноги затекли, но я сумела плюхнуться на неё и фигурно зарыться носом в подушку, а сверху укрыться одеялом. Верхний свет остался включённым, но… так лучше. Я устала и заснула прямо так. В одежде. Едва дойдя до постели. Спустя минуту шаги приблизились: Ной совсем не торопился. Я услышала, как он приоткрыл дверь. Засопел. Вздохнул. — Эх ты, — сказал он и сразу вырубил верхний свет. Он подошёл к окну: скрипнула рама, когда он закрыл его на щеколду. Подошёл к коробке, перевёрнутой на полу, и поднял её, сложив туда вещи с ковра. Так и подумал: я разбирала коробки и уснула. Бедная усталая девочка. Ной. Ты такой добродушный лопух. Он выключил ночник и подошёл ко мне. От него пахло кофе и потом. Он поставил колено на мою постель, чтобы удобнее было наклониться, и неуклюже поцеловал меня в висок. Молча, Ной теплее укутал меня в одеяло, подоткнув его сбоку, и у меня в груди ёкнуло. Совесть, усни! Мне стало стыдно обманывать брата. Но ты либо живешь как плесень по его дурацким правилам, либо плюёшь на совесть, потому что Ной весь оставшийся вечер будет коротать время перед теликом с пивом на первом этаже. Максимум — он уснёт прямо на диване. Так с ним бывает всегда с тех пор, как… Неважно. Я встряхнулась. Ной вышел за дверь, медленно прикрыв её за собой, а я вскочила с кровати и провернула за ним замок. Пора бы и собраться на тусовку! Я выудила из шкафа почти не помятое чёрное платье ниже колена длиной. В нем было бы холодно просто так, оно на бретельках. Поэтому я накинула на плечи сначала тонкую рубашку из мужского отдела — чёрно-белую, с платочным рисунком, с бражниками, разлетевшимися по полам и воротнику. Не застёгивая её, надела свободную прямую куртку, тонкую, но тёплую, ниже бёдер. Застегнула пуговки до самого воротничка и критически посмотрела на себя в зеркало. Взбила волосы. Нет! Лучше расстегнусь. Через минуту в окно моей комнаты прилетел мелкий камушек. Он щёлкнул по стеклу и упал вниз, заставив меня встрепенуться. — Рик? Я вынырнула в окно. Его пришлось снова открывать. Рик был тут как тут: смуглый, весёлый, очень лохматый — ветер встрепал ему волосы. Он был одет в чёрную кожанку, под ней — рубашку с платочным принятом, как у банданы, красного цвета. Я ухмыльнулась. — Ты зачем меня копируешь? — прошипела я. Рик приложил ладонь к уху. — Чего?! Не слышу! — Говорю! Ты! Оделся! Как! Я! Он закатил глаза и покачал головой. Протянув ко мне руки, потребовал: — Лезь молча. Я перекинула ноги, обутые в тяжёлые ботинки, через подоконник. Наступила со всей осторожностью на скат у окна. Если упаду отсюда, точно сломаю себе или руку, или шею! Я заныла: — Тебе там легко стоять и ржать. Ты-то не карабкаешься по второму этажу с целью не рухнуть моськой в газон. — Падай, я поймаю! — одобрительно рассмеялся Рик.***
И он поймал меня на самом деле, иначе я бы не сидела сейчас в комнате «Маленьких звёздочек» в компании Чака Роули и Стю Картера. А ещё — Джесси Эвери, той самой, только сейчас она была в свободном топике и высоких джинсах, и закурила первой из всех с каким-то странным вызовом. И наконец, той блондинкой, Ирмой Дикси. Джесси смотрела на меня с неприкрытой неприязнью. Я сидела рядом с Риком, и он не стесняясь касался моего плеча своим, держа в руке бутылку со светлым Туборгом. Я тоже медленно цедила холодное пиво. И чем я так не угодила этой девчонке?! — Ну что, — усмехнулся Чак и приподнял подбородок. Слишком