Больше ничего

Когда во входную дверь ритмично, но не сильно громко, словно бы боясь потревожить покой, кто-то постучался, Юнги уже знал, кто будет стоять на пороге. Это почти как в телешоу со сверхъестественными способностями, где люди с хмурыми лицами водят руками около ширмы, а потом безошибочно отгадывают, что находится за ней. Если бы он так же вытянул ладонь и коснулся потрескавшейся лакированной поверхности двери, то, наверное, тихо бы произнёс одно единственное имя, вертевшееся в голове. — Пак Чимин, — в голосе нет даже намёка на удивление. У Юнги уже давно какой-то блок в голове стоит на удивления, когда дело касается этого странного паренька, что любит создавать вокруг себя интриги и лезет в передряги чаще, чем бывает в собственном универе. — Снова? Они многозначительно смотрят друг на друга и от чего-то оба молчат. Чимин вопросительно выгибает рассеченную бровь, мол что, не рад. Рана на лбу неглубокая, но свежая, ещё сочится сукровицей и только-только наливается ярким тёмно-синим синяком, что наверняка потом сползёт на глаз, и часть лица станет напоминать перезревшую сливу. Опять избили. Тут даже экстрасенсом быть не надо, чтобы понять, что он вновь за свой поганый язык расплатился своей же смазливой рожей. Вообще-то у него богатый словарный запас. Писать книги и не иметь за спиной парочку сочных предложений, которыми можно бы было описать эту дурацкую ситуацию, напоминающую чёртов сюр, — это ещё надо постараться. Но проходит несколько секунд их взаимного молчания, а Юнги понятия не имеет, что сказать, будто бы все подходящие слова выветрились из черепной коробки, когда он увидел чужую избитую физиономию. В голове только шум крови и ни одной нормальной мысли. Чимин сам спасает ситуацию: нагло отпихивает его бедром и по-хозяйски входит в квартиру, чуть прихрамывая на правую ногу. Видок у него действительно плачевный. Нежно-розовая когда-то рубашка, теперь напоминающая драную бешеными псами тряпку, повисла на худощавом теле рваными лохмотьями, в некоторых местах и вовсе оголяя участки кожи, покрытые свежими гематомами. Будто бы кто-то его пару раз туда-сюда потаскал по асфальту, пиная по рёбрам для скорости. — Извините, что потревожил. Мне нужно немного отсидеться. До дома не дошёл бы, — бормочет себе под нос едва различимо и поднимает руки в сдающемся жесте, после действительно медленно опускаясь на разложенный диван со смятой простынью, болезненно надламывая брови и закусывая нижнюю губу. Наверное, это по-настоящему больно, когда достаётся вот так сильно. Потому что у Чимина даже нет сил язвить и подшучивать. Он просто садится на то место, где ещё пару минут назад спал Юнги, и вытягивает ноги, облегчённо выдыхая. Хороший тихий мальчик, что просто пришёл в гости к старому знакомому и не намерен потратить несколько часов своей жизни на жёсткое сношение чужих мозгов. Видеть таким доводилось его в последний раз... никогда? Юнги не собирается даже палец о палец ударить, чтобы как-то помочь ему, но взгляд сам собой спотыкается о то, как дёргается кадык, когда он сглатывает, плотно сжимая губы. На шее следы от широких пальцев, превратившиеся в тёмно-коричневые синяки — прямо над воротником изодранной рубашки. Странный, совершенно несвойственный ему укол совести даёт по мозгам, мгновенно разлетаясь вдоль нервных окончаний. Ноги сами несут в ванную комнату, где в скрытой зеркалом полочке притаилась аптечка с обезболивающим и антисептиками. Он думает всего несколько секунд, тупо пялясь на чёрную пластмассовую коробку с красным крестом на крышке, а затем цокает языком и почти нехотя возвращается в комнату. Хочет сказать что-то про необходимость обработать