Самое драгоценное

Винсент прислушивался к сонной тишине, заполнившей дом. Нынче легли поздно, гости разъехались только после полуночи, звуки музыки и гул доносились в его комнату, и он так боялся, что о нем вспомнят, поднимутся в его затененную комнату, чтобы он смог поздравить Сиэля с десятилетием. Если бы они только пришли, Винсенту не хватило бы духа довести дело до конца. Он бы начал рассуждать, что Рэйчел и Сиэль не виноваты в том, что являются такими, какие они есть, — в том, что одна неумна и самодовольна, а другой больше похож на мать, чем на отца. Если бы они только пришли, Винсент сжалился бы над ними. Однако праздник, на котором веселились без него, удался, и ни у жены, ни у сына не было времени подумать об умирающем графе Фантомхайве, который уже никогда не спустится по парадной лестнице, чтобы принять участие в их играх. Что же, свернувшийся рядом с ним хищник уже достаточно долго ждет. Пора. От предпринятых усилий Винсента бросило в жар. Он заставит это хилое тело двигаться, он принудит эти подгибающиеся ноги идти. Он хочет жить. Любой ценой. Любыми жертвами. Он не может допустить, чтобы его сокрушили. Глядя в темноту, которую ему предстояло пересечь без чьей-либо поддержки, он перебирал в уме все нанесенные ему обиды. Его королева пыталась уничтожить его. Его семья желала ему смерти. Его близкие каждый день убивали его, так незаметно, исподтишка и украдкой, что ему потребовалось подойти к самой черте, чтобы понять это. Мать была права, она всегда была права — выжить, вот что имеет значение. Если бы она не помогла ему осознать ценность жизни, Винсент считал бы, что быть обреченным — естественно, что сопротивление и бунт бестолковы, что главное — ревностно выполнить свое предназначение и безропотно отойти в небытие. Он все-таки поднялся. Ему обещали, что как только он переступит порог этой траурной комнаты, он обретет и силы, и здоровье, словно яд никогда не попадал в его кровь. Идти во тьме оказалось нетрудно, хотя его шатало из стороны в сторону и шагал он очень медленно. Ладонь коснулась двери, и Винсент вырвался из мрака. Он расправил плечи и с удовольствием потянулся. Ему не солгали — искупавшись во мраке, граф больше не походил на умирающего. Он снова стал легок на ногу и не боялся упасть, пелена перед глазами рассеялась, и шум в голове отступил. Все так и должно быть — отныне он полностью принадлежит себе. На столе в спальне остались лежать фамильные кольца — перстень с голубым бриллиантом и золотая печатка с гербом. Ему это больше не нужно — не украшения, не эмблемы и даже не имя делают Фантомхайва Фантомхайвом. Он может зваться как угодно и отказаться от знаков своего рода, но все-таки быть Винсентом. Пусть бриллиант и печать остаются в этом доме, с этой грязью. Спускаясь по лестнице, он оглянулся на тот самый портрет. Его нарисованное лицо в полумраке казалось размытым белесым пятном, в котором нельзя было разглядеть ни одной черты — возможно, что окружающим он всегда представлялся именно таким. Он вздохнул и проследовал дальше. В распахнутых настежь дверях стоял высокий черный человек. Ногти и печать, вспомнил Винсент, глядя на руки, не те же самые, но похожие. Вот Дьявольский дворянин и встретился с тем, кто дьяволом не являлся, и стоило это ему всего одно одолжение в два фунта. Чтобы заключить с ним контракт, пришлось отдать все — прошлое, возлюбленную и ребенка, но только теперь, увидев такое давно знакомое по отражению лицо и сдержанно-лукавую усмешку, он понял, что на самом деле причиталось черному человеку по этой сделке и что он собирался получить сполна. Могло ли это считаться обманом? Пожалуй, нет. Как бы то ни было, но контракт выполнялся дословно. И, протягивая черному человеку ладонь, Винсент Фантомхайв испытывал благодарность за то, что кто-то хотел занять его место, примерить его улыбку, забрать его облик себе. За то, что для кого-то самым драгоценным на свете оказался он.