волевой и характерный для такого молодого пацана. Стриженые по мочки ушей тёмные волосы он убирал под гребешок гладко-гладко, я даже могла различить следы зубцов на прядках. — Новая кровь в Спрингвуде? — Я здесь бывала, — пришлось возразить, — иногда. — Да? С какой целью? — затянулась Эвери, щурясь. Я улыбнулась. — Это допрос? — Это живой человеческий интерес, — парировала она и добавила. — Дружеский. Но дружеского в её голосе было до обидного мало. Я закатила глаза. — У меня здесь тётка живёт. Жила. — Жила, — поправилась я вслух. — Сейчас в её дом мы с братом переехали. — А кто твоя тётка? — у Стю был хриплый голос среднего тембра, и говорил он отрывисто. Худощавый, высокий, со светлыми взлохмаченными волосами, с небольшими карими глазами, он ссутулил спину, небрежно сидя по-турецки напротив меня. — Элис Джонсон. Чак присвистнул. Ирма усмехнулась, посмотрев по сторонам. — Эй, ребят, так у нас сегодня, выходит, джек-пот! Рик поморщился. — Да всё норм, Ирми. Просто Сара переехала в тот дом. — Он спросил у меня потише, но услышали все, потому что сразу притихли. — А это правда, что её упекли в Вестин-Хиллз в психушку? — Правда, — я не стала отнекиваться. — Но вроде бы, это не столько психушка, сколько дом престарелых или типа того. — Вот же брехло этот говнюк! — восхищённо воскликнула Ирма и опрокинула в себя глоток пива. Я вскинула брови и поболтала своим в прозрачной бутылке. — Кто? — Да этот засранец, Майкл-зануда-Томпсон. Дерьма кусок. Вроде рассказывал своим дружкам, что видел, как твою тётку выводят из дома санитары, а она орёт как резаная на всю улицу что-то там про ножи и кровь на потолке. — «Он здесь, он здесь!» — передразнил Стю и сунул сигарету между тонких губ, изрытых веснушками. Он прищурился, когда огонёк вспыхнул на кончике. Ребята засмеялись, и я вместе с ними, хотя в тот момент в животе поднялось странное, противное чувство. Это же твоя тётя Элис. Она присылала каждое Рождество леденцы и подарки. Марципановых куколок. Симпатичные имбирные пряники. Ты до сих пор хранишь плюшевый рюкзак-кролика, которого она отправила тебе на Пасху полным конфет. Каждый раз, когда ты приезжала к ней в гости, ты так любила слушать её страшилки. Она рассказывала их как никто другой. Так, будто пережила каждую наяву… — Дом в наследство от чокнутой тётки — это сильно! — заявил Чак и довольно улыбнулся. — Заодно, Сара, тебе будет здесь интересно. Может, тётка что-то рассказывала? Про Бэдхем? Я покачала головой, кутаясь в рубашку. Рик мягко толкнул меня боком. — Не замёрзла? — Ну, так… Он стянул кожанку с рук, скинул её с плеч. Я обожглась о взгляд Ирмы и Джесси: верно, Рик в школе был популярным парнем, чтобы на меня так глядеть. — Держи. Он обнял меня тяжёлой курткой. Настоящая кожа, металлические кнопки и заклёпки, ремешок со стальной бляхой по низу. Я коснулась носом воротника: пахнет горькой полынью. — Так теплее? — Брат, знаешь, — причмокнул губами Чак, манерно вытянув их. Грёбаный же ты аристократ. — На Севере, если мёрзнут, раздеваются догола и нагишом ложатся друг с другом в каком-нибудь тесном укромном месте. — Ох Боже. — Защищённом, ну там, от всех ветров… — уже улыбался Чак. Зубы у него мелкие, один передний чуть наползал на другой, но он не стал оттого менее красив. Девчонки неожиданно беззлобно засмеялись, Стю загоготал. Я удобнее поправила на плечах куртку, улыбаясь шире