Самое драгоценное

"Сегодня" — время, наступающее тогда, когда меньше всего его ждешь. Винсент лежал в темноте настолько глубокой, насколько ее позволяли создать в спальне плотно сомкнутые портьеры. Страх гладил его шершавой ладонью вдоль позвоночника, и предвкушение будущего ужаса перцем жгло язык и небо. Он закрыл глаза и приказал себе сосредоточиться. Если у него начнется приступ паники, он погибнет. Вчера ему предложили сделку, которая могла спасти или погубить его, и подходил срок ответа. Тот, кого он ждал, появился на полминуты раньше срока. Винсент так и не понял, когда именно и откуда — просто почувствовал, что оно пришло и распласталось в изголовье кровати. Он зажмурился, чтобы зрение не подвело его и не дало разглядеть гостя. Страх стал острее: в любой момент оно могло прикоснуться к лицу Винсента, улечься у него на груди, заглянуть в глаза, и все же лорд, ощущая его рядом, испытывал облегчение — больше всего его пугала мысль, что оно обманет его ожидания и не придет. Винсент сделал глубокий вдох, собираясь с силами. В комнате плавал навязчивый запах елея, оставленный священником, который третьего дня навещал смертельно больного. По настоянию жены его соборовали, и пастор, польщенный вызовом в столь знатную семью, долго распространялся про исключительную важность церемонии как проверенного способа спасения души. Если кто-то думал, что для Винсента Фантомхайва имеет значение его душа, он ошибался. Кроме души, значения не имели честь, долг, совесть, принципы, привязанности, узы. Он был почти идеальным лицемером: самой главной его удачей было то, что он сумел прослыть пустышкой. Обладая от природы спокойным, ровным нравом, он подавал окружающим свою уравновешенность как непроницаемую отстраненность и стылое равнодушие. Весь свет единогласно решил, что у молодого Фантомхайва нет ни своего мнения, ни собственных устремлений, ни честолюбия — он поступает как должно, он следует указаниям, он предсказуем. К дурному исходу его начала готовить еще леди Клаудия, не скрывая от сына правду: в своих наставлениях она без обиняков предупреждала отпрыска, что быть наследником одного из особенных родов королевства и умереть своей смертью — невозможно. Мать рассказывала ему подлинные истории о том, что творится в Англии, о том, что она сама видела и что видели другие. Она не жалела никого и ничего, и правда, передаваемая ею, всегда была ранящей. Леди Фантомхайв исходила желчью, ненавидя всех: своего отца, взвалившего на нее непосильную ношу дьявольского дворянства; себя, родившую уготовленного несчастьям сына; свою дочь Фрэнсис, свободную от проклятья, падавшего в первую очередь на мужчин; своего сына, которому она ничем не могла облегчить участь. Кажется, мать ни на мгновение не переставала яростно ревновать всех прочих людей к той удаче, которая не досталась Винсенту. Тяжелее всего приходилось нелюбимой дочери: ее поспешили выдать за первого подходящего соискателя, обладавшего двумя неоспоримыми достоинствами: титулом маркиза Миддлфорд и постоянным местопребыванием в отдаленном графстве, тем самым раз навсегда исключив ее из семьи и вычеркнув из памяти. Месть графини несправедливости судьбы заключалась в том, чтобы заставить Винсента выжить, и она сосредоточил все свои силы на том, чтобы эта навязчивая идея заразила ее наследника. Для того чтобы выжить, мать заставлял его упражнять ум, с неизменной внимательностью слушая преподавателей, учиться владеть оружием, тренировать выносливость. Она приучала его носить груз старинного имени легко и непринужденно и по мере взросления все с большей отчетливостью понимать — он, будучи Фантомхайвом, обречен. Однако Винсент оставаться обреченным не желал. Он стремился выжить любой ценой, а все остальное служило только приложением к волшебному, неописуемому, окрыляющему ощущению жизни. Свою любовь Винсент скрывал тщательнее, чем прятал бы порочную связь или противоестественные наклонности. Впрочем, наслаждение жизнью считалось среди прославленных унылой чинностью, высушенных, помещенных под витринное стекло британских лордов и леди самой противоестественной