Пять колец до точки

Все тайное становится явным

***

Итак, benvenuto тем, кто добрался. Это — обещанное эпиложье, то есть — эпилог затянувшийся обыкновенный. Все, что мне было лень постить раздельно, подыскивая музыку и картинки, я засунул сюда — вот такая я ленивая задница. Это буквально финишная прямая работы. Всем приятного аппетита.

***

— Gabrielle Aplin — Miss You

      Чуя просыпался медленно и лениво, словно всплывая с морского дна: свет пробивался сквозь сомкнутые веки бликами-переливами морской воды, вливался в уши монотонный шум моря, и казалось, будто он по-прежнему слышит, как по дну волны перетягивают песок и камни, а тело качает бесконечная колыбель бесконечных вод из его сна, в котором он, лишенный потребности в кислороде, был ничтожной частичкой мира, безостановочно подхватываемой морскими течениями, носящими его по своим просторам в полном подчинении безвременью.       Потом он услышал, как открылось окно. Снаружи зашумел город — и через пару секунд по коже заскользил поток прохладного ветра, срывая с пересушенных губ благодарный стон: только теперь Накахара понял, насколько все это время ему было жарко.       Ощущения собственного тела доходили как через вату: вот он поднял тяжелую, как гиря, руку, спихивая с себя неподъемное одеяло, потом без сил уронил ее на постель возле себя, остановившись, чтобы отдышаться. Лицо от ничтожных усилий заливал липкий горячий пот.       Чуя ненавидел первое пробуждение после фундаментальных пьянок. Каждое такое утро становилось поводом для внутреннего дискомфорта, а в этот раз — для дискомфорта в квадрате, ведь он определенно был как минимум не один, как максимум — не у себя, а значит, выворачиваться наизнанку, приобняв фаянсового друга двумя руками и скинув с себя все вещи, пропотевшие за ночь метаний, не сможет — он пока что даже шевелится с огромным трудом, если уж оценивать свое состояние непредвзято.       Зазвенели чашки, зашумела вода, загудели трубы и стихли. Чуя к своему неудовольствию и стыду понял, что ему надо добраться до уборной любой ценой, и снова закопошился, пытаясь распинать бескрайнее одеяло, вот уже второе утро после попойки, удерживающее его в своем раскаленном душном плену. — Чего копошишься, неугомонный жук? — проворчал знакомый голос, и Накахара, сморщившись от слишком громкого голоса, одними губами прошептал «туалет». Через мгновение пропала тяжесть одеяла, потом его подняли на подгибающиеся ноги и почти донесли до цели. — Душ? — участливо предложил обладатель все того же знакомого голоса после того, как он закончил справлять нужду, удерживая себя вертикально только благодаря тому, что его держали подмышками. Чуя рублено кивнул и потянулся к пуговицам прилипшей пижамы, но чужие проворные пальцы сделали все гораздо раньше; они же потянули вниз резинку пижамных штанов, слишком больших, чтобы в них не путаться, и переступивший босыми ногами Чуя вдруг обнаружил себя голым, а вокруг стало неприятно свежо. — В ванну сам залезешь? — поинтересовался голос. Чуя помотал головой, потом кивнул и на ощупь принялся искать себе путь к цели, ежась и передергивая лопатками. Без пижамы потному телу в царстве холодного кафеля было зябко: не спасал ни брошенный на пол резиновый коврик, ни внутренние уговоры себя самого, что он справится с такой фигней, как перепад температур, мучительная мигрень подступающей все ближе головной боли, жутчайшее похмелье — и высокий бортик ванны, преодолеть который вообще было вопросом чести.       Выкрученный кран обдал его ледяной водой, от чего сердце пропустило два удара подряд, а легкие скукожились, долю секунды не в силах ни принимать, ни отдавать имеющийся в них воздух. Рука Накахары панически выкрутила вентиль в другую сторону, и вскоре вода потеплела. К этому моменту мышцы уже сводило, Чую колотило отступающим холодом, стучали дробно зубы, но самое ужасное — остатки опьянения слетели с него, как шелуха, единым разом, оставляя прежде беззащитно плававший в тумане алкогольной сонливости разум один на один с жестокой реальностью и мутным пониманием своего положения.       Так началось новое утро Чуи, и, открывая глаза в эти самые мгновения, Накахара уже знал: он проснулся в квартире Дазая, чувствуя взгляд Дазая на своем теле, как два прожигающих ему спину лазерных луча, и что в этот раз Дазай не даст ему сбежать так просто ни за какие коврижки. — Ну, допустим, утро доброе, — откашлявшись, Чуя все равно смог только похрипывать, гадая, что такого он вчера делал, чтобы сегодня так мучиться с горлом. На спор глотал стекло? Пропихнул в трахею металлический прут и обратно вытащил? — Можешь не пялиться так на мою голую задницу? Спасибо. — Доброе утро, ты как всегда само совершенство на утро после похода по барам, — Дазай со вздохом закрыл дверь в ванную комнату, прошлепал внутрь и сел на крышку унитаза, подтянув одну ногу к груди и поставив стопу опорой. Чуя, глянувший на него из-за слипшейся массы волос, отметил мешки под глазами и в целом изможденный вид. Вчера в баре этого не было видно, а значит, недоспать Осаму мог из-за него.       Например, потому что отвык спать не один и не смог сомкнуть глаз всю ночь. Не то чтобы это была проблема Чуи, но нутро кольнуло виной. Мысль, что Дазай мог и не тащить его к себе не вызывала успокоения ни разу.       Интересно, как там его оставленный возле бара мотоцикл? Надо будет позвонить Хиротсу и попросить забрать, даже если придется средь бела дня перекусывать противоугонный трос. — Должен сказать, что для человека, который вчера рьяно вис на мне, предлагая то поцеловаться, то потрахаться, сегодня ты стойко блюдешь свою честь, — в голосе Дазая проскользнули едкие нотки, которые Чуе не понравились, заставляя злость вздыбиться внутри. — Тебя задевает, что утром, протрезвев, я больше тебя не хочу? — не менее злобно поинтересовался Чуя, фыркнув и опершись руками на стену, когда его круто повело в сторону.       Голос Дазая прозвучал совсем близко, когда он начал отвечать, заставив Чую вздрогнуть и повернуть к нему голову: — Меня раздражает, что мы чувствуем друг к другу примерно одно и то же, но теперь ты убегаешь от меня каждый раз, как только мы зайдем чуть дальше поцелуев.       Чуя заставил себя повернуться к Дазаю и отпустить стену. Тот стоял, скрестив руки на груди, возле ванны, чуть прищурившись, когда разбивающиеся о голову Чуи капли летели ему в лицо или в глаза. Накахара сглотнул образовавшийся в горле ком и загнал слезы, наворачивающиеся на глаза, так далеко, как только смог, откашлявшись, прежде чем говорить. — В первый раз ты не очень долго ждал моего ответа на свое предложение заняться кое-чем ни к чему не обязывающим, — голос Чуи дрожал от злости, когда он заговорил. — Тебя не волновало, что я мог чувствовать и хотел ли я чего-то без обязательств. Кончил ли я? Безусловно. Обиделся ли я? Да. Сдох ли внутри, понимая, что все, чего я заслуживаю — это дрочка с тобой, которая ни к чему не приведет? Да.       Дазай молчал, впервые позволяя Чуе вслух говорить все то, что накипало и оседало в нем тяжестью долгие недели, впервые по-настоящему слушая что-то, что можно было бы счесть признанием, если бы оно не было пропитано такой горечью и не подразумевало под собой отчаяние такое глубокое, что спасти захлебнувшиеся в нем чувства уже было невозможно. — Я давно не подросток, и я знаю, что такое без обязательств, Дазай. До того, как ты обозначил свое ко мне отношение, я еще мог тешиться надеждой, после — нет. Я устал надеяться, понимаешь? Ты дал мне понять, что единственное, чего я заслуживаю — это разок оказаться в твоих руках, даже не в постели, а так, сбросить пар. Кончить, почти не получив удовольствия; просто физиология, как самостоятельно подрочить в душе, только с твоей рукой на члене.       Чуя потер лицо двумя руками, сгоняя то больное и от раненого зверя, что могло закрасться к нему в глаза, отвел с лица волосы и встретил прямо чужой взгляд. — Дай мне уже помыться, если хочешь нормально поговорить, потому что сейчас я хочу подраться с тобой, а не разговаривать, а еще я не хочу, чтобы ты видел, как я тут кукожусь и жалею себя, и плачу, как девчонка, даже если имею право плакать так.       Дазай, только открывший рот, чтобы что-то сказать, закрыл его обратно и вышел вон, тихонько прикрыв дверь. Чуя задернул шторку, до этого хитро завернутую наверх, и опустился на колени на дне емкости, закрывая лицо руками и горбясь. У него не было никаких сил держаться на ногах, ему меньше всего на свете хотелось выключать воду и выходить из этой комнаты. Он бы провел тут целый день — только бы не встречаться с Дазаем снова.       Это было самое ужасное пробуждение после пьянки, а впереди был самый душераздирающий разговор из всех, какие только можно было бы придумать.       Чуя жалел, что этого обсуждения не случилось, когда он был еще пьян, — тогда хотя бы было легче оправдать свою истерику и не ненавидеть себя за то, что он в здравом уме говорит про все те сопливые глупости, которые крутятся в его голове.       Но даже мужчины хотят и заслуживают нежности к себе.       А еще они тоже плачут.       И Чуя заплакал.