ссадины, нанесённые руками, чтобы не начался воспалительный процесс и он не подох от заражения крови, но застывает на пороге, увидев мальца в горизонтальном положении. Чимин хоть и юный, но довольно умный, эрудированный и наглый к несчастью других. Слова до него доходят раза с... Юнги вообще не уверен, что до него хоть раз дошли слова о том, что забираться обутым на диван, который он использует вместо кровати, нельзя. Но, чёрт бы его побрал, видит сейчас именно это: нагло развалившегося на его грёбанном лежбище Пака, который в ус не дует и, похоже, даже успевает задремать за тот короткий миг, пока его не было в комнате. А может и вовсе в отключке после того дерьма, что с ним случилось. Возможно, у него повреждены внутренние органы и поэтому сейчас он более мертвенно-бледный, чем всегда. От этой мысли на короткий миг перехватывает дыхание. Юнги уже почти верит в собственные фантазии, представляя, как сюда заваливается бригада скорой помощи и полицейские. Как без того тесную квартиру наполняют судмедэксперты и опечатывают дверь. Как его самого таскают по допросам и заставляют давать показания. Это действительно пугает, вынуждая сорваться с места, подойти вплотную слишком резко и громко. Но стоит только карим глазам открыться и устремить взгляд в сторону Юнги, как тут же испуг рассеивается, а на его место приходит уже более знакомое раздражение на себя самого и свою чрезмерно необоснованную мнительность. — Не смей валяться на моём диване в обуви, — цедит сквозь зубы, грубо спихивая чужие ноги с подлокотника. Ответом тут же служит тихое шипение, отзывающееся в мозгах новым уколом совести. Конечно же ему больно. Конечно же даже резкие незначительные движения для Пака довольно болезненны теперь. Чимин частенько бесил его, заваливаясь без приглашения посреди ночи или во время процесса написания очередной главы, напрочь сбивая настрой ещё на несколько недель, но даже эти факторы не кажутся достаточно весомыми для того, чтобы сейчас наблюдать за его мучениями с наслаждением. Вопреки ожиданиям, он не принимает больше сидячее положение. Стягивает с ног обувь и вновь возвращает их на подлокотник, одаривая Мина слабой снисходительной улыбкой. Его взгляд проходится по нему оценивающе и застревает на руках, быстро различая в полумраке, что загадочный предмет в руках — аптечка, сулящая много боли, если Юнги всё же доберётся до ссадин и начнёт их обрабатывать. — Мне ничего не надо. Я просто полежу немного и уйду, честно, — говорит негромко, хрипло, будто бы простыл или заработал ангину. А ещё, Юнги даже находит это забавным, Чимин вдруг начинает сопротивляться, вскарабкиваясь по дивану вверх и пытается отпинываться. Простить подобную выходку, когда чужая задница оказывается на его подушке, он не может. Резко перехватывает парня за голень и тянет вниз, возвращая в исходное положение. Приходится надавить коленом на живот для пущей убедительности, чтобы больше не пытался уползти. Пак что-то хрипит в знак протеста, но больше не рыпается и этого уже достаточно для того, чтобы почувствовать на языке привкус победы. Словно просунул руку в клетку к дикому зверю, ожидая, что тот её откусит, а он вдруг просто лизнул ладонь шершавым языком и покорно лёг рядом, даже не выпрашивая свободы. Юнги склоняется ниже, обмакивает ватный диск в воняющий чем-то резким антисептик, тянет руку к лицу Чимина, сверлящего его напряжённым взглядом, про себя думая о том, что ему вообще-то не так уж и впадлу позаботиться об этом выкидыше современного общества посреди ночи в собственной квартире. Может это даже станет неплохим опытом и его наконец-то озарит вдохновение, не приходящее уже полтора месяца, а может