Перед огнем.

Она всегда целует ее через тонкую ткань платья с лёгким стыдом. В это заветное местечко посреди груди, где сердца стук слышен особенно четко, и каждое дыхание, срывающееся с пухленьких губ чуть опускает грудную клетку, что спустя пару секунд вновь поднимается. И так раз за разом, ведьма удивлена, как ей это не надоедает. Как она не устает вместе с утренним солнцем оцеловывать мягкость щёк, нежность загорелой кожи шеи и рук, таких теплых, что даже ледяное ведьминское сердце сумели растопить, едва взяв его к себе. Еле слышные напевы заставляют ветер закручиваться мелкими завихрениями, синие глаза с нежностью смотрят в карие, и последний поцелуй как раз туда, где сосредоточен весь жар чувств — в сердце. Жёсткая ткань платья сминается под тонкими белыми пальцами, старшая скользит губами по телу, нигде надолго не задерживаясь, только разрешает себе кончиком языка по ключицам провести, а дальше лишь солнечным лучам позволяет ласкать теплом эту деву. — У нас не так уж много времени осталось, — проговорила самая юная из рода ведьмовского, занимая руки пучком трав, что собраны были осенью, а использованы будут сегодня, — так что ты выпьешь то, что я тебе скажу, поняла? Не просьба и не предложение, в серьезных ситуациях из этих уст всегда слышны лишь приказы, но обе к этому уже привыкли. В деревянной ступке эти непонятные травы превращаются в труху, завывания ветра становятся более тревожными и громкими, передавая настроение жительниц обители, что стала родна им и мила сердцу, как дом родимый. Под монотонный шепот заклинания замешивается с водой родниковой бурая смесь, кареглазая смотрит за этим всем внимательно, щурит карие глаза, пытаясь разгадать тайну самостоятельно. «Для чего это нужно?» — написан на лице вопрос, но жаль, синеглазая просвещением заниматься не собирается, она, кажется, слишком сосредоточенная. Ответ приходит сам. — Я хочу запечатать нас в памяти друг друга, — хрипло говорит она, почти шепчет, — ни для одной из нас не тайна, что за нами идут. Хотела сделать как лучше, а в итоге буду гореть в адовом пламени, — последние штрихи и она отпивает немного из чашки, остальное оставляя другой. — Что это? И как поможет? Скептично щурится на солнце, что слишком яркое в этот печальный день. — В душе твоей останется отпечаток с самым ярким воспоминанием, и когда мы встретимся в другой жизни, — мягко взяла лицо напротив за подбородок и влила зелье самостоятельно, после этого продолжив говорить, — а мы встретимся, это точно вспомнится. Кем бы мы друг другу ни были: друзьями, возлюбленными. Мы это вспомним. Мягкие губы смыкаются на влажных после зелья губах в лёгком, прощальном поцелуе, что горечью трав и солёностью слез оседает на языке, не давая словам быть сказанными. Самым главным словам в их жизни, лишь сумасшедший пульс в висках и лихорадочное сжатие тонкого стана сквозь ткань. — Они не посмеют же, — всхлип, — не посмеют. Ты не виновата, что родилась такой, как же может быть такое? Посмеют. Потому что все странное и «чужое» людей пугает. Так сейчас, но и будет во веки веков. — Тише, — очередной поцелуй и два переплетённых тела под солнечными лучами, младшая шепчет — все будет хорошо. Только не бойся. О, Господи… Я никогда тебя не забуду полностью. Ты… просто не могу даже придумать, как это выразить, но я… ничего и никогда не забуду, о чём мы говорили. Ты ведь тоже? «Ведь правда? Только не бойся, прошу… Поверь, я постараюсь ничего не забыть. Теперь уже точно не забуду. Ведь зелье. Оно должно подействовать». У них остаётся примерно одна ночь, лунная и печальная перед встречей с жарким огнем инквизиции. И именно там, где остаются самые теплые поцелуи, при следующей жизни появится яркое пятно, что будет напоминанием.