***

— Как ты хочешь? — в лоб спросил у Чуи Осаму, когда рыжий заранее без внутренних сил выполз из ванны, кутаясь в самое большое полотенце, которое он нашел в шкафчике и счел его достаточно подходящим для себя.       Накахара моргнул, мысленно прокрутил заданный вопрос, ничего не понял и все-таки решился переспросить, хмуря аккуратные брови: — Что?       Осаму намекающе покачал незамеченным ранее флакончиком смазки в руке, пачкой презервативов — в другой, поиграл бровями, глядя, как Чуя багровеет, и как-то исподлобья спросил снова явно уже менее беззаботно, чем до этого, но все еще упрямо и прямолинейно: — Как ты хочешь?       Чуе казалось, что большего кошмара, чем уже, быть просто не может, но Осаму снова доказал обратное. Захотелось перебить ему всю посуду, разгромить квартиру, но уйти непобежденным — вероятно, до двери Атсуши, который сможет одолжить ему пару вещей и даже обувь — сомнительно, что парень откажется одолжить ему свои пляжные шлепанцы…       Та часть мозга, которая утверждала, что они взрослые люди и должны разобраться, категорично вывешивала сигналы «стоп» и требовала сесть за стол переговоров. Или лечь, если сидеть кажется проблематичным.       Вид Дазая говорил, что они подерутся, но помирятся, если потрахаются, и Чуя знал, что это сработает, — в конце концов, кто пытается убить любовника после секса, которого тебе хотелось бы, но о котором унизительно просить?       Но и соглашаться тоже унизительно, а значит, без драки ничего не выйдет — или же только он все так усложняет и чувствует себя униженным из-за того, что Осаму даже не ждет его отказа, заранее просчитав развитие событий так, что они обречены оказаться в одной постели более-менее примиренными со случившимся? — Ты слишком много думаешь, — мрачно говорит Дазай, решительно надвигаясь на него, и, вспоминая, что Осаму на голову выше Чуи, это выглядит действительно внушительно, тем более, что Чуя не чувствует в себе никаких сил воевать с ним.       Смазку и презервативы шатен бросает на футон, застеленный чистым постельным бельем, не глядя. Уже будучи припертым к стене, Чуя выставляет перед собой руку, второй нервно придерживая полотенце у себя на груди, и, облизав пересохшие губы, говорит: — Хорошо, давай поговорим. Но не на кровати. И дай мне что-нибудь из одежды.       Так они, в конце концов, оказываются сидящими с чаем за столиком по разные его стороны максимально, и Чую с души воротит от идеи открывать свое сердце и душу еще сильнее, чем он уже сделал это сегодня, тем более, что он отвратительно себя чувствует трезвым, но не готов к новой пьянке.       Но Дазай начинает говорить первым, и по его лицу видно, как он мучительно подбирает слова: — В семнадцать я думал, что бескорыстная любовь — верх моих чувств, — и под непонимающим взглядом Чуи он начинает рассказ по-человечески.       Дазаю шестнадцать. Мори Огай, отношения с которым всегда были отношениями двух гениев, а не начальника и подчиненного, выходят на новый уровень — Огай доверяет в его ведомство контроль работы «низов». Ничего особенного в этой работе нет: только куча бумаг, получение отчетов, распределение дел между «нижними» и контроль за ними. Тем не менее Осаму целых двадцать минут сидит в кресле Мори за большим столом, закинув на столешницу ноги, на что босс поглядывает со снисхождением, давая любимцу наиграться и натешиться, после чего отправляет в отдельное помещение, где собраны личные дела всех тех, кто сейчас составляет самое жалкое звено организации, из которого отсеяться не труднее, чем туда попасть.       Работы много, Дазай читает дела по-диагонали, уже сейчас видя, кого босс спишет, кого оставит, пока не доходит до одного конкретного — на этом деле слишком много стикеров и загибов, оно потрепанное, а еще в нем есть листы, информация которых затерта до междометий и союзов. Это личное дело слишком толстое, и заголовок «Ода С.» не говорит ему ни о чем. Зато зачеркнутые отметки о повышении — очень даже.       Так он узнает о человеке, который когда-то был самым лучшим убийцей Портовой мафии, выполняя секретные поручения предыдущего босса, а сейчас влачит существование кого-то меньшего, чем рядовой.       Одиночка. — Ты помнишь мою ненормальную одержимость Одасаку, — Осаму смотрит в потолок стеклянными глазами, его голос монотонен — и не скажешь, что этот человек каждый год носит на могилу цветы, пьет саке с надгробием в самые плохие времена и больной тенью себя ходит в Люпин, чтобы пропустить стаканчик виски. — Я не понимал, где кончается его смирение. Он ходил и делал самую грязную работу, и я чувствовал, какое же облегчение он от этого испытывает. Отчасти я понимал его, конечно — никакой ответственности за жизнь подчиненных, он всегда был одиночкой и всегда работал без напарника. Но банальная гордость и амбиции — должны же они были придержать его хотя бы в середине организации? Почему низы?       Дазай не понимал, чего ожидать от этого человека, а тот работал без колебаний и лишних движений — приходил, получал задание, глядя нечитаемо на сосунка, который занял место его босса, вечером отчитывался, получал комментарии, поддакивал в нужном месте — и молча уходил.       Идеальная субординация идеального подчиненного, тогда как Осаму готов был зубами снимать с него кожу, чтобы влезть под нее, понять, о чем думает этот человек, чем живет, чем дышит. Но кроме совершенно не скрываемых сирот Одасаку ничем не увлекался. Ходил в одно кафе, читал там какие-то книжки, иногда разговаривал с самыми случайными людьми, один раз был замечен за беседой с довеском государственного наемника, Серебряного волка, но ничего криминальнее обсуждения погоды никто не услышал, и Осаму буквально вял от скуки.       Сейчас-то он знает, что Рампо мог из обсуждения погоды создать целый отчет для Фукудзавы, но ему не будет суждено узнать хоть когда-нибудь, что же Эдогава рассказал директору. — Ты можешь думать: «Что за бред он несет?», но для меня это — единственные отношения, про которые я знаю, что они хотя бы были, даже если — только для меня, — Дазай улыбнулся своему синдрому Адели во всей красе, а Чуя молча отхлебнул стоявший перед ним чай. Пока что ему было понятно, что ничего не понятно, но слушать о жизни Осаму в то время, когда Чуя еще учился у Кое диверсиям, было интересно. — Я уже не помню, как так получилось, но в семнадцать я понимал, что Ода со своей философией мира — загадка. И я этой загадкой абсолютно и бесконечно увлечен. Встреча в кафе испортила ему всю жизнь, перечеркнула все его достижения — и он был доволен этим. Планировал написать книжку, засматривался в магазинах на перо и бумагу. Я подарил ему как-то набор — так он заплакал и сказал, что недостоин, — Дазай катает свою пустую чашку по столу, погруженный в воспоминания. Чуе неуютно слушать такие откровенности о человеке, с которым он хорошо если дважды поздоровался, и он ежится. — Я не понимал, что я влюблен, но понимал, что я готов помогать Оде с его мечтой, даже если мне она кажется странной, и, завязав с мафией — со мной он наверняка тоже попрощается навсегда. Но мне так хотелось увидеть его счастливым, увидеть, что у него получится… — Дазай мечтательно тянет слова, с посветлевшим лицом думая об Оде Сакуноске, а Чую слегка подташнивает от этой исповеди.       Он давал ему самые простые задания, изредка вставляя что-нибудь такое-этакое, чтобы щекотало нервы и дало возможность подумать, куда можно податься, когда с мафией будет покончено. Одасаку все чаще улыбался ему на встречах в баре, становясь все ближе к своей мечте, Дазай все сильнее распушал хвост и задирал к потолку нос, чувствуя свою полезность, а потом Мори Огай обнаружил такого полезного сотрудника среди низов, и… — Все закончилось, — Дазай улыбается растерянной улыбкой. У него стеклянный взгляд и недоумение на дне зрачка, как будто он снова врывается в тот зал к моменту попадания последней пули и успевает услышать от единственного человека, которого он любил, сам того не понимая даже, что никогда не найдет себе смысла жизни — что среди убийц и насильников, что среди тех, кто спасает. И что всегда будет страдать от пустоты одиночества внутри, блуждая в темноте. — Мори продал Оду, очень выгодно продал, Чуя. Продал под звуки джаза, шелест дождя, грохот взрывов и свой смех. И так я снова потерял то, что не желал терять в момент обретения. Возможно, мне следовало дослушать Анго. Или не дать ему уйти еще тогда, когда он оставил одну на двоих нашу с ним совместную фотографию, хотя напечатать с пленки можно было хоть двадцать штук. Но он оставил одну — мне и Оде, — в этот момент Дазай сфокусировал взгляд на нем и моргнул, становясь очень серьезным. — Когда босс отдал тебе приказ оставаться при мне, то я не понял. Раз за разом один и тот же приказ, невыгодный, хоть и объяснимый…       Чуя непонимающе склонил голову к плечу. Дазай дернул уголком губ, расплываясь в слабой усмешке. — Я смотрел по базам — у меня есть доступ. И Мори всегда знает, когда я влезаю туда — поставил специальные закладки. Там абсолютная чистота, официально — никакого приказа тебе нет, вообще ничего нет, все задания проходят как только твои, никакой кооперации с агентством. И только когда ты сбежал, только когда я услышал твой голос, когда ты позвонил мне тогда, когда я услышал твои стоны… Вот тогда я понял. Он заставил меня увидеть кого-то кроме Оды, просто заставив мозолить глаза. И точно так же, как тогда он не дал мне вовремя выйти с группой против Мимика, он позволил мне успеть к тебе. Знаешь, Чуя… у него отвратительная манера извиняться за разрушенные жизни.       А уж перед Одасаку он вообще никогда не сможет извиниться. — Подожди, — Чуя помотал головой, переваривая неожиданную развязку всей этой истории. — Ты хочешь сказать, что босс заранее просчитал исход всей этой истории с Мимиком и позволил умереть человеку, которого ты холил и лелеял? — Он не хуже меня знал, как сдвинуть акценты. Ода боролся за жизнь, но когда были убиты дети — даже его пацифизм кончился, ведь даже мафия не трогает детей, — Дазай подался к нему через стол. — Провидцу Мимика он противопоставил нашего. Их способности резонировали, но эти мерзавцы были одержимы идеей своей смертью очиститься от всех грехов. Ода прошел сквозь всех один, как нож сквозь масло, без группы поддержки, но решающая дуэль с противником, который признал его одного… Я предполагал, что они равны, но я не знал, насколько окажусь прав. Жид промахнулся мимо сердца недостаточно для того, чтобы он мог дождаться помощи. Он просто позволил нам поговорить, — Дазай на секунду стиснул руку в кулак точно так же, как когда он увидел кровь на своей ладони. Избавиться от преследующего его фантомного ощущения он не мог уже долгие несколько лет. — И после этого я каждый раз думал, глядя на тебя, остающегося со мной по приказу, которого не существует на бумагах: что если он заберет и тебя? Сегодня ты — почти подарок, самый роскошный, и я был юным придурком, не замечая тебя, но что потом? Ты все еще носитель одной из сильнейших способностей мафии, логично, что если босс отдаст приказ — я пойду останавливать тебя, если мы будем встречаться. Он не даст нам спокойной жизни и уведомляет об этом — или же это предложение мира? — Чуя даже дернуться не успел, когда Дазай аккуратно поймал его лицо ладонями. — Что мне думать об этом, Чуя? Я полагал, что если дело кончится, и ты останешься — то это точно подарок либо твое собственное желание. Но ты ушел. А приказа на тебя так и не появилось, ни задним числом, никак. Мори позволил делу решиться как-нибудь без него, но в итоге единственное, что у меня получилось, — это испортить все. И тогда, когда я пытался понять, привлекаю ли я тебя, и тогда, когда я пытался ухаживать… Что бы я ни делал — ты не замечал, только кричал, знаешь.       Осаму отодвинулся, прекратив почти лежать на столе. Чуя потер щеки, ощущая на них тепло чужих пальцев и пытаясь избавиться от этого ощущения. — Я не знаю, что ты любишь и как ты любишь. Все было идеально, пока мы просто жили, но как только я пытался сделать шаг — все становилось ужасно. Портилось абсолютно все, даже йогурты в холодильнике, — Дазай смешно сморщил нос. — Ты оставлял их стоять на столе двое суток перед тем, как вспомнить и убрать, — немудрено, что они портились, — Чуя передернул плечами, пытаясь избавиться от налипшей на него паутины чужого монолога. — Знаю-знаю, сам дурак, — Осаму махнул рукой. — Но вопрос актуален: что мне сделать, чтобы мы начали… что-нибудь? Чтобы ты понял, что на самом деле ты мне не безразличен и все, что я делал — я делал не потому, что мне хочется затащить тебя в постель ради одного, ну двух, ну трех раз? Что я хочу серьезно… с тобой?       Чуя, судорожно осмыслявший все, что ему тут рассказали про дело пятилетней давности, агрессивно выругался и треснул ладонью по столу, прерывая этот лепет. — Ты хочешь сказать, что эта болтовня на полтора часа — это была такая попытка предложить мне встречаться, да? — Весь этот цирк в свободное от работы время — был попыткой предложить тебе встречаться. И когда я полез к тебе в первый раз. И когда я водил тебя в кафе. И когда я припер тебя к стенке в доках, — Дазай попытался мужественно пересказать каждую из своих попыток, а Чуя почувствовал, что вот-вот ударит его. Ногой. По лицу. — Заткнись бога ради, — попросил он, когда Дазай углубился куда-то в дебри. — И просто забери меня с работы во вторник, тупица. И если ты и правда хочешь отношений — убери с кровати всю эту порнографию. — А ты разве не хочешь начать с… проверки того, насколько выгодными будут эти отношения? — в голосе Осаму зазвучала плохо скрываемая усмешка.       Чуя резко подался вперед, почти целиком влезая на столик для еды, и дернул Дазая за воротник домашней рубашки на себя, шепча ему в самые губы. — Лучше я наконец-то смогу по-нормальному сходить с тобой в клуб, и мы будем целоваться до опухших губ, когда я влезу к тебе на барный стул, пьяный и наконец-то имеющий право делать все, что захочу.       И, кажется впервые за все разы, что Дазай «пытался», Чуя сделал то, что у него прежде не получалось, — он поцеловал начавшего что-то говорить Осаму первым.