просто останется забавной ситуацией из прошлого, которую впору вспомнить однажды совершенно случайно, хмыкнуть с улыбкой и снова забыть. Зрачки у Чимина широкие, разбиты почти во всю радужку и деревенеть под их пристальной слежкой, плотно покрываясь мурашками в тех местах, где кожа не скрыта старой растянутой футболкой и дурацкими клетчатыми пижамными штанами с дыркой на коленке, оказывается куда проще, чем он думал всегда. Наверное, именно поэтому первым делом Юнги обрабатывает лоб, нарочно давя ватным диском на кожу так, что в свежую рану попадают капельки антисептика, заставляя не просто зажмуриться от обжигающей боли, но и взвыть, хватаясь руками за бёдра мучителя. Пак выглядит довольно щуплым, но вырывается с такой силой, что уже через пару мгновений нога Мина соскальзывает в бок, вынуждая почти сесть верхом и сжать коленями чужие бёдра, чтобы вновь зафиксировать, лишая возможности сбежать. — Блять! Пустите! Я же говорил, что не надо! — рёв разносится по комнате, оглушая до звона в ушах. Он даже не удивится, если вдруг они сейчас разбудят кого-то из соседей и те начнут долбить в злосчастную дверь, требуя успокоиться. Ему вообще-то дела нет до того, как сильно это больно. Юнги не собирается никак реагировать ни на слова, ни на попытки сопротивляться. Он просто обработает эти грёбанные раны, даст ему отлежаться пару минут и отправит восвояси. А ещё… Ещё он никогда больше не откроет дверь, если будет знать, что это не курьер, привёзший еду или таблетки. Отныне пусть разбирается со своими проблемами сам. Что-то такое он обещает себе, когда садится сверху уверенным рывком, придавливает сопротивляющегося Пака к дивану и смотрит сверху-вниз сосредоточенным взглядом, не испытывая никакой неловкости от того, что находится в крайне сомнительной, отчасти порнушной позе. Было бы неловко, будь у него действительно что-то такое на уме. А так Юнги более чем уверен в себе и собственных желаниях. — Тише. Я буду осторожен. Не сделаю больно. Одному создателю известно, что в башке у побитого зверёныша творится, но он вдруг слушается. Смотрит всё ещё с недоверием, но ощутимо расслабляется под его весом и больше не пытается рыпаться, потому что в брошенной неосторожно фразе, которая нацелена лишь на минутное успокоение, Чимин слышит куда больше простого обещания. Его руки пусть и остаются всё так же сжаты на чужих бёдрах, но теперь не ощущаются так, словно вот-вот вырвут куски мяса из тела. И Юнги, как бы не подначивал внутренний демон сделать пакость и вновь утратить чужое доверие, сдерживает своё обещание. Обводит каждую ссадину влажным ватным диском по кругу, едва касается сверху, почти что заботливо дуя на ранки, когда чужие брови хмурятся особенно сильно. — За что на этот раз избили? — спрашивает скорее просто потому что тишина становится слишком напряжной и вызывает внутри смешанные эмоции. Он никогда не боялся одиночества, но быть в тишине, когда рядом есть ещё кто-то живой и способный говорить, теперь оказывается по-настоящему стрёмно. — Я сам нарвался. — Об этом я, как ни странно, догадался. Чимин раздражённо выдыхает, зачёсывая назад немного растрёпанные волосы, выкрашенные в ярко-красный цвет. Приподнимается на локте, вторую руку всё так же оставляя мирно покоиться на его бедре, глядит прямо в глаза и как-то слишком уж горько усмехается. Разговор не вяжется совсем. И это совершенно не похоже на чрезмерно болтливого Пака, рот которому обычно получалось заткнуть только в те моменты, когда он ел или спал. Хотя второе — крайне спорный пункт, потому что в единственный раз, когда Юнги позволил ему пьяному остаться у себя и постелил на полу рядом с диваном, Чимин разговаривал