из всех наклонностей, самой дурной из всех привычек, самым постыдным из всех грехов. Винсент ничем себя не выдал за долгие годы — он был таким же автоматом, деревянно отщелкивающим предсказуемые фразы по поводу того или иного события, его высказываемые вслух мысли были такими же свинцово благонадежными и идеально подогнанными для того, чтобы лечь рядом с мыслями, мостящими дорогу, по которой шествовало общественное мнение. Винсент так удачно подделывал тон, выражение лица, позы, приличествующие английскому джентльмену, что порой ему становилось тошно от самого себя. К счастью, моменты отторжения собственной маски случались с ним чрезвычайно редко — обычно Фантомхайву, Цепному псу королевы, некогда было себя жалеть. Когда королева соизволила объявить ему, что пора прекратить баловство и начать отдавать долги родине в качестве одного из Дьявольских дворян, Винсент сомневался, справится ли он. Как-никак, ему в одночасье предстояло стать пастырем лютых стад, и он не знал, как за это взяться. На деле быть Цепным псом оказалось не так важно, как уметь таковым казаться. Винсент с приятным изумлением обнаружил, что машина тайного правосудия прекрасно работает и без его участия: налаженная сеть агентов, люди, работающие на корону уже многие годы, иногда целыми поколениями, нужные связи, поддерживаемые регулярными денежными подачками, — все это существовало до него и прекрасно без него обходилось. Сам он исполнял функцию центра, куда сходились все нити паутины, и лица, через которого при необходимости можно было обратиться непосредственно к королеве. Таким образом, Винсент не управлял, а надзирал и председательствовал. Он был внушающим благоговение фасадом, прячущим отнюдь не впечатляющее содержимое. Винсент Фантомхайв числился вершителем судеб преступного мира Лондона и заодно был удобной мишенью, видимой издалека, тогда как непосредственной угрозой для банд и синдикатов были незаметные серые людишки, живущие в соседних с ними подвальных комнатушках, попрошайничающие на одних с ними улицах и напивающиеся с ними в пабах. Цепной пес отвлекал внимание зверя на себя грозным басовитым лаем, в то время как молчаливые дворняжки из королевской своры окружали добычу, чтобы, набросившись скопом, покончить с ней. Эти люди знали свое ремесло гораздо лучше, чем Винсент Фантомхайв знал придворный этикет, и он был достаточно сообразителен, чтобы понять: самое лучшее — это не вмешиваться. На него смотрели с завистью, за его спиной перешептывались, ему уступали дорогу, а сам он не замечал в своей службе ничего выдающегося. Он обласкан короной, ему протежируют сильные мира сего, он имеет влияние на государственные дела — Винсент же видел одну рутину и бесконечное повторение одного и того же: получить приказ, пойти по следу, уничтожить. Преступления могли быть жестокими, безумными, глупыми, скандальными, интригующими или бессмысленными, но преступники были все одинаковы. Ими двигала единственная страстишка — эгоизм в том или ином проявлении. За несколько лет копания в грязи этого мира Винсент ни разу не встретил по-настоящему интересного злодея. Как правило, они умоляли пощадить их или пытались подкупить его, были и такие, кто самонадеянно рассчитывал дать отпор Цепному псу, но заканчивалось расследование всегда предсказуемо — пуля в висок и похороны на полузаброшенном окраинном кладбище. А вот человек, занимающийся похоронами, был, бесспорно, необычен. Поначалу Визиты к Гробовщику приятно щекотали нервы Винсента, словно готические романы Радклифф, которые Винсент читал запоем. Представил их друг другу некий мистер Шарп. Если быть точным, мистер Шарп сопровождал не столько лорда, сколько труп ирландца, замешанного в организации подпольных боксерских поединков. Против спорта королева ничего не имела, а вот похищения случайных людей с целью выставлять их партнерами в боях с опытными костоломами она решительно не одобряла. Мистер Шарп выполнил свою работу без суеты, благо приемы были выверены и доведены до лаконичного совершенства. Помощь Винсента не понадобилась ни в проламывании крепкого ирландского