***

Разговоры по душам

— Il Volo — Musica che resta

      Продолжению их разговора случилось настать только ближе к вечеру, когда Чуя более-менее оклемался и перестал изнывать от монотонного ощущения тошноты. Дазай нашел для него антипохмельное, и Накахара вознес небесам благодарственную молитву — выворачиваться, когда можно не делать этого, ему не импонировало.       Они протерли пол на старом балкончике, выходящем куда-то в торец дома, вынесли туда столик, подушки, чайный набор и, стоило жаре стать немного менее пронзительной — уселись болтать. Мимо них дважды проскочил Атсуши, церемонно простучала обувью Кека и ритмично прошла Йосано, прежде чем их убежище было замечено, и мысль устроить совместный вечер подхватили остальные обитатели общежития.       Осаму и Чуя, почти уже час рассуждающие о погоде, обменялись говорящими взглядами и продолжили держать хорошую мину при плохой игре. Чуя, до сих пор ворочающий в голове мысль, что между ними с Дазаем наконец-то есть что-то, что он мог бы робко охарактеризовать, как официальные отношения, иногда зависал на этой мысли, вертел ее так и этак, сдергивал с лица выползающую туда счастливую улыбку, опускал глаза — и немного недоверчиво сжимал ладонь Осаму под столом.       На первый раз тот посмотрел вопросительно, на второй непонимающе, на третий слегка улыбнулся и сжал его пальцы в ответ.       Накахаре этого хватило, чтобы в горле застрял ком.       Отношения.       Отношения.       От-но-ше-ни-я — он смаковал это слово, катая его по рту, разбивал на слоги и буквы, ощущая онемелую, недоверчивую неуверенность, будто бы спрашивая себя — что, все вот так вот просто?       Конечно, оглядываясь назад — просто не было. Чуя с каким-то непередаваемым чувством вспоминал свои мысли, переживания и ощущения. Ему было стыдно, хотелось спросить у себя — почему ты молча страдаешь, ради чего какие-то непонятные, ненужные никому жертвы, шаги назад, уступки вместо действий?       С другой стороны, он вспоминал, как Осаму говорит об Одасаку. Вспоминал, как хотел быть достойным того, чтобы стать кем-то не на раз. Кем-то постоянным. Кем-то, кто, не будучи первым, станет последним. Кого он выберет, ради кого он остановится в своих нескончаемых поисках.       Чуе хотелось действий в свой адрес, однозначных — вот только он забыл, что пока не получит правду в лицо, высказанную в лоб, намеков в свой адрес не поймет.       Он маялся с Тачихарой несколько месяцев, а с Дазаем и того больше, испытывая противоестественную обиду за то, что тот не замечал ничего в свою сторону. Ничего такого, чего Чуя не делал бы обычно, но в сторону Осаму — особенно красноречиво, подчеркнуто.       Следовало помнить, что Дазай тоже не читает мысли. Чуя не хотел об этом помнить.       Они бегали за чаем по очереди, Дазай таскал закуски к столу, но пока они не собрали свое добро и не ушли обратно, одни остаться достаточно долго для начала доверительной беседы не могли. Только когда чай был заварен уже в квартире и все их принадлежности разложены вне открытого пространства, а дверь закрыта на замок, они смогли выдохнуть. — Не замечал раньше подобной навязчивости за ними, — Чуя покачал головой, глядя куда-то туда, где, по его представлениям, остались сидеть детективы, с неодобрением. Осаму нечитаемо кивнул — не говорить же, что на тему их отношений Рампо уже принимает ставки?       Они расселись, в этот раз Чуя устроился откровенно под боком у мужчины, привалившись к нему плечом. — Итак, Ода умер, ты сбежал… А потом? — Накахара принялся водить пальцем по тыльной стороне чужой руки, очерчивая мелкие шрамы от порезов, выпирающие из-под кожи венки, прогладил длинные линии пястных косточек. Дазай аккуратно накрыл его руку своей свободной, скрывая выступивший на скулах румянец волосами — слишком уж сильно его отвлекали действия Чуи от всех разговоров. — К новой работе у меня были минимальные требования: никаких строгих правил, никакого дресс-кода и возможность помогать людям. В отдел Танеды я отказался идти сразу, хотя тот намекнул на такую возможность. Вооруженное детективное агентство было хорошим вариантом, но пойди я туда, и далеко копать Фукудзаве не пришлось бы, — Дазай замолчал, а Чуя мысленно вполне мог представить, чем бы это все закончилось: Дазая взяли бы голыми руками, возможно мертвым, возможно — убив в нем планы стать законопослушным гражданином. — Пару лет я провел затаившись — этого времени хватило, чтобы документы, где фигурировало мое имя, или засекретили, или уничтожили, или как минимум переложили достаточно далеко, чтобы они не мозолили глаза. В свою очередь я ничем противозаконным не занимался, торчал в барах и изображал безработного, которым и являлся. Хотя несколько раз меня находили такие важные люди, что от перспектив на поприще всякого разного незаконного в глазах темнело, — Дазай, невидяще глядя куда-то в стену, покачал головой. — В такие моменты я думал о том, мучился ли Ода так же: знать, что можешь убить кого угодно, но не убивать? Я мог уничтожить всех их, мог переиграть, мог победить — и каждый раз я просто поворачивался спиной и уходил, запрещая себе поддаваться соблазну. Наверное, это время как никакое иное научило меня терпению, смирению и заставило работать над собой.       Дазай рассказывал и рассказывал. Про то, как учился жить, как обычный человек, — может, чуть более легкомысленный и талантливый, чем прочие, более наблюдательный, чем многие, но не более того. — Мне больше не шестнадцать, и я не люблю бескорыстно. Я хочу давать и брать, хочу просыпаться — и первым делом находить твое тело руками рядом со своим. Хочу пить кофе на работе и знать, что в это время ты готовишься ехать в офис. Хочу просматривать сводку и не думать о том, что каждое разрушенное здание — это ты мог защищаться, а меня рядом не было, чтобы остановить тебя, если твоей жизни будет угрожать поглощение твоим жестоким богом внутри, — Дазай отстранился так неожиданно, что Чуя свалился головой ему на живот и съехал на бедра, а тот, убедившись, что Чуя упал удачно, наклонился над ним.       Чуя, успокоившись, перевернулся на спину, устроил голову на чужих коленях и встретил его горящий взгляд да бескомпромиссно поджатые губы с максимально безмятежным видом. — Я хочу, чтобы ты был моим, и мы оба знали, что ты мой, как и я — твой, — яростно заявил Осаму, ведя пальцем по телу Чуи от ямочки между ключиц — вниз, до самой кромки шорт. — Я хочу, чтобы ты не думал о том, что ты один, или о том, что имеешь право рисковать своей жизнью ради кого угодно, — больше нет. Я хочу, чтобы ты помнил о том, что ты принадлежишь мне, телом и душой, — Дазай обвел чокер Чуи кончиком пальца, подцепил его, отделив от кожи. Чуя от этого жеста покрылся мурашками. — Ты был прав, ты заслуживаешь большего, чем дрочка или секс без обязательств, больше, чем я мог бы дать тебе раньше, больше, чем я понимал твои нужды прежде. И — я тоже устал быть один. Устал любить невзаимно, устал любить мертвеца. — Тяжело переиграть того, кто умер святым, — Чуя криво усмехнулся, шмыгнул носом, когда там защекотало и провел рукой по щеке, чувствуя, что плачет. — Ты всегда будешь его любить, что бы я ни сделал. Всегда. Мне было шестнадцать — и я был влюблен в тебя в той же мере, в которой ненавидел. Ненавидел все — твой рост, твою внешность, а ночью просыпался в мокрых трусах, дрочил, рыча твое имя, срывался при встречах и следил краем глаза. Был готов на все, но ты даже не замечал меня вне миссий. Потом познакомился со своими друзьями — и я никогда еще не ощущал себя таким ненужным.       Осаму свел брови, сделавшись печальным, но мешать говорить не стал.       Следовало прояснить все — никакого больше молчания, никаких умалчиваний. Он высказался — теперь черед Чуи говорить. А он послушает. Все, что наболело.       В конце концов, следовало сразу выяснить, с какими демонами ему придется бороться. — Потом ты ушел — и на меня смотрели косо. Озаки спрятала меня, учила, усылала на другой конец земли, чтобы обо мне забыли, прекратили связывать наши имена. И все забыли с такой готовностью, что, когда я вернулся — оказалось, что кроме верхушки нет никого, кто помнил бы, на что я способен на самом деле. Почему надо мной так трясутся. Мне пришлось заново добиваться уважения в наших кругах, а для этого пришлось перепортить морды самым разным типам, — Чуя упрямым движением вытер мокрое лицо, глаза у него горели застарелым гневом и обидой. — Я устал пахать за тебя и за себя, искупая твои грехи и вытягивая из задницы совет пяти, куда никак не могли найти нового члена. Я забыл, что такое отношения, партнеры, здоровый сон и работа по графику. Я работал — и топил в этом все, что меня мучило, все свои кошмары и мечты. Бесконечный круг — просто потому, что где-то кто-то когда-то не посмотрел на меня так, как я хотел бы, чтобы на меня смотрели. И так — несколько лет, пока ты не всплыл раз, другой. Я возвращался в рутину, и тем, кто меня из нее выдергивал, мешая просто тихо сдохнуть где-нибудь, был ты.       Дазай молчал, принимая справедливые упреки — он уже и сам не помнил, почему забил тогда на Чую, кроме того, что тот казался ему слишком послушным песиком Мори. И не понимал, почему так и не посмотрел на него, пока рядом был Ода.       Эта любовь и правда все больше казалась Осаму помешательством. — Когда мы встретились на первом убийстве Криптума, том самом, помнишь, когда увидели первое тело на причале — я перед этим нашел твои кольца, хотел выкинуть, но почему-то снова надел. Смотрел, как тебя треплет за шиворот твой коллега, Куникида, и думал — ведь я ему не нужен, он отлично себе живет без меня. Меня раздражало то, что пришлось ехать, видеть твое счастливое лицо, — Дазай положил руку ему на щеку, но Чуя не перестал говорить, только зачастил. — Когда оказалось, что у Агентства, конечно же, никого нет для работы со мной, кроме тебя — я подумал, что судьба не сможет поиздеваться надо мной еще сильнее, чем она уже это сделала: пихать мне в лицо моей неотмершей мечтой, моей привязанностью — это же скотство. Но она сделала это. Мы были в баре, и я трясся, когда ты называл меня как-нибудь. Знаешь, как мне хотелось слышать все это и не думать, что ты несерьезно? Знать, что я правда заслуживаю того, чтобы ты тратил на меня эти свои тупые подкаты, звал красавчиком, трогал так, как мне хотелось больше всего, чтобы я не чувствовал, что все это — всего лишь игра, фальшивка для успешного исхода дела. Потом в машине меня все время роняло тебе на колени, а дома, словно опять в насмешку над тем, что я про тебя знал, ты пустил меня спать рядом. Без ножа, а потом и с ножом, и я каждый раз оказывался у тебя в руках к утру, иначе не мог согреться, и только с тобой спал, как убитый, сном младенца — сам выбери, что понравится больше.       Я думал, что весна — это время обновления, но ты настолько прочно осел в моей жизни, что я никак не мог избавиться от твоего общества. Мори словно добил своим приказом, запретив мне избегать тебя — с таким же успехом, он мог сковать мне руки и ноги и оставить поперек рельс в ожидании поезда. Такая… Беспомощность. А ты лез мне в нутро, бередил старые раны, растравливал сердце, — Чуя снова плакал, судорожно закрывая лицо руками. — Такой цирк с этими нашими легендами, с твоими ухаживаниями, все эти совместные походы за кофе — один к одному. Я как будто увидел, какой могла быть моя жизнь, если бы мне вдруг выпало быть на месте этого твоего Оды, если бы мне повезло. Взгляды эти постоянные, от которых непротивно, от которых смущаешься, но прихорашиваешься, как птичка, начищаешь перышки перед каждым выходом, потом смотришься в зеркало, видишь свою ослиную рожу и глаза ненормальные. Я думал, с ума сойду: все вокруг тебя раздражали, улыбались, а я себе за то, что ведусь на это, в морду дать был готов. — А потом я все испортил, — тихо сказал Осаму, уже примерно прикинувший, о чем говорит Чуя. — А потом ты все испортил, — согласился Чуя. — «Маленькая шалость», «никаких обязательств», «взаимопомощь» — и член, тыкающийся мне в задницу. У тебя на всех твоих напарников стоит или только мне так повезло? — Чуя истерично рассмеялся. Дазай поджал губы. — Я думал, что нельзя ненавидеть себя еще больше, но когда ты заставил меня кончить и я вспомнил, что это только «шалость», — я руки на себя наложить был готов, ты понимаешь? И гипс этот до кучи, и как я вокруг тебя весь вечер накануне прыгал — как же, Осамочка перетрудится, ему, наверное, бо-бо! — себя Чуя унижал с особым смаком, вкладывая максимум чувств. — Я тебя хотел, как угодно хотел — я так думал, но понял, что только не так. Не на кухне лицом в стену, не без обязательств, — Осаму даже дернуться не успел, как Чуя откатился от него, на четвереньках оказался подальше и сел на голый пол, поджав колени к груди, буквально фоня чувством стыда и вины. — Я сбежал, ни капли не сожалея об этом. До сих пор не знаю, как ебаная баба криптумная меня засекла — я же все сделал, чтобы не спалиться, вообще все! — Ты телефон не выключил, — устало вздохнул Осаму, откидываясь назад на выставленные руки и складывая ноги по-турецки. — А у них свой человек был в телефонной компании. Тебя просто по сигналу отследили и сложили два и два. — Мудак, жаль второй раз не убить, — прокомментировал Накахара, мысленно давая себе оплеуху и запоминая, что в следующий раз бежать будет, выключив все, а еще лучше — выкинув мобильный куда-нибудь подальше. Номера можно и в памяти держать, если захочет позвонить, а еще лучше просто сделать себе отдельную симку для «своих», так сказать.       