во сне до самого рассвета. Теперь же от гнетущей тишины, нарушаемой только их ровным дыханием, становилось не по себе и самую малость тревожно. — Увидеть тебя хотел, — будто прочитав чужие мысли, Чимин всё же подаёт голос. И эта внезапная смена с «вы» на «ты» остро режет слух, давая понять, что что-то сейчас будет. Он отводит взгляд в сторону и убирает руки за голову, будто до него запоздало вдруг доходит, что нехорошо это, касаться кого-то вот так, без разрешения и весомых на то причин. — В последний раз ты меня даже на порог не пустил. Ну, я и подумал, что нужен повод, чтобы побыть с тобой. Гулял себе, гулял, а тут как раз свора хулиганов недалеко от твоей улицы ошивалась. Подумал, что ничего такого не случится… Юнги смотрит тяжело и прямо, почти не мигая. На автомате сжимает руку в кулак и хер забивает на то, что пара резко пахнущих капель антисептика стремительно катятся вниз по руке и срываются с локтя. Вот вообще не до этого. Он не собирается ничего отвечать. Достаточно уже того, что Пак валяется на его диване с заботливо обработанной рожей и — чего он вообще ожидал, — без зазрения совести рассказывает о том, как позволил каким-то отморозкам себя избить. Теперь, если он и сдохнет, то собственная совесть будет чиста, потому что ебанутых на голову жалеть не в его стиле. Им можно только посочувствовать и дать номер хорошего психиатра. Чимин, видимо, понимает, что ему на его откровения ничего не ответят. Или, быть может, ему и не надо, чтобы кто-то что-то говорил. Он отбирает незакрытую бутылочку антисептика, небрежно швыряя её на стол. Та звенит о стеклянную поверхность и катится к ноутбуку. Юнги про себя думает, что если из-за этой херни замкнет что-то внутри и полетит вся операционная система вместе с незаконченной книгой, то он придушит Пака блоком питания, а труп оставит гнить в ванной комнате. Всё в традициях съехавших с катушек писателей, творения которых становятся бестселлерами после их смерти. — Я скучал. Поговорите со мной, мистер Мин, — голос Чимина с привычного как-то слишком резко срывается на лукавый полушёпот и это уже ничерта не нормально. От этого шёпота точно коротит, только не его компьютер, а собственную голову. Нейронные связи идут по пизде или что-то в этом духе ломается в черепной коробке, даёт сбой, потому что Юнги застывает и не может пошевелиться. Надо бы слезть — сидеть вот так, когда разговоры далеко не о политике или погоде, полная лажа, — но у него даже расстояние увеличить нет сил. Только тупо пялиться, как мышь, на которую вот-вот накинется змея и начнет душить, постепенно поглощая целиком. Наверное, Чимин что-то понимает. Вытягивает руку и мягко касается гладкой щеки. Большим пальцем проводит по скуле вниз и замирает в уголке рта, уводя подушечку пальца в сторону, вдоль нижней губы. До Юнги тоже доходит весь пиздец ситуации. Он резко дёргает голову в сторону, плотно сжимая челюсти, молча отталкивается и резко встаёт с дивана, будто ужаленный в зад отскакивая сразу на пару метров. Направляется в ванную комнату не оборачиваясь и захлопывает за собой дверь слишком громко. Думает, что надо бы было захватить аптечку, чтобы уход не выглядел как трусливый побег. Думает, что в целом похуй, как это выглядело. Оставлять всё как есть куда более лютая херня. Вода из-под крана, ледяная и отрезвляющая, окатывает лицо, когда он подставляется под струю. Становится на самую кроху легче и щека не горит в тех местах, где её касались. Юнги медленно, на вдохе закрывает глаза и мысленно отсчитывает до десяти. Просит себя немного потерпеть и не срываться. Когда он вновь возвращается в комнату, диван оказывается пустым, будто никого тут и не