Выдыхай.

Топот, гулкий топот. Глухой резкий звук бился о ледяную стену фундамента, а в ушах переливались хитросплетения печальной и грустной мелодии под номером 10 в моем плеере. И все бы ничего, но вот рука, а точнее запястье, ноет и не дает улететь в “космос”. И почему-то очень печально и грустно, а еще как-то одиноко, несмотря на то, что вокруг меня носятся толпы людей. Ощущение никчемности и ненужности просто прожигает насквозь. Вон они, там, стоят в строю, и у них есть кто-то, и они не одиноки, им не хочется до одури биться головой о холодные, шершавые стены спортзала. Они счастливы, они теплые, они и не хотели идти на эту чертову физкультуру, но все равно пришли, и они счастливы. А я сегодня какой-то не втеместый. Мои руки холодные, нос тоже теплом не блещет. И как-то паршиво. Вот и все. Хочется курить, но, увы, я не курю. Просто приходят в голову глупые мысли. Мне вот кажется, что в моих зубах тлеет фильтр сигареты, а горло и легкие обволакивает терпкий и теплый дым, но это бред, я не курю. А вот он, он курит. И мне до чертиков это нравится. Просто не могу себе представить, что у него нет в кармане брюк пачки сигарет. Или, что он не щелкает зажигалкой у меня над волосами, пытаясь их подпалить. Если этого не будет, то я... Ну, вот в первый раз за долгое время расклеился, что со мной? Все это замечают, говорят: “что-то в тебе не так”, ”ты как-то изменился, похудел что ли?”, ”что ты такой улетевший” и многое другое, а мне кажется, что все по старому, вот только…. За высокими окнами спортзала, занимается зима, сегодня первое число, как никак. А я сижу тут на лавочке с вывихнутой рукой и предаюсь мыслям. Мыслям, о которых мне запрещено думать. Эти две идиотки сидят тут и ржут, рушат всю мою атмосферу вечного холода. Говорят, что они лесбиянки, глупые. Вот разыгрывают тут сцену прошения руки и сердца, выглядит это комично. - Эй, Зоро посмотри за мобильником, - подбегает девчонка и кладет перед моим носом телефон. - Хорошо, - и вот уже вокруг меня скапливается горка телефонов. Холодно. Впервые я ощутил холод в этом зале. Если, ты сидишь на обшарпанной синей скамейке и терпишь боль, то как-то немного обидно. Ну, вот начался баскетбол. Разгоряченные тела в футболках и шортах отбирают друг у друга мяч. Подают пасы, выбивают трех очковые. Им не холодно, и они не видят, что среди них есть еще один игрок. Его вижу только я. Визги, крики, а его желтая макушка так и мелькает среди игроков, но это опять, только бред моего замершего мозга. Санджи же сейчас в школе, наверно, сидит за последней партой и скучающе следит за манипуляциями препода и, конечно, не слышит его, так как в ушах музыка. Наушники из-под его длинных, для мужской прически, и светлых волос не видно. Я, прямо как он, сижу на физ-ре в наушниках, вот только у меня короткий ежик зеленых волос. Не помню, почему покрасил их в зеленый, но мне нравится. Непривычно. Не видеть его. Совсем плохо. Сколько мы уже не виделись? Не суть важно. Просто до жути хочется вот взять и расплакаться, как какая-нибудь девятиклассница, которую бросил парень из-за ее подруги. Но, увы, я не девчонка, и почему-то жаль, что в штанах у меня совсем не как у этой ведьмы Нами. Черт. Вот если бы я сейчас бегал с мячом, то не думал бы о смене пола. Чертов сустав. На часах 17.18. Все пары закончились. Топаю домой. А со стального неба падает белый порошок. И вообще уже вечер. Сумерки. Запястье все так же ноет. Что мне делать? А здоровая рука тянется к мобильнику, набирает до тошноты знакомый номер и сбрасывает. Протаскиваю свое бренное тело через гаражи. Эти железные коробки, страшными башнями возвышаются в темноте. Жутко. Почему я не хожу мимо стадиона, по ярко освещенной улице? А шатаюсь тут, возле домиков для машин. Я не боюсь пустырей? Ну, все гаражи закончились. Теперь в больничную ограду. Вот тут реально становится не по себе. Заходишь сюда через узкие столбики кирпичей, и взгляд сразу замирает на сером, пардон, в темноте, синем, каменном здании. Это морг. Частенько бывает, идешь тут ранним утром, а родственники какого-нибудь трупа не могут найди вход, и приходится им все показывать. Я не боюсь мертвых. Прошел мимо морга. А дальше заброшенный роддом. Его закрыли из-за того, что там нашли какую-то бактерию. Он бардового цвета. Кажется, что черные провалы окон следят за каждым моим шагом, по свежему скрипучему снегу. Я делаю большие, уверенные шаги, чтобы ни дай бог, эти глаза заметили, что мне не по себе. Я не боюсь заброшенных зданий. По правую сторону от меня стоит четырехэтажная больница, диспансер. В ее окнах горят синие, фиолетовые и белые лампочки. Эти цвета холодные и не радужные. Не думаю, что такая атмосфера способствует быстрому выздоровлению. Когда мне было около трех лет, я лежал в этой “холодной” больнице. Помню, как удирал от медсестер, которые хотели поставить мне укол. Как прятался от них под кушетками, накрытыми длинными, до пола, серыми простынями. Как катался на каталках и норовил сбить дежуривших старых и злобных санитарок. Было весело тогда. Я не боюсь уколов. А дальше выход через щель между огромными бетонными плитами. 21.57 Дома хорошо, особенно, в ванне до краев наполненной горячей водой. Мышцы приятно расслабляются, а мысли в голове заволакивает пар. Поднимаю из толщи зеленоватой воды, чуть припухшую руку. Ее тут же охватывает холодным воздухом. Кожа распарилась и чуть сморщилась, побелела. Смотрю на нее как на что-то совершенно отдельное от меня. Больно и не больно одновременно. Все, что происходит, все к лучшему, да? Ха, что же хорошего. Все обыденность и серость, даже столь великие чувства как любовь, не способны разукрасить ее. А серость ли? - Зоро, долго еще ты там будешь мокнуть? – раздался из-за двери рассерженный голос сестры. - Долго… - устало протянул парень. Нами пробурчала что-то оскорбительное и удалилась к себе. А вода тем временем неумолимо остывала, выгоняя усталого парня из холодной ванной комнаты в постель.