Знать бы еще, кого причислять к этим самым «своим». — Я дома лежал и сам себе пообещал, что надеяться, мечтать, а самое главное — плакать из-за тебя, я больше не буду. Наплакался уже, — Чуя, повторно собравшись с мыслями, продолжил рассказ. — Дрочил и думал… — Дрочил? — переспросил Дазай, подумав, что ослышался, смутно припоминая, что заметил что-то такое на квартире, но поглощенный своими подозрениями и поисками призрачного любовника, задерживаться на мысли о «невиновности» не стал.       Чуя слегка покраснел, выругался про себя, что не использовал другое слово или вообще не выкинул такие подробности, но сейчас уже поздно было бить себя по губам, и он, смутившись, неохотно повторил: — Дрочил-дрочил и думал, — смущенно подтвердил Чуя. — Что… — Лучше про дрочил, — не удержался Дазай и сел, подперев голову кулаком, с выжидающей улыбкой. Накахара пошел краснеть пятнами — и почти тут же взорвался: — Пошел к черту!       Попытку вскочить и самому убежать к черту пресекли через секунду — Осаму, совершив какой-то ненормальный бросок телом, как-то по-змеиному повалил его на татами и придавил своим телом, крепко обхватив руками за пояс. — Прости. Прости, пожалуйста, я больше не буду, — повинился он. — Хотя часть про «дрочил» мне больше всех остальных пока нравится, я хоть себя таким мудаком не ощущаю. — Ты и есть мудак, — прорычал Чуя. — И не делай вид, что тебе стыдно! Не поверю! — За то, что я такой слепой идиот — стыдно, еще как, — вздохнул Дазай. — Если бы я не боялся получить от тебя в челюсть за что-то более откровенное, все могло быть иначе, и ведь у нас были моменты, когда можно было обменяться откровенностями. Стоило просто рот открыть — обоим.       Чуя побился немного в его руках и затих. Успокоился. — Я думал, что больше никогда не позволю себе такой слабости — заглядываться на тебя, — тихо заговорил он. — Пообещал себе даже не мечтать, только представить в последний раз — и завязать с этим совсем. А ты позвонил. В самом процессе, в самом конце. Раздраженный, прямо как я сам, когда приходится ждать тебя где-то. Я кончил, зная, что ты слушаешь, и от этого было еще лучше и ужаснее одновременно. В моей голове все было настолько хорошо, насколько вообще могло быть хорошо, — а в следующую секунду я уже заставлял себя расстаться с этой прекрасной иллюзией. А потом я вышел из душа — и получил по морде, и даже не понял, кто это был, запомнив только общие черты. Был уверен, что галлюцинация, потому что ты не мог так ударить, вообще не твой стиль — но девчонка оказалась лучше, чем можно было бы предположить, — чужое достижение Чуя признал весьма неохотно. — Парня только моего жаль. Я так и не связался с его родственниками, надо будет…       Дазай кашлянул, отстранился, усаживаясь перед непонимающим собеседником по-новому, и взял его руки в свои. Чуя, хмуро опустивший глаза, поднял вопросительный взгляд на мужчину. — Касательно этого. Должен кое-что рассказать, — почти торжественно начал Осаму и почти тут же посерьезнел. — Как я понял, та девушка пришла к тебе домой только для того, чтобы незаметно сделать слепки ключей. Но не знаю, что пошло не так: то ли испугалась, что ты выходишь, то ли решила дать время разойтись, не привлекая внимания, надеясь, что ты не хватишься пропажи, но, в общем, она осталась, и единственным пришедшим в голову способом тебя обезоружила. Не подумав, конечно — после такого ключи от дома точно были бы бесполезны, ты бы просто опять переехал или же может быть там были еще какие-то — я, честно говоря, уже не помню, но знаю точно, что все замки, ключи от которых были на твоей связке, поменяли той же ночью.       Чуя, подумав, кивнул — эту часть он более-менее знал из отчетов, да и сам потом кое о чем догадался, когда услышал про дверь. Дазай перевел сбившееся дыхание и продолжил, так и не отпустив чужих рук. — На выходе из квартиры ее заметил твой мальчик и взял на прицел, позвонил Огаю через сто посредников, тот скомандовал везти к ним, и он повел ее к машине. Где-то на лестнице она выбила пистолет и бросилась бежать от него, а на выходе из дома ее поймал я. Пуля в ногу была моя, а вот пуля в спину — его. Признаться, он действовал более эффективно — и очень неудачно для нас. Я обещал ей помощь в обмен на информацию, но она слишком быстро теряла кровь, я еще потратил немного времени, чтобы позвонить Йосано. Она начала говорить, но не успела — умерла в процессе. Я так разозлился на твоего парня, что двинул ему по голове — хорошо он успел сказать, что не знает, как ты там, иначе бы я казнил его прямо там. Приехавший Мори просто приказал сделать грим, и они сделали фото. И в мешок. Полагаю, в себя он пришел под ласковым взглядом босса на каталке в морге, и тот сказал ему что-то вроде «поздравляю, вы выиграли шанс начать жизнь с чистого листа, вот ваши новые документы, всего доброго» — и отправил его домой, к жене и детям. — А ты? — Я в это время спешил проверить, как ты там. Про парня, как ты понимаешь, я сказать не мог — не знал, а потом боссы велели мне держать рот на замке, — Дазай закончил облегчать душу шумным выдохом.       Чуя тоже выдохнул: одним грехом у него на душе стало меньше. Только было жаль, что Осаму не рассказал всего этого раньше. — Раз уж у нас сегодня вечер откровенностей, скажу вот еще что: когда я позвонил и ты взял трубку, тяжело дыша, ахая, постанывая — да, постанывая! — я думал, что приеду и сам тебя убью. Сначала того, к кому ты сбежал и из-за кого издаешь все эти прекрасные звуки, а потом тебя. За то, что не сказал, что у тебя кто-то есть, за то, что позволил мне… Не отшил меня сразу, за то, что я распустил руки на, скорее всего, чужого парня… Поэтому я прибежал к тебе еще до того, как ты в себя пришел, и… Когда я понял, что, может быть, только может быть, любовника я тебе выдумал — я тебя был готов расцеловать, а потом разложить на том же диване, — Чуя от его исповеди прогорел до углей и закрыл глаза, одними губами шепча что-то про извращенца. — Ты зря смущаешься, Чуя. Это был момент, когда я понял, что надо что-то делать, иначе я потеряю тебя. Не то чтобы ты у меня был, но на этот раз я потеряю тебя безвозвратно. Ты достанешься кому-то другому, даже не узнав, что я был готов убивать за тебя, — у Дазая потемнели глаза от сдерживаемой злости, а Чуя притих, чувствуя его «то самое» настроение, когда стреляешь, не слушая оправданий. — Между прочим, о звонке — если не брать во внимание то, как я разозлился, думая, что ты стонешь под кем-то, то должен признать — меня тоже завело. Я бы повторил, — Чуя беспомощно уставился на мужчину, уже не зная, куда смущаться. Осаму улыбнулся самой обольстительной своей улыбкой. — Когда я понял, что Тачихара явно напрашивается, — я на самом деле даже обрадовался шансу хоть кому-то навалять. Наверное, больше даже, чем когда я понял, что сам ты не справляешься с его отшиванием. Это было такое удовольствие — загнать его в угол и стрелять между ног из его же пистолета, чтобы он всегда помнил, куда я буду целиться, если увижу его рядом с тобой! — Он этот урок не выучил, — поделился Накахара, выпутываясь их чужих рук, в которых он не помнил уже, как и уселся, и поднимаясь, чтобы найти сигареты и покурить куда-нибудь в окно. — Вче…ра? Или три дня назад? Не помню уже… В общем, он предлагал мне в бар сходить, а перед этим глазами дырку проделал. Я его отшил всеми словами, какие только на ум пришли, — Чуя покачал головой. — Надеюсь, он понял, потому что иначе я его просто пристрелю — босс поймет и простит, такие идиоты среди офицеров нам не нужны.       Сигареты нашлись, и Осаму открыл ему окно на улицу пошире. Чуя уселся прямо на подоконник и с удовольствием закурил, посасывая сладковатый фильтр. Осаму уселся под окном, вытянув ноги, и Чуя запустил руку ему в волосы, легонько поглаживая и почесывая. На душе, после того как он выговорился, стало лучше, хотя он успел забыть, для чего вообще начинал рассказывать это все.       Наверное, ради самого процесса. — Забавно, — неожиданно для себя вдруг сказал он, и Осаму поднял голову. Чуя поспешил продолжить мысль, чувствуя, что, кажется, припоминает, к чему вел. — Стоило мне заречься даже думать о тебе, как ты стал делать все, чтобы я начал о тебе думать. Ты укладывал меня спать, ездил со мной на работу, следил за питанием, заботился. Потом мы проснулись вместе, и ты… Я чувствовал, как ты касаешься меня, пытаясь не разбудить. Слушал, как ты убежал в душ, думал о том, что мне надо тоже, еще хотел вырваться и найти кого-нибудь на ночь, чтобы перестать думать о тебе, — но нас дернули в доки, и ты меня тогда, к контейнеру… — Чуя набрал как можно больше воздуха в грудь. — Мне понравилось, — выпалил он на одном дыхании и отвернулся, нервно затягиваясь и не замечая, что уже перешел на фильтр. Только едкий дым заставил его опомниться и затушить прогоревшую в обход его внимания сигарету в подхваченной свободной рукой пепельнице.       Дазай, сидя у стены, был рад, что его дебильную улыбку от уха до уха не видно. — Правда? — глухо переспросил он, ощущая себя полнейшим идиотом — зато счастливым. Чуя угукнул, и запрокинувший голову Дазай с какой-то ненормальной радостью заметил кончик его покрасневшего ушка.       Ушка, которое хотелось поцеловать. — Еще я помню, как я переживал, что ты… без обязательств, — прошептал Накахара, немного собравшись с мыслями. — Отношения — это же для двоих, а мы… никак не. Были, — добавил он. — Но сейчас мы же… да? — с надеждой переспросил Чуя. Просто чтобы убедиться, что он верно все понял и ничего не перепутал. — Весь день уже да, — усмехнулся Дазай. — И я бы все-таки предложил тебе… с обязательствами. — Ох, заткнись, — Чуя закатил глаза и, развернувшись, спустил ноги. Прямо на плечи Дазаю. Тот поймал его лодыжки и звонко поцеловал сначала одну, потом вторую, заставив Чую покраснеть.       Они остались сидеть: один на подоконнике, второй под ним. Чуя сверлил макушку Дазая глазами, словно это могло помочь понять, что происходит в его лохматой голове, отмечая, что Осаму пора стричься. Дазай же молчал: видимо, тоже не знал, о чем говорить, а может, наоборот, подбирая слова.       Наконец, он явно на что-то решился. — Продолжая вечер ответов и вообще пользуясь тем, что мой партнер должен знать несколько больше, чем остальные, — ты никогда не думал, почему Мори не аннулировал мой допуск к информации, несмотря на то что я работаю на детективов?       Чуя отрицательно покачал головой. Осаму, приняв за ответ молчание, поглаживал его лодыжку и стопу, наконец-то придумав, куда деть руки и подбирая слова, чтобы объяснить некоторые вещи, из-за которых его жизнь никогда не будет проще и никогда не станет окончательно свободной от других людей. — Им был нужен сторонний аналитик, формально имеющий возможность использовать всю имеющуюся у двух организаций информацию. — Им? — нахмурился Чуя, начиная подозревать что-то неладное, но еще не понимая, что именно может крыться за простейшей фразой. — Бюро, — просто ответил мужчина. — Танеда поручился за меня с условием оказания некоторых неспецифических услуг; оценивание данных, предоставляемых двумя сторонами, в том числе. — Тот пакет данных, полученных этим вашим директором, — осенило Чую. Осаму кивнул. — Да. «Боссы» в курсе, Танеда настоял на моей принадлежности к «светлой стороне Силы» в обмен на оказание некоторой помощи в тяжелых ситуациях. Моя смерть всем им невыгоднее, чем даже моя жизнь. Я подписал кучу документов, и есть куча информации, разглашать которую я не имею права, но подобным в агентстве обвешаны почти все, даже оба Танидзаки, так что мне не о чем переживать. Молчать не так уж и трудно. — Уже довольно поздно, — неловко попытался закрыть неудобную тему Чуя. Осаму только кивнул, в последний раз погладил его лодыжку и встал. Чуя вдруг оказался сидящим перед ним, таким высоким, красивым и собранным от слова «отстраненный». — Пойдем в душ вместе? — просто спросил Дазай. Накахара подзавис, заливаясь краской и представляя, чем они смогут заняться там вместе. — Просто мыться? — решил уточнить он на всякий случай. Осаму помотал головой. — Как тебе захочется, — честно внес ясность мужчина. — В том-то и проблема, — отозвался Чуя с сожалением. — Что мне всего хочется. И ни к чему я вот так сразу не готов. Пока не буду уверен.       И Дазай впервые, кажется, за все время улыбнулся ему без намека на что-то, но с таким откровенным пониманием его состояния, что Чуя не смог не улыбнуться ему в ответ, чувствуя себя великим заговорщиком.       Жизнь, конечно, любила поиздеваться над ним, а может не жизнь, а судьба, но озвучивать мысль, к которой шел весь вечер, Чуя уже не стал — не тогда, когда Осаму взял его на руки, как ребенка, и понес в душ, чтобы, может быть, заняться там чем-нибудь совершенно недетским.       Может быть, у жизни было убогое чувство юмора. Но, в конце концов, если она вела все к такому исходу — то Чую все уже устраивало.