было. Он хочет вознести хвалебные молитвы какому-нибудь из богов, но не успевает даже валяющиеся около дивана кроссовки заметить — Чимин возникает в дверном проёме, ведущем на кухню, и салютует стаканом с апельсиновым соком. С-сука. — Мне уж было подумалось, что вы останетесь сидеть там, словно в бункере, пока я не уйду, — мурлычет Пак и неспешно прихрамывает обратно к дивану. Похоже, не врал. Нога действительно болит. Как и всё остальное тело. Вот и славно. Хоть в чём-то этот идиот не врал. Чем ближе он подходит, тем более трепетно становится внутри. Юнги бы хотел назвать это тревогой, но возникшее чувство похоже скорее на предвкушение очередной ненормальщины, которую он будет гнать из башки ещё пару дней, стоя под холодным душем. И, наверное, они оба это понимают. Потому что Чимин огибает полукругом диван, отставляет на книжную полку стакан с апельсиновым соком, а Юнги не пытается сделать шаг назад, наблюдая за медленным приближением. Он вообще без понятия, почему стоит здесь и не тащит за шкварник эту охуевшую рожу вон из собственной квартиры. Будто реально пойманный и обездвиженный ядом, как угодившая в паучьи сети муха, внутренности которой уже превращаются в кисель, но она всё ещё понимает, что ей пиздец. Недопустимо, вне всяких рамок и запретов. То, как руки касаются лица и шеи, как от них почти на физическом уровне плавится кожа. И хочется сильнее податься вперёд, чтобы больше напороться на ласку, и одновременно с этим отстраниться, сбежать, как трусливая псина, с визгом поджимая хвост. — Что ты делаешь? — Юнги хмурится, демонстративно уворачиваясь от очередного касания руки к лицу. Чимин реагирует на это улыбкой и подходит ближе до тех пор, пока отступать оказывается некуда — сзади стена, впереди он, начавший играть в очередную свою игру. — Хочу поцеловать тебя, — очередной шёпот, от которого будто снегом окатывает с головы до ног. Юнги застывает каменным изваянием. Тупо пялится в глаза напротив, разглядывая в отражении широких зрачков собственный силуэт, и не понимает, как ему вообще реагировать, что отвечать на такую тупо вброшенную фразу. Может это вовсе очередная издёвка, чтобы потешить самолюбие, а может... Чимин, наверное, всё же издевается. Издевается в тот самый момент, когда хватает его за грудки, сминая в ладони футболку, тянет на себя и внезапно накрывает ртом его губы. Если быть честным, то он теряется. Задыхается от непонимания того, как вообще быть и шумно втягивает носом воздух, вдыхая почти пьянящий запах чужого тела. Вскидывает руки, чтобы оттолкнуть, но вместо этого укладывает на плечи Пака, будто неумелый школьник, которому наконец-то выпал шанс узнать, каким бывает на вкус поцелуй. Сам подаётся навстречу, прижимается к горячему телу своим. Чимин отчаянно стонет в поцелуй, вжимая его в стену. Руками хаотично шарит по груди, забирается под футболку и шершавыми ладонями касается напряжённого живота, скатов паховых мышц под резинку пижамных штанов. Эти движения и стон отзываются во всём теле нервной, судорожной дрожью от осознания того, что они, мать вашу, творят прямо здесь и сейчас. Не то что бы у Юнги были с этим проблемы. Он не из тех, кто будет яро отрицать своё отношение к сексуальным меньшинствам, а затем наяривать на порнушку с парнями, заперевшись в туалете собственной квартиры, нет. Но в голове один хер не укладывается тот факт, что это именно, блять, Пак Чимин. Дурной пацан, отравляющий ему жизнь последние полгода, мешающий спокойно спать и работать. Раздражающий одним своим присутствием, выбешивающий любой неосторожно брошенной фразой. Чимин словно слышит его мысли. Разрывает поцелуй, кусая без того пухлые влажные губы. И