прочих. — Просто Рик очень стеснительный! Он джентльмен! — Он потом ей покажет свой обогреватель! — Грелку. — Не-не-не, брат, грелка — это у тёлок. Коста пусть и смеялся вместе со всеми, но громко прокашлялся и цыкнул: — Тихо давайте, собаки такие. Кто будет ещё пива? Джесси открыла чипсы. Мы полезли в пачку; я положила в рот ломтик хрустящего картофеля, чувствуя, как по языку расползается яркий химический привкус морепродуктов. — А если без шуток, — кашлянул Стю, вскрывший с громким треском банку пива. Пена пошла ему на руки, он сбрызнул её на детский огромный ковёр, на котором мы все устроились. — Новенькая ничего не знает о Потрошителе? — О Фредди? — глупо улыбнулась Ирма. — Так он работал здесь. Садовником. Играл с детишками, которых родители водили в этот сад. Говорят, дети его очень любили. — Да говорят, что и он их тоже, — захохотал Стю и привстал на коленях, пошло двигая бёдрами взад-вперёд. — Очень любил! Снова взрыв хохота. Я проглотила шутку, хотя стало не по себе — и заметила, что Коста стал как-то бледен, а Джесси и вовсе скуксилась. — Не думаю, что он их насиловал, — сказал Рик и отвёл волосы, упавшие на лицо, в сторону. — А я слышал, он делал это с ними в своей тайной комнате, — продолжил Стю. — Заводил туда детишек. Под предлогом поиграть. — Брось, Стюарт, — ухмыльнулся Чак и подался вперёд, закуривая. — Вот я расскажу действительно жуткие вещи. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Но я об этом узнал от деда. Он… был… — Чак явно подбирал слова. — Слишком серьёзен, чтобы солгать. — Я вся внимание, Чарли! — хлопнула в ладоши Ирма, и тот скривился. Явно не нравится, когда его так зовут. — Постойте-постойте, стоп, — я поёрзала на своём месте. — Это ты сейчас будешь про этого говнюка рассказывать? Который Крюгер? — я отпила пива и поморщилась. — Вы меня специально сюда привели, чтоб пугать страшилками? А потом что, какой-нибудь мудак вылетит из шкафа, чтоб я прооралась как следует? — Тебе здесь не по себе, — закивал с гаденькой улыбочкой Чак, щёлкнув пальцами. — Это ясно. И идея была бы классная. Но увы, мы просто иногда зависаем здесь. — Да. Место крутое, — пожала плечами Ирма. — И сюда никто не суётся. Джесси опустила взгляд. Кажется мне, или она так не думает? — К тому же, тебя привёл Рик, — небрежно заметил Чак. — Будь на твоём месте кто-то другой… Я окинула взглядом игровую как в первый раз. На голубых стенах нарисованы облака и деревья. Красный воздушный змей разрезает небосклон и реет на леске. По зелёному полю бежит чёрная собачка. Кажется, что она ухмыляется нам нарисованным ртом. Вдоль стен стоят шкафы, заполненные книжками, альбомами, коробками с игрушками. Всюду висят плакаты: алфавит, таблица умножения, перечень чисел. Простые правила. Мальчик в ковбойской шляпе со старого плаката учил: «Мой руки перед едой и прикрывай рот, когда кашляешь!» Он же вещал с другого: «Если утром позавтракал кашей, значит, целый день всё будет в порядке» Поблекшие краски заставляли его вечно юное лицо улыбаться. Я отлипла от плакатов и осмотрела пыльную люстру в виде шара (плафон был разбит), корзину с машинками и мячами, стенд с книжками и воспитательский стол. Это был самый обычный детский садик. Самого обычного провинциального города. Здесь не может произойти ничего плохого. Чак устроился удобнее на своём месте и загадочно начал: — Моему дяде было три, когда дед отдал его в Бэдхем…