***

Все, о чем ты боялся думать

 — Adam Martin — This World Is Yours

      Во вторник, как и было велено, Осаму ждал Чую возле входа в офис. Напоминало немного об ушедших временах, но только немного: Чую ему ждать приходилось не так уж и часто, обычно получалось как-то наоборот.       Накахара вышел примерно в третьей волне покидающих здание людей, неторопливо поправляя сумку с ноутбуком. При виде Дазая лицо его стало удивленным, он непонимающе вскинул брови, а спустя несколько секунд — наполнилось пониманием. Дазай усмехнулся, когда он приблизился, и, скрывая волнение, засунул руки в карманы, покачнувшись с пяток на мыски и обратно. — Не ожидал, что я приду? — Тебе просто надо было предупредить, что ты будешь ждать, — я бы вышел немного пораньше, — пробормотал подошедший Чуя, а потом сделал нечто совершенно невероятное: рукой дотянувшись до шеи Дазая, он заставил того нагнуться и, привстав на мыски, быстро поцеловал в губы.       Осаму так и замер с округлившимися глазами, потом нервно облизнулся. Отстранившийся Чуя уже совершенно невозмутимо поправлял лямку сумки, но кончики ушей у него пылали, выдавая накрывшее смущение.       Что ж, их первый приветственный поцелуй… на людях… воодушевлял.       Дазай выпрямился и последовал за направившимся в курилку Чуей. Менять привычные ритуалы из-за того, что его встретили, рыжий не собирался. Осаму, в принципе, тоже не имел ничего против лишних пяти минут на собраться с мыслями, так что он просто последовал за Накахарой, собираясь узнать, почему вторник и пойдут ли они куда-то теперь. Лично у него даже догадок не было, почему Чуя так выбрал день.       Вышедший из-за дверей Тачихара, сквозь толпу успевший незамеченным увидеть самую вишенку случившейся встречи двух эсперов, сжал руку в кулак и стиснул зубы, разрываясь между желанием пойти и высказать все наболевшее и трусливой, но здравой мыслью пойти прочь, сохраняя тем самым в целости и свое тело, и, вполне вероятно, свою жизнь. — Советую тебе даже глаз не поднимать на Накахару-сана. Мастер Дазай терпеть не может повторять элементарные вещи дважды. Ты ведь уже получил свое предупреждение? — подал голос Хиротсу из-за его спины, заставив вздрогнуть. Идущий рядом со стариком Гин непонимающе наклонил к плечу голову. — Д-Да, — сдавлено ответил Мичизо. — Тогда не искушай судьбу и иди своей дорогой. Постарайся, чтобы с их дорогой она больше не пересекалась, — отрезал мужчина и, поигрывая сигаретой, тоже отправился в курилку, почти уверенный, что парочку он там уже не застанет: Чуя быстро курил своего Кэпитан Блэк, как-то игнорируя, что такие крепкие вещи надо смаковать, а то и разделять надвое — все-таки крепость сигарилл заставляла даже привыкшего в свое время к сигарам Хиротсу уважительно кивать.       Гин бросил на парня короткий взгляд, закатил глаза и покачал головой, жестами передавая все, что он о нем думает. Мичизо моментально насупился и уже было собрался полезть с дракой хотя бы на Гин, когда из-за спины у него раздалось: — Вот ты где, Гин. Я уже обыскался, — Акутагава Рюноске, привычным жестом держа ладонь возле рта, шагнул сквозь толпу, как корабль, рассекающий воду. Его обтекли со всех сторон, Гин засуетился, состроив виноватые глазки, погрозил Тачихаре длинным пальцем, напоминая не терять головы, хлопнул по плечу, не заметив мелькнувшую в чужих глазах злость, и поспешил к брату, не заметив, как многообещающе Тачихаре оскалился Расемон со спины Рюноске.       Передернувшись от жути, в которую его бросил невинный поворот спиной, с которой на него сощурилась ненасытная образина — способность Акутагавы — Тачихара прикинул все «за» и «против», насупленно признал: переть против сразу четырех могущественных эсперов и ассасина ему не по зубам; утерся — и отправился искать счастья где-нибудь еще. Не то чтобы в нем с концами умерла надежда когда-нибудь привлечь Накахару-сана, однако сейчас он немного лучше прикинул шансы остаться живым, если что-то пойдет не так.       Даже если случится такое, что он как-нибудь при случае «утешит» Чую-сана — даже будучи с рыжим в ссоре, Дазай достанет Мичизо со дна морского и отрежет яйца. Бывший Каратель никак не мог стать настолько «бывшим», чтобы так просто проигнорировать наличие такой переменной, как случайный любовник.       Случайные любовники не менее случайно уходили в расход, а учитывая, какую позицию приняли все остальные, стараясь максимально не влезать в чужие дела, но при этом поддерживая отношения пары — Тачихару убрали бы свои же. Просто чтобы Дазаю не пришлось утруждаться.       Помня о том, какими глазами на этого монстра смотрел босс — Мичизо поцеловали бы, а через секунду вонзили скальпель ему в печень, не боясь замараться. И Элиза рисовала бы на шахматном мраморе пола его кровью до тех пор, пока натекшую из него лужу не прибрали бы.       Вот это уже было серьезно, и парень не понимал, как не подумал об этом раньше.       Нервно взъерошив рыжие лохмы, Мичизо заторопился домой, решив, что никакие желания и нереализованные привязанности не стоят его жизни.       Оставшиеся незамеченными несколько людей из отряда Чуи проводили его нечитаемыми взглядами. — Скажем шефу, что все рассосалось? — предложил один из них. Другой помотал головой. — После того, как он с женихом намилуется. Если испортим ему свидание — землю будем жрать еще трое суток.       Первый согласно кивнул, и общим решением шефа было решено не трогать.       Зачем портить людям то, что и без них пытаются испортить все, кому жизнь надоела?       Где-то по дороге вдоль Порта, Чуя вез хохочущего Дазая на мотоцикле к себе домой, и никакие предчувствия его не тревожили.

***

— NF feat. Britt Nicole — Can You Hold Me

— И почему же сегодня именно к тебе? — растрепанный, но азартный и в чем-то счастливый Осаму успевал крутиться, поднимаясь по лестнице перед Чуей. Квартира того вроде бы должна была быть где-то впереди, но к пятому этажу, как и к седьмому, тормозить они даже и не думали.       Это заставляло задуматься, зачем и почему забравшись так высоко, Чуя пренебрегал благами цивилизации и продолжал ходить по лестнице пешком. Вроде бы даже двери ради этого повскрывал — Осаму отлично знал, как любят домовладельцы ограничить доступ жильцам к дополнительным способам спуска, чтобы не разбираться с наймом уборщиков. Правила пожарной безопасности смотрели на таких с укоризной.       Однако Чуя имел на этот счет свое мнение, став если не причиной, то как минимум участником многих пожаров. Корить себя за то, что по его вине погибли невинные люди, Накахара ой как не любил.       Гражданские для всех в мафии были больной темой. — У моей квартиры есть неоспоримое преимущество перед твоей, — усмехнулся Чуя, легко преодолевая ступени и вырывая Осаму из мрачных мыслей.       Он, как и Дазай, привык первые двенадцать этажей преодолевать без усилий, что сейчас и демонстрировал наглядно, будто это требовало подтверждения. — Это какое же? — Осаму слегка устал идти, не зная, где окажется предел, но в целом, сожалений о том, что они не воспользовались лифтом, у него не было.       Чуя играючи обогнал его на тринадцатом и зазвенел ключами. Замки снаружи были ничего, но те монстры, которые красовались на внутренней двери, заставили Дазая уважительно присвистнуть. Его гордость взломщика буквально зазудела, требуя покорения очередной высоты…       … и покупки новых инструментов. Проволочкой тут не отбрешешься. — Ну, у меня стены двойные. И звукоизоляция двусторонняя — не то, что у вас в общежитии, где на любой чих весь дом скажет «будь здоров», — самым невинным голосом отозвался Чуя и торжествующе улыбнулся, глянув на то, насколько жарким взглядом одарил его партнер. — Я так понимаю, что у нас наконец-то намечается кое-что с обязательствами? — низким голосом поинтересовался Осаму. Чуя ответил ему почти стеснительной улыбкой через плечо и опустил глаза, когда Дазай буквально прижал его к так и не открытой пока двери и положил пальцы на бока. Заминка продлилась недолго — спохватившись, Чуя щелкнул открытым замком, сделал шаг вперед и выскользнул из чужих рук. — Пока что предлагаю только ужин, — беззаботно отозвался Чуя, дразня и распаляя уже почти рычащего мужчину, уходя от его прикосновений дальше по коридору, в сторону спальни. — Ванна и туалет — первая дверь направо, кухня — вторая дверь направо, гардероб — дверь перед входом. Закрой двери и устраивайся.       Дазай усмехнулся, выполняя все просьбы, после чего сбросил с плеч пальто и разулся. По правилам — так по правилам, медленно — так медленно. Он мог позволить себе оттягивать момент, потому что теперь точно знал — Чуя будет его, как только устанет играть скромника и решится на следующий шаг.       В конце концов, Чуя всегда на что-то решался, как только условия становились подходящими. Пока что можно просто осваиваться — в этом месте им предстоит провести много чудесных часов и опробовать большинство сначала горизонтальных, а потом и вертикальных поверхностей.       Начнут они, пожалуй, с душа: сочетание стонов и шума воды Осаму всегда заставляло воодушевляться. Не говоря уже о количестве скользких жидкостей, которые там можно было обнаружить, если хорошенько поискать.       Заткнув носки в ботинки, Дазай с интересом заглянул в гардеробную. Чуя ничуть не соврал — комната, посвященная одежде, разбавлялась всего несколькими шкафами, в которых хранились инструменты, коробки, какие-то пыльные склянки, химия, даже долгоиграющие продукты и посуда такого древнего вида, что в ее принадлежности любителю новинок Накахаре возникали сомнения.       Дазай оставил свое пальто на вешалке, рядом с целым рядом разнообразных пальто и кардиганов Чуи, после чего вышел, погасив свет.       В ванной комнате он завис, долго рассматривая части знакомого ему джентельменского набора и припоминая, что большую часть флакончиков он уже видел, когда Чуя жил у него. Но были и отличия. Большого баллона смазки Чуя точно не приносил, да и коллекция разнообразных половых органов всех цветов и размеров ему была прежде не знакома. — Любуешься на мою богатую коллекцию любовников? — Чуя прислонился плечом к косяку, наблюдая за тем, как Дазай рассматривает все это богатство. — Ты от них всех самые важные части отрезаешь? — полюбопытствовал Осаму, ничуть не смущенный. — Только если они начинают мне изменять, — вернул остроту Накахара и прошел вперед, чтобы вымыть руки. — Надеюсь, ты не будешь изменять мне — с ними, — совершенно серьезно прокомментировал находку Осаму. — Только если ты будешь хорошо справляться со своими обязанностями, но для секса по телефону они будут мне совершенно необходимы, — Чуя ухитрился только чудом не покраснеть и не подавиться, выговаривая компрометирующую фразу. — Так и быть, для секса по телефону даю им допуск к твоему телу, — Дазай первый начал посмеиваться, подвигаясь, чтобы Чуя не налил воды мимо раковины. Потом, спохватившись, он тоже стал мыть руки. Они время от времени сталкивались запястьями и костяшками рук, Осаму норовил налить воды в подставленные чашей ладошки, перед этим собрав ее в свои, Чуя убирал руки, и в итоге вода лилась мимо, брызгала на пол и на них самих.       В конце концов, Дазай со смехом отступил, вытер пальцы и торопливо начал расстегивать промокший на животе жилет и рубашку под ним, мокрую на груди и ниже. — Ого, какая скорость, — хмыкнул Чуя, закрывая воду и отходя в сторону. Осаму почти демонстративно отлепил прилипшую к груди рубашку и принялся выталкивать пуговицы из петель. Ткань выскальзывала из-за кромки брюк, пока Осаму не взялся и за них, первым делом опустив пальцы на ремень. Чуя, только переодевшийся в домашнюю майку и бриджи, потертые в некоторых местах так, что не угадаешь, специально или от времени, молча принялся снимать все, что три минуты назад надел.       Шутки и избегания близости закончились. Дазай в принципе не впервые видел Накахару голым, тот тоже глаз не закрывал, когда Осаму переодевался, но никогда раньше они не стояли так неловко, точно зная, что будет дальше.       Чуя неуверенно потоптался по кафелю, пока Осаму не махнул ему в сторону ванны. — Сначала вымоемся, потом — все остальное, — он улыбнулся тому, как Чуя смущенно кивнул и первым влез в емкость. Шторка, выглядевшая такой же новой и неиспользованной, как и большинство вещей в этом месте, раскрылась от стены до стены непроницаемой серо-черной стеной.       Накахара отрегулировал воду и высоту держателя. Осаму настроил все так, чтобы вода лилась на него, а не на стену позади, и принялся с мелодичным мурлыканьем рыться в пузырьках с шампунями, гелями и бальзамами, принюхиваясь ко всему. — Попробуй вот этот, как будто настоящая облепиха, — Чуя, постепенно расслабившись и прекратив зажиматься, передал ему нечто похожее скорее на упаковку из-под кетчупа. Очень цветастого, гламурного кетчупа. Или варенья в мягкой упаковке. Или сгущенки. Или… — Тут только брутальные и природные ароматы, или сладкое тоже включено в меню? — Осаму принялся с интересом перебирать следующие варианты. — Есть еще какая-то случайная марка, пахнущая чем-то вроде карамели, — Чуя с подозрением глянул на воодушевленно перебирающего флаконы Осаму. — Ты правда столько внимания уделяешь запаху шампуня каждый раз? — Мне правда нравится что-то новое, — Дазай открыл очередную крышку и сделал глубокий вдох. — На самом деле, съестные запахи — большой соблазн. Карамель мне нравится.       Чуя прыснул в кулак и перестал заморачиваться над чужими странностями. Мытье пошло гораздо проще, Осаму тоже перестал заниматься непонятным и невозмутимо разматывал свои слегка промоченные бинты подальше от струй воды. — Почему ты вообще сразу не снял их? — смазано поинтересовался Чуя, отбросив с лица мокрые пряди. — Потому что я вообще не всегда помню, что они на мне, — с сожалением отозвался мужчина. — Ты свой чокер тоже снимаешь, только когда вспоминаешь или когда он начинает давить и натирать.       Крыть Накахаре было нечем: без своих чокеров он вечно ощущал себя каким-то голым, не обращая внимания на то, что они давят ему на кадык.       Дазай разматывался опытно, скручивал материю обратно, проглаживая края и накладывая концы один на другой, не давая прерваться длинной полосе белого. Закончив, он с удовольствием подставил голову и спину струям горячей воды, тихонько вздыхая. Чуя, успевший закончить мыться, тихонько вылил на ладошку гель, взял мочалку и взбил хорошенько пену. Осаму вздрогнул, когда он принялся тереть ему спину, потом расслабился и пробормотал: — Позаботьтесь обо мне, Чуя-сан. — Всенепременно, — Чуя улыбнулся, капельку польщенный непонятно чем, но к обещанию позаботиться он подошел ответственно. Дазай был отмыт до скрипа, и Чуя с удовольствием запустил бы пальчики в его густые волосы, если бы в один прекрасный момент Осаму и сам не напал на него без объявления войны с поцелуями в шею.       Накахара запрокинул голову, доверяя нежные места чужому рту, тихонько вздыхая. Осаму слизывал капельки воды, приятно прикусывал и засасывал нежную кожу, оставляя красные и бордовые пятна там, где его старания оказывались чрезмерными. Длинные руки выгнули Чую в спине, и он привстал на мыски, потянувшись к чужому соску кончиком языка, облизав заодно и свежий рубец, пронзительно краснеющий совсем рядом. — Ложись на дно, — отстранившийся Дазай выглядел безумным, глаза у него горели. То ли Чуя сделал что-то, что привело его в такое состояние, то ли Осаму в принципе оказался довольно возбудимым, но устраиваясь на дне ванны и постоянно соскальзывая чуть ниже, он ощущал охватившую его нервную мандражку.       Вот-вот могло исполниться все то, о чем он мог только с сожалением фантазировать, засовывая в себя пальцы или что-нибудь еще побольше.       Осаму утащил в их маленькое царство воды и пара флакон со смазкой, выдавил на пальцы, сколько смог, и отставил пузырек. Чуя очаровательно смущался, прижимая руки к груди, стараясь не встречаться с ним взглядами. Дазай улыбнулся, невольно сравнив рыжего с котенком, и устроился между раздвинутых ног, склонившись для поцелуя, пока пальцы невинно растирали смазку между вздрагивающих ягодиц.       Целоваться Чуе нравилось, вскоре он уже цеплялся за чужую шею, притягивая к себе жадным жестом хронически голодавшего по близости человека. Осаму в некоторые моменты ухитрялся забыть, что должен делать, растворяясь в этих поцелуях, и не знал, куда пристроить руки, пока очередное понукающее движение пятки не возвращало его к реальности, в которой он уже довольно долго собирался заняться растяжкой.       В конце концов, губы заныли, и Дазай понял, что отвлекаться дальше совершенно нельзя. Два пальца скользнули вглубь тела, раскрывшегося с потрясающей готовностью, Чуя чуть выгнулся, простонав ему в ухо, и Осаму принялся играть с его задницей, вдвигая и извлекая пальцы, чуть сгибая их внутри, некоторыми движениями заставляя Чую метаться и скулить.       Это было то, чего так не хватало при самоудовлетворении: эффект неожиданности, полная непредсказуемость следующего движения. Чуя скулил и забывал сглатывать, закатывал глаза, когда Осаму потирал простату и давил так, что хотелось взвизгнуть, зажмуриться и спустить себе на живот без лишних колебаний. Согревающе-возбуждающая смазка тоже делала свое дело, и вскоре чувствительность тела возросла так, что Чуя не удержался, обхватив член у основания и не дав себе спонтанно кончить.       Осаму одобрительно заурчал что-то нечленораздельное, наслаждаясь видом и поглаживая собственный член, слишком твердый, чтобы долго тянуть. Не тогда, когда от некоторых стонов у него совершенно пошло текла головка. Пришлось пару раз со вздохом оттянуть яйца, член дергался, а Дазай откладывал проникновение лишь до первого ворчания своего партнера — Чуе было уже плевать, сколько в нем пальцев.       Оттолкнув чужую руку, прогнувшись в спине так, что от одного вида стало больно, он закинул ноги за чужую спину, накрыл своей рукой чужой кулак, без всяких презервативов твердо направляя член в себя, и уже на одной головке издал до того умопомрачительный звук, что у шатена потемнело в глазах.       Мысли раздразнить испарились, как их и не было. Осаму подхватил Накахару под задницу, меняя угол, и толкнулся слитным движением, насаживая заскребшего пальцами Чую с безжалостностью зверя.       Вот только Чуя лишь пронзительно завыл совершенно не от боли и принялся двигаться навстречу до того яростно и резко, что Осаму поневоле пришлось принять чужой бешеный темп. Вместо плавного разгона, изнурительного процесса и продления оргазма на пике они получили несколько минут животной случки, от которой в другом положении подогнулись бы колени, и бурный оргазм, бесконтрольный и грязный. После такого единственное, на что Осаму еще хватило, — это обессиленно упасть поверх чужого тела, ленивым движением слизав капельку спермы на чужой шее, слушая, как Чуя тяжело дышит и как бухает сердце в груди у него самого.       Накахара обнял его, прижимая к себе двумя руками, запустил пальцы в спутанные от пота и воды волосы, потерся пахом о живот, шумно выдохнув. — Одного раза будет маловато, — с сожалением вздохнул он. — Пока ты не начал меня поторапливать, я планировал всего лишь отсосать тебе и поиграть с твоей очаровательной дырочкой, раз уж приглашен только на ужин. Но ты накрыл самое вкусное прямо в душе, — тихонько рассмеялся Дазай и каким-то чудом найдя, куда пристроить локоть, приподнялся с чужого тела, чтобы увидеть, как Чуя заливается краской. — Думаю, я еще успеваю сделать, как было задумано. Вот только в этот раз — лучше усади свою прекрасную задницу на ванну во избежание соблазна.       Чуе пришлось слегка виновато угукнуть: он и подумать не мог, что настолько свихнется на желании почувствовать в себе член. Что будет понукать Дазая трахнуть его — тоже не думал.       Они кое-как разобрались, где там чьи руки-ноги, и смущенно сопящий Чуя сделал, как ему было сказано, устроив слегка саднящую задницу на краю ванной. Дазай устроился между его коленок, разведя свои длиннющие ноги как-то совершенно немыслимо, но даже и не думая жаловаться. — Можешь сжимать меня бедрами и толкаться в рот, но даже не думай тянуть за волосы, — предупредил Дазай. — Такой свободы я тебе пока не могу позволить. — Рука на затылке? — предложил Чуя альтернативу, начиная судорожно придумывать, куда в процессе можно будет засунуть свои бесполезные руки; кто вообще придумал две эти бесполезные длиннющие конечности. — Лучше держись за бортик ванны. В крайнем случае — за плечи, — не поддержал идею Дазай, и тему любого прикосновения к волосам Чуя больше не поднимал.       Признаться, Чую смущало, что Осаму рассматривал его между ног так, словно увидел пирожное, к которому даже не знаешь, как подступиться: то ли потянуть за хвостик коньячную вишенку на вершине, то ли слизать все сливки и нежно прикусить песочную корзиночку.       От таких мыслей по плечам бежали мурашки, поэтому когда Осаму подул на головку — Чуя непритворно вздрогнул. Удовлетворенный хмык заставил его снова начать краснеть. Глядя, как Осаму обводит влажную головку кончиком языка, Чуе пришлось зажать себе рот ладонью: хотелось издавать что-то просительно стыдное, хныкать, ерзая по керамике, впивающейся во все самое нежное не на шутку.       Дазай дразнился долго: облизывал, щекотал уздечку и толкался языком в приоткрывающуюся щель на головке. У Чуи делались ватными коленки, вздрагивали бедра, и к тому моменту, как Осаму всосал его целиком, лапая за задницу так, что Чуя требовательно заныл, хватаясь за стену и прогибаясь в спине до нытья мышц, Накахара уже был готов повторить все, что они делали перед этим.       Осаму, словно чувствуя его метания по грани между крайностью и вынужденной сдержанностью, обхватил его бедра, фиксируя намертво, и если бы не это — Чуе каждую минуту грозило бы навернуться с бортика спиной вперед.       В конце концов, Чуя предпочел нагнуться вперед, коротко и исступленно толкаясь в чужой рот, закрыв закатившиеся глаза. Ноги он скрестил за чужой спиной, насколько вообще смог их свести, дурея от удовольствия сильнее с каждой секундой.       Влажно, тесно, горячо — чужой рот и глотка доводили его до неистовства, он терся головкой о язык, больше всего на свете желая сейчас же постучать немного по чужому языку, по гостеприимно разомкнутым губам, опухшим от сосания, и толкнуться вглубь, услышав сладкий причмок, от которого все тело покроется мурашками и задница сожмется.       Дазай, словно осознав, чего ему не хватает, завел ладонь ему за спину и толкнул ему пальцы между ягодиц, грубовато огладив простату подушечками пальцев, заставив Чую выгнуться, широко распахнув глаза и скуля без толики сдержанности. В чужие плечи Накахара вцепился, словно дикий кошак.       Осаму от неожиданности подавился и судорожно сглотнул стон — раз, другой, но рыжему этого хватило, чтобы затрястись, снова насадившись на пальцы самым чувствительным местом, и кончить, как придется: в рот, на лицо, когда Дазай судорожно отстранился, на грудь. Мужчина едва успел потянуть Чую на себя, одновременно рукой выдаивая из него остатки спермы и глядя, как тот, невменяемый после второго подряд оргазма, извивается и ерзает, словно пытаясь насадиться на ту часть тела, которой там сейчас не было и быть не могло.       Это было довольно познавательно: Осаму и не думал, что довести Накахару до полной отключки головы так легко.       В конце концов, Чуя медленно переварил все удовольствие, которое обрушилось на него единым потоком, и более-менее оклемался. Глаза у него перестали смотреть в пустоту и терять фокус через каждые полторы попытки смотреть осознано. — Никакого больше секса в ванной, — помотал головой Дазай, глядя, как любовник намекающе-бесстыдно касается себя между ягодиц кончиками пальцев, массируя вход и явно напрашиваясь на продолжение. — Не хочу, чтобы ты убился обо что-нибудь тут.       Потому что слишком легко теряешь голову и способность ориентироваться в пространстве, — но этого Осаму говорить не стал.       Они торопливо помылись, Чуя — по второму разу, и кое-как вывалились из ванной комнаты, оставляя пар рассеиваться за спинами. Возле спальни Осаму подхватил взвизгнувшего Чую, семенившего в слишком большом для него полотенце, на руки и ногой захлопнул дверь в спальню, намеренный как следует заняться тренировкой чужой выдержки — или наслаждаться ее отсутствием безраздельно. Никакие пальцы не могли дать той же богатой палитры ощущений — этим следовало воспользоваться, пока Накахара не превратится в пресыщенного гурмана, изнывающего без секса, полного адреналина и риска быть застуканными.       Про две полки членов, стоящих в два ряда в шкафчике под раковиной, они больше так и не заговорили, но Дазай точно знал, какая шутка у них станет общей.

***

Пять колец до точки

— polnalyubvi — Кометы

      С крыши дома Чуи открывался отличный вид на Йокогаму и залив. На самом деле, находясь на крыше любой высотки, можно было получить хороший обзор, но если ты устроился чуть ли не на втором по высоте после Лэндмарк тауэр здании, то говорить такие фразы, как «аж дух захватывает» или «с высоты птичьего полета» становится гораздо проще: они не так уж далеки от правды.       Плюсом дома Чуи было то, что здесь кроме них и птиц никого быть не могло, тогда как на Лэндмарк тауэр даже в этот час толпами ходили люди. Конечно, это была, скорее всего, уборочная команда, однако учитывая, насколько сильно Дазаю не хотелось внимания, то становилось неважно, кто там ходит, — главное, что ходят.       Чуя стоял возле бетонного парапета и любовался городом. Даже одетый не в рабочий костюм, а в тонкую майку и бриджи с повисшими у бедер подтяжками, у края он выглядел уместным. Дазай, тоже переодетый в домашнее и вышедший в тонких летних шортах и рубашке с подкатанными рукавами, пытался вспомнить, сколько раз он видел это зрелище, — Чуя, стоящий так, словно сейчас прыгнет вниз и понесется к земле с возможной скоростью, а потом вознесется вверх звездой и снова окажется стоящим на бетоне.       Получалось какое-то совершенно астрономическое число, далекое от правдоподобности. — Не хочешь повторить то, что было в последний раз, когда мы вот так торчали на крыше? — окликнул его Осаму, засунув руки в карманы шорт. Чуя обернулся, сначала недоуменный, а потом улыбнувшийся до того хитро, что у Дазая зачастил пульс. — Я бы пошел и дальше здесь, — сознался Чуя и облизнул пересохшие губы. Взгляд у него стал блуждающим. Осаму с бьющимся сердцем подумал о том, что в прошлый раз он о подобном даже мечтать не смел, за каждый шаг вперед вынужденный воевать, а теперь… Хотя, конечно, у Чуи были свои причины сопротивляться. — Тебе показалось мало всего, что твоему заду уже досталось сегодня? — Дазай шутливо вскинул брови. — Аппетит приходит во время еды, — промурлыкал Чуя, наводя на себя вид раскованный и бесстыдный, словно зад, на который он еще пятнадцать минут назад жаловался, у него не саднил.       Осаму негромко рассмеялся и покачал головой. Накахара был и остался совершенно неподражаемым.       Он сделал несколько шагов вперед, Чуя тоже зашагал к нему навстречу. Осаму нравилось думать, что это почти суть их отношений — идущие друг другу навстречу, не сворачивающие с пути, не оглядывающиеся ни на кого: ни на прошлое, ни на настоящее.       Они встретились точно в центре. Чуя подался ему навстречу, привставая на мыски, чтобы удобнее было держаться за плечи, но Дазай подхватил его под ягодицы, заставляя обхватить свои бедра ногами. Так было гораздо удобнее — у Чуи были заняты руки, зато руки Осаму оказывались точно там, где им было место, — на заднице, приятно укладывающейся в ладони. — Хитрец, — Чуя, слегка запыхавшийся в попытках устроиться устойчиво, теперь был на одном с ним уровне. Осаму легонько поцеловал его в уголок губ, не желая тратить время на слова, и Накахара тут же пошел дальше, слегка прикусывая ему губу и тут же начиная новый поцелуй. Готовность, с которой он льнул, вызывала восхищение: такой тактильно ненасытный человек так хорошо скрывался, что Дазая оторопь брала. Чуя в его глазах всю жизнь был недотрогой, а вот поди ж ты.       Поцелуи тянулись все дольше, восхитительные в своем бесстыдстве. Чуя прикусывал чужие губы, Осаму вылизывал ему рот, их языки чувственно сплетались, меняя напористость поцелуев так, как хотелось. То Чуя становился принимающим, тихонько гортанно постанывая в поцелуи, позволяя Осаму почти вгрызаться в его рот с жадностью, которую трудно было заподозрить за ним; то Дазаю приходилось принять то, как Чуя целует его едва-едва, одними губами, словно каждый выдох мог разрушить прекрасное мгновение. Это было похоже на танец, легкий, воздушный, в миг способный измениться, стать страстным, развратным.       Они с трудом оторвались друг от друга, когда перестало хватать дыхания. Осаму обнаружил, что уперся спиной в какое-то строение на крыше, скорее всего — в пристройку над вентиляционной шахтой. Чуя, уткнувшись лбом ему в плечо, держался за шею и тяжело дышал, раскрасневшийся и чувствительный — теперь Осаму знал, насколько легко превратить рыжего в жадное до близости создание, ненасытное в той же мере, в которой он был нежен. — Надо было взять покрывало и перекусить тут, — вздохнул Дазай, едва запрокидывание головы в попытке размять шею позволило ему увидеть россыпь звезд в бархатно-синем небе.       Чуя тоже вскинул голову и замер, зачарованный зрелищем. Млечный путь казался дорогой синевы, и даже засветка не мешала рассмотреть бесконечную череду мерцающих точечек на темном небе. — Вон там — Венера, — вдруг сказал Чуя, и ткнул пальцем в одну из тех точек, которые не мерцали. — Угу, и скоро рассвет, — подтвердил Дазай. Чуя повернул голову в сторону горизонта, пока, наконец, тоже не увидел светлеющий участок — будто кто-то разлил воду, разбавив густо легшую темную краску. — Жалко, — вздохнул Накахара и положил голову на чужое плечо, крепко обнимая любовника. — Вот бы эта ночь никогда не заканчивалась. — У нас будет замечательный день, когда мы проснемся, — Дазай неожиданно ласково улыбнулся и поцеловал свое капризное сокровище в висок. — А за ним еще один, а потом — следующий. У нас будет много-много других замечательных ночей.       Чуя издал жалобный звук, оформить который получилось бы разве что в транскрипцию, и тяжело вздохнул. — Вроде как ты прав. А вроде я так долго ждал… чего-то моего, твоего, нашего, что не могу насытиться, — пожаловался он. Дазай, сосредоточившись, направился к выходу с крыши, намеренный уложить Чую и самому лечь спать: с недосыпа Накахара всегда становился капризным. — У нас будет первое совместное пробуждение в отношениях, — напомнил Осаму. — Прям в отношениях-отношениях. Можно будет взять смазку, много смазки, и пожалеть твою несчастную попку, — упомянутую часть тела Дазай под тихий писк сжал руками, поглядывая одним глазом, куда он ставит ногу на лестнице. — Я сделаю тебе завтрак, прямо в постель, и даже не угроблю плиту. Потом мы сможем посмотреть фильм… — Уже утро и уже среда, — напомнил Чуя. — Нам нужно будет на работу через четыре часа. Ну, мне через шесть.       Дазай выругался. — Нам совершенно срочно нужен месячный отпуск, — с досадой проговорил он. Чуя хмыкнул. — Целый месяц не выходить из квартиры я даже ради секса не готов. — Заметь, это не я отвел под секс тридцать дней, — рассмеялся Осаму. Чуя смущенно засопел — он, когда смущался, все время напоминал Дазаю несговорчивого ежа.       На нужной лестничной клетке Осаму с кряхтением поставил свой бесценный груз на ноги. Чуя переступил с ноги на ногу, потянулся, охнул, когда ему остро прострелило поясницу, и умерил немного свою активность, под смешки Дазая извлекая ключи и открывая двери.       Расстеленная кровать манила свежим бельем, Чуя поставил таймер на машинке так, чтобы проснуться и вывесить постиранное перед уходом, заботливо проследил за тем, как Осаму со скорбными вздохами ставит будильники.       После чего они оба влезли под одеяло, вытянулись, словно два кота, каждый на своей половине кровати.       Чтобы утром проснуться, держа друг друга в объятиях, как привыкли за те недели, что провели вместе в квартире Дазая.       Чуя неохотно выпустил своего мужчину из рук, сонно пробормотал ему пожелания доброго пути, соблазнительно высунув из-под одеяла ногу по самое бедро, и, слегка поменяв положение рук, заснул обратно.       Выбравшийся из кровати Осаму после умывания и бинтования постоял немного в дверях спальни, посмотрел на сладко склубочившегося Чую, после чего взял брюки, свой телефон и тихонько закрыл дверь в спальню, выбираясь на кухню и ставя чайник.       Он собирался сделать очередной один, ну, может два звонка, если не повезет, и все-таки перекроить день под свой план. Даже если ему придется согласиться на что-нибудь слегка экстраординарное: например, работать, когда все отдыхают, или писать самостоятельно отчет…       Работы, связанной с бумажной волокитой, Осаму избегал, как огня, так что для него готовность писать отчет была сродни подвигу. С другой стороны, это была одна из тех вещей, которые ему сегодня предстояли, и, зная его — единственная, которую он бы реально делал все двенадцать часов рабочего времени при условии, что ему не поручат какое-нибудь расследование.       По здравому рассуждению, все складывалось просто идеально. Отчет, при большом желании, Осаму мог написать часа за два усидчивой работы, хотя факт этот скрывался им очень тщательно: сидеть в обнимку с горшком, как Кенджи, или помогать Йосано с покупками, как приходилось Атсуши, ему не хотелось.       Сделав чай и несколько бутербродов, Дазай устроился за столом, закинув ногу на ногу.       Договориться с Мори оказалось удивительно просто: Чуя и раньше работал из дома. Босс Портовой мафии просто завздыхал, проронил несколько загадочных фраз — что-то вроде комментариев о том, как быстро растут дети, — между делом спросил, не хочет ли Осаму вернуться к ним, обещая всевозможные блага, а потом в трубке раздался громкий голос Элизы, и Мори, кажется, выпустил телефон из рук — страшный грохот, предупредивший прерывание звонка, было трудно идентифицировать как-то иначе.       Дазай был почти уверен, что перед этим он расслышал отзвуки голоса Озаки, но что босс делал в ее рекане, было загадкой — впрочем, не ему лезть в это.       С директором получилось еще проще: трубку взял Рампо, Осаму скупо изложил ему ситуацию, и Эдогава просто сказал ему: — Не забудь принести ему круассаны, которые он любит, иначе он все равно прикончит тебя за то, что ты устроил это все, — и положил трубку. Осаму завис с телефоном руке, задаваясь вопросом, почему все его просьбы о работе из дома не мог принимать Рампо.       Совет насчет круассанов был дельным. Чуя испытывал к ним почти феноменальную нежность, выбирая чаще, чем любое другое лакомство. Было странно, что напомнил об этом именно Эдогава, но Осаму был искренне благодарен ему — никакой статус любовников не защитил бы его от расправы, если бы Чуя действительно захотел протереть им полы. Так у него хотя бы имелась взятка.       Ближайшая кондитерская была в двадцати минутах ходьбы от этого места. Спускаясь на лифте на первый этаж, Осаму невольно гадал, давно ли Накахара перебрался — гардеробные с пыльными полками не возникают из воздуха, обжито все было слишком давно, чтобы поверить, что Чуя только недавно переехал сюда — скорее уж, вернулся в родные стены, бросив попытки прижиться, где придется.       Прогулка была приятной: утренняя прохлада висела в воздухе, по небу, обещая в ближайшее время грозу, плыли низкие пушистые облака. Через пару часов город захлопнется в душной ловушке, но пока еще было слишком рано для этого, и Осаму искренне наслаждался.       Чую он застал моющимся в душе — похоже, пропажи своих ключей тот не заметил или не обратил внимания на отсутствие связки. Дазая это заставило вздохнуть — вспоминалась та самая история с побегом, окончившимся нокаутированием в собственной квартире.       Разувшись, мужчина прошел в кухню, держа пергаментный пакет двумя руками, и в себя он пришел от прикосновения лезвия ножа к шее через мгновение после того, как опустил пакет на стол. — Какого черта ты не на работе? — угрожающе поинтересовался Накахара. От очаровательного существа, которое накануне всецело полагалось на него, не осталось и следа: Чуя был собран, серьезен и смертельно опасен. Одно то, как он бесшумно подобрался к нему со своим любимым ножом, вызывало трепет. — Отчет я должен буду написать с твоего ноутбука за ближайшие два часа, а ты… Ну, у тебя тоже работа из дома, — Дазай поставил пакет устойчиво и медленно поднял руки. — Теперь я могу выпрямиться, повернуться и поцеловать своего любимого, желая ему доброго утра?       Несколько минут Чуя молчал, обдумывая его слова. Потом медленно отвел лезвие от его шеи и все-таки ответил: — Можешь, только ме…       Договорить он не успел: Осаму в одно движение повернулся и подхватил его под бедра, усаживая на стол. Через мгновение он остановил двинувшуюся к нему руку с ножом, сжав запястье до боли, а пальцы второй он положил Накахаре за горло, удерживая на месте и жадно целуя. Рыжий, собиравшийся вцепиться ему в волосы, замер, так и не донеся кулака до чужой головы, поглощенный этой близостью почти мгновенно.       Дазая это устраивало.       У Чуи все еще был вкус мятной пасты, а с волос стекала вода. Убедившись, что Чуя достаточно переключился с желания ударить его на желание целоваться, Осаму осторожно поправил сползшее полотенце, защищая плечи от текущей на них воды. — Доброе утро? — спросил он, разорвав поцелуй, внимательно вглядевшись в расслабившееся лицо партнера. Тот как-то неохотно заморгал, явно смакуя полученный поцелуй, и чуть заторможенно откликнулся, сосредоточенно анализируя свои ощущения: — Возможно, более доброе, чем я ожидал, но недостаточно, чтобы я так просто проигнорировал подобную наглость с твоей стороны, ты… — Я принес круассаны, — перебил его Осаму и пододвинул шелестящий пакет по столешнице под руку Чуи. Тот с интересом заглянул внутрь, взял пакет двумя руками и жадно вдохнул исходящий изнутри аромат. — Ладно, доброе утро, — сдался он уже спустя минуту, выуживая первый круассан на свет, любуясь золотистыми бочками и тут же откусывая кусок с блаженствующим видом — словно исполнилась его самая большая мечта. Дазай мог только гадать, куда он мог деть нож, потому что его исчезновение мужчина пропустил, однако сейчас, когда железки не было на виду, ему было гораздо спокойнее.       Завтрак прошел в лучших традициях историй о влюбленных — все очень романтично, все довольны, на маленькой кухне развернулась маленькая Франция с ее выпечкой и свежим кофе. После него Чуя вывешивал постиравшееся белье, доверив Дазаю заправить кровать. Тот выполнил поручение со всем старанием, в награду получил ноутбук и со вздохами принялся сочинять отчет.       Чуя посмеялся в кулак, наблюдая за тем, как Осаму ломается, оттягивая неизбежное, прежде чем взять себя в руки и сделать то, что было необходимо сделать так или иначе.       Сам он за это время слегка прибрался в квартире, доделывая все те мелочи, выполнение которых он откладывал неделями. В завершение своего мысленного списка он сообразил им двоим второй перекус, встречая совершенно убитого, но вроде бы справившегося Осаму чашкой горячего чая и плошкой свежего риса с яйцом.       Они обменялись пожеланиями приятного аппетита, устроившись за столом, совсем как ночью, Осаму время от времени встряхивал головой, явно выкидывая засорившие разум формулировки, возвращая мозгу девственную чистоту. Чуе хотелось хихикать, глядя на это, но он сдерживался, не желая обижать более хмурого, чем обычно, мужчину.       После еды настало время ему