смотрит так растерянно, так невинно, будто бы не он только что всё это начал. Юнги сдаётся, поддаваясь напору. Прекрасно знает, что будет потом жалеть об этом, но позволяет себе упереться руками в чужую грудь и с силой пихнуть в сторону дивана, буквально вынуждая упасть на него. Наверное, Чимин ожидал чего угодно, но не этого. Потому что, когда на него, не давая опомниться, садятся сверху, в очередной раз сжимая коленями бёдра, он лишь озадаченно моргает, вытягивая руки и позволяя стянуть с себя грязную рубашку. За ещё одним поцелуем Мин тянется уже сам. Властно сминает припухшие губы, кусает и лижет, приоткрывает собственные, позволяя чужому языку толкнуться в его рот. Тихо рычит и загнанно дышит, отрываясь лишь в момент, когда тёплые пальцы с нежностью и осторожностью, будто боясь испугать, поднимают вверх футболку, постепенно обнажая живот и грудь. Чимин следит за собственными руками как заворожённый, всматриваясь в каждую мельчайшую деталь, в каждую кривую венку, тонкую полоску шрама и единственный волосок на груди. Ему не просто нравится. Он восхищён. — Вы так красивы... Ты так красив, — снова его голос срывается на полушёпот, а руки тянут футболку вверх, пока окончательно не снимают. Юнги чувствует себя немного странновато под пристальным разглядыванием, но, по крайней мере, всё честно и они обнажены по пояс оба. Это вселяет небольшую уверенность. — Когда я смотрю на вас... на тебя, то мне становится жаль. Жаль, что я забросил художественную школу. Мне бы хотелось запечатлеть каждый изгиб тела, каждую родинку и складку. Увидеть во всех позах и ракурсах. От его слов, от его рук и запаха становится дурно. Юнги чувствует, как сначала бросает в жар и становится сухо во рту, а затем резко обдаёт потом и голова идёт кругом. Чимин не перестаёт им восхищаться. Касается подушечками пальцев ключиц, ведёт по ним рукой и оставляет влажный поцелуй на коже. От касаний к телу приятный холодок идёт по коже вопреки возникшему жару, а в паху становится тесно настолько, что он впервые задумывается о том, что стоит начать носить бельё более свободного покроя. Какая глупость. Юнги усмехается вслух и ловит на собственном лице вопросительный взгляд. Впервые ему кажется, что Чимин неуверен в собственных действиях и ждёт одобрения. Ответом ему служит очередной мягкий несмелый поцелуй, на который тот отвечает почти мгновенно, перехватывая всю инициативу на себя. Пак улыбается прямо в чужие губы, смещается дорожкой влажных поцелуев ниже, к шее. Прихватывает губами кожу, оставляя розоватый след на шее, обдаёт горячим дыханием, тихо шепча: — Я так давно хотел тебя. Всего. Себе. Думал, что свихнусь, если когда-нибудь не получу желаемое. Этот пацан вообще никогда не затыкается. Может поэтому Юнги знает каждую интонацию слишком хорошо, чтобы сейчас не иметь возможности проигнорировать то, как срывается его голос, вызывая дрожь в коленях. Как хорошо, что они уже сидят. Потому что в ином случае он бы точно рухнул на пол, не имея возможности уверенно стоять на ногах. Его коробит и выворачивает изнутри, будто вот-вот наружу вырвется что-то пугающее и всеуничтожающее. Он льнет к нему всем телом, вжимается как можно сильнее, срываясь на сдавленный полустон, когда собственный член сквозь ткань штанов потирается о чужой, обтянутый джинсовой ширинкой, пока перед глазами начинает мутнеть и плясать. Чимин дышит часто и глубоко, следит за каждым движением, сам помогает руками двигать бедрами навстречу, издавая тихий гортанный рык, от которого внутри всё ухает вниз, побуждая вновь и вновь толкаться навстречу. — Стой, — Пак тормозит как-то слишком невовремя, когда пик удовольствия уже почти виднеется на горизонте. Юнги хочет возмутиться, но получается лишь обиженно что-то пролепетать, вызывая тем самым хриплый смешок. Чимин подхватывает его под бёдра, заставляя приподняться и упереться руками в спинку дивана. Одним рывком тянет вниз резинку пижамных штанов и высвобождает наружу член со слегка красноватой от долгого трения о ткань головкой. Бля... Становится ещё более неловко. Чужие пальцы обхватывают ствол у самого основания как-то слишком уверенно. Он даже в полной мере не успевает осознать тот момент, когда от лёгкой, едва ощутимой ласки перехватывает дыхание и сгибает пополам. Мин утыкается лбом в изгиб шеи и плотно сжимает зубы, чтобы сдержать рвущийся наружу стон. Кажется, что это предел, пока в следующую секунду Чимин не расстёгивает ширинку своих джинсов. У него даже не получается скрыть внезапно накатившее смущение и растерянность, потому что в открытую пялиться на чужой стоячий член он не привык. Как и не привык неуверенно касаться блестящей от смазки розоватой головки, наполовину выглядывающей из-под крайней плоти, вести вниз по стволу, ощущая пальцами вздутые вены и пульсацию. — Сделаем друг другу приятно? — Чимин по-лисьи улыбается, щуря глаза и внимательно следит за каждой эмоцией на раскрасневшемся лице. Ему до упоения нравится каждый жест и звук, исходящий от растерянного Юнги. Нравится, как тот, вопреки всем своим убеждениями, сам подаётся навстречу и, отзеркаливая его действия, двигает рукой вверх-вниз, ускоряясь и подстраиваясь под темп. Нравится, как он стонет дрожащим голосом очередное ругательство, закатывая глаза и даже представить не может, насколько прекрасен в этот момент. Юнги чувствует, как движения ладони на его члене ускоряются и старается вторить им, не падать в грязь лицом. Пусть он никогда не дрочил кому-то, кроме себя, но это ещё не повод сдавать назад и так легко уступать. Почему-то желание кончить одновременно сейчас не напоминает глупую фантазию девчонок, перечитавших литературной порнухи. Он вдруг думает, что это было бы охуенно. Охуенно, когда в башке и яйцах давит оргазмом почти синхронно. Даже если и хотел, сказать он ничего не успевает. Горячие оргазменные судороги, пронзающие низ живота и ноги, заставляют тело согнуться пополам и уткнуться лбом в плечо, жмуря глаза, пока из глотки вырывается неконтролируемый рычащий стон, словно он дикий зверь в период гона. Юнги не слышит ничего, кроме бешено колотящегося сердца и собственного тяжёлого дыхания, а спустя мгновение Чимин откидывает затылок на спинку дивана и прогибается в пояснице, изливаясь горячей спермой прямо ему в кулак. За окном во всю брезжит рассвет, а уснуть так и не получается. Где-то за тонкой стенкой начинают возиться соседи, собираясь на работу, а прямо на ухо сопит уже несколько часов как заснувший Пак. Юнги пытается уговорить себя поспать хотя бы полчаса, но в конечном итоге сдаётся и сползает на пол. Разминает затёкшее плечо и ногу. Этот диван тесноват даже для одного, но они каким-то чудом смогли улечься вдвоём и более-менее удобно полежать первые пару минут. Он не привык спать с кем-то рядом. Но, несмотря на бессонницу на этом фоне, жаловаться почему-то совсем не хочется. Юнги чувствует себя вполне бодрым и тянется к ноутбуку. Только каким-то чудом разлитая по столу лужа антисептика потекла в совершенно другую сторону и затопила старенький мобильник, который, откровенно говоря, давно уже надо было сменить на что-то более удобное. Чимин шевелит во сне губами и улыбается. Этот пацан вообще никогда не затыкается. Юнги глядит на это украдкой и усмехается, открывая крышку ноутбука. Впервые за полтора месяца по квартире разносится звук печатающих клавиш.