черепа, ни в погрузке тела в ожидающую на перекрестке карету. Все, что ему было предоставлено, — возможность наблюдать и учиться. Гробовщик окинул Винсента взглядом (его глаз, скрытых длинными космами, Фантомхайв так никогда и не увидел), причем крайне странным — будто прикидывал мерку гроба. Его считали сумасшедшим из-за в высшей степени оригинальных манер и отталкивающей любви к мертвечине. Ходили слухи, что он скупает у докторов, делающих аборты, трупики вырезанных из утроб младенцев, которые готовит особым образом, подмешивая порошок из трав, и поедает. Также бытовала сплетня, будто Гробовщик ищет способ оживлять мертвые тела, дабы те двигались и говорили, как живые люди. Кое-кто утверждал, что Гробовщик варит эликсир бессмертия. В доказательство приводили тот факт, что некоторые лондонские старожилы помнят лавку и ее владельца и что в дни их молодости и та, и другой были точно такими же, как и теперь. Винсент, слушая досужие сплетни, сочувственно кивал, хотя прекрасно знал, что вся мрачная таинственность похоронных дел мастера не более чем трюк и что в своей частной жизни хихикающий маньяк был более чем тривиален. Ненормальная веселость, от которой шарахались обыватели, объяснялась употреблением опиума, вернее, некоей его сильнодействующей разновидности (ее Гробовщик смешивал для себя сам), без которой он уже не мог обходиться. По этой же причине Гробовщик запрашивал за услуги огромные суммы, никогда, впрочем, не выражая просьбу прямо, а говоря «Подарите мне смех», что сходило у него за тонкую шутку. По причудливой прихоти случая Гробовщик быстро привязался к графу Фантомхайву, называл его своим любимым клиентом и однажды пригласил провести вместе ночь в особенном месте. Винсент не стал отказываться — так они очутились в темном закоулке Ист-Энда. Гробовщик постучал в дверь грязного и по виду заброшенного дома, и их впустили. Должно быть, бордель, решил Винсент. Не исключено, что необычный — из числа тех, что предоставляют услуги любителям порки, экзотических племен или содомии. На широких столах, в нишах и на полках была расставлена самая невероятная коллекция, когда-либо виденная Фантомхайвом. Кто-то собрал в одном месте чудовищных животных, искривленные части тел, причудливые творения природы — тут были искусно набитые чучела, которым мастер придал правдоподобно живые позы, раскрашенные гипсовые слепки, копировавшие исходную натуру со скрупулезной достоверностью, огромные тщательно закупоренные банки прозрачного стекла. К каждой вещи была аккуратно прикреплена бирка с ценой. Несомненно, слухи о вырезанных при аборте младенцах брали начало именно в этом месте. Гробовщик, скользя по комнате, выражая восторг, прижимал тощие руки к груди, восхищенно цокал, охал и взвизгивал с экстатическими придыханиями. Он напоминал обжору, очутившегося в бакалейной лавке после вынужденного поста. Его пальцы гладили мех, воск и дерево, он призывал Винсента полюбоваться на тот или иной экспонат. Фантомхайв, видя, что Гробовщик погружен в свою отвратительную страсть с головой, ему даже немного позавидовал — сам он не мог подобрать себе и простенькое увлечение. С владельцем сокровищ Гробовщик торговался как цыган — он не может дать больше, нет-нет, но и уйти без этого чуда не в силах. Невыносимо было наблюдать сцену, как двое спорят над колбой с ребенком-уродцем с крысиным хвостом и искривленными ребрами, и Винсент, которому не терпелось скорее выбраться на свежий воздух, добавил к запрашиваемой цене недостающую у его спутника сумму. Гробовщик старательно укутал приобретение в мешковину, и они наконец откланялись. В благодарность за подарок мастер, хихикая, обещал Винсенту особенные похороны и убеждал заинтересованную сторону лично выбрать образец гроба и траурные украшения, причем зазывал графа так настойчиво, что тот был вынужден назначить дату примерки последнего пристанища. Винсенту, хотя он и не был суеверен, не слишком хотелось готовить собственное погребение, поэтому в похоронную лавку он прибыл с непростительным опозданием. На правах знакомого он не стал стучать и сразу прошел в задние комнаты, где Гробовщик обычно играл со столь любимыми им мертвецами. Хозяин был не один — на полированном ящике, на который обычно усаживали только самых почетных посетителей, закинув ногу на ногу и небрежно опираясь спиной о шкаф с инструментами для бальзамирования, расположился офицер. В левой руке, чуть на отлете, он держал выщербленную и донельзя грязную и липкую глиняную кружку с отваром, который Гробовщик предлагал вместо чая. Винсент поклонился, пытаясь определить, к какому роду войск и полку приписан офицер, но поскольку он никогда не разучивал гербовые цвета мундиров и знаки отличия, оставалось ждать, что военный представится сам. Тот, однако, то ли был дурно воспитан, то ли был недоволен, что их тет-а-тет был нарушен, но, поставив кружку и вытерев испачканные пальцы носовым платком, поднялся, отдал поклон и, захватив шляпу и перчатки, вышел, не сказав ни слова. Гробовщик захлопотал, предлагая Винсенту недопитый чай предыдущего гостя, а у Фантомхайва из головы не шли приметы нелюбезного офицера: светлые золотисто-карие глаза, костистые пальцы с покрытыми черным лаком ногтями и круглая, похожая на клеймо цветная татуировка на тыльной стороне левой ладони. Винсент прямо спросил Гробовщика о посетителе: все-таки он столько лет служил Цепным псом, что нераскрытые тайны подозрительных личностей не могли не интересовать его. Но допрашивать сумасшедшего могильщика значило только больше запутываться — Гробовщик увертывался, отшучивался, начал рассказывать об ангелах, совсем непохожих на тех, о которых читали проповеди в церквях, о жнецах, подручных смерти, подчиненных строгой дисциплине и носящих очки, и о демонах, ворующих души. Об этих последних он распространялся особенно подробно. По его словам, люди не были хозяевами самим себе, а обречены были двигаться, как фигурки в шахматной партии, разыгрываемой даже не властителями земными, а существами, абсолютно чуждыми человеку. Демоны вечно голодны — они как пустой сосуд, который жаждет быть наполненным. Поскольку у них изначально нет собственной души, которая и дает ощущение цельности или заполненности, они заменяют ее обманкой — человеческой душой. Демон может забрать душу силой вместе с жизнью, но тогда она не будет сытной, ибо мгновенно поглотится без остатка, и придется искать еще и еще. Потому-то чем больше демон пожирает, тем сильные терзает его голод. Чтобы сделать душу своей на значительный срок, демону нужно связать с собой человека чаяниями, целями, мыслями. Так заключаются контракты — человек дает демону задания, а тот в уплату получает душу своего временного господина. Винсент из-за глупых уверток потерял всякое терпение и пригрозил, что ноги его с этих пор не будет в лавке. Гробовщик проводил его до двери и, наклонившись к уху, пообещал рассказать всю правду, какими общими делами он занимается с загадочным визитером, не раньше чем граф признается, какие внеслужебные увлечения связывают Фантомхайва и его королеву. Намек попал точно в цель. О, королева занимала в его жизни особое место. Винсента всегда удивляло, как эта женщина находила время управлять обширнейшей империей, вникая лично даже в малозначительные дела, при этом не забывая собственноручно дотошно расписать в письме инструкции для него по очередному заданию. Винсент давал голову на отсечение, что старуха Виктория превосходно улаживала бы теневые неприятности Великобритании сама, не прибегая ни к чьему посредничеству, но, очевидно, ей нравилось сталкивать лбами зависящих от нее людей, чтобы с заоблачной высоты трона наблюдать за их копошением у ее ног. К семье Фантомхайв она питала особую привязанность. А к ее главе… Что ж, Винсент давно научился не меняться в лице при виде грузной немки, а убедить себя избавиться от некоторых воспоминаний оказалось не так уж и трудно. В этом ему способствовала сама королева, державшая их общий секрет при себе, а поскольку с годами ее все больше поглощала самодовольная набожность вкупе с неукротимым стремлением слыть безупречной правительницей и женщиной, можно было не опасаться, что ее потянет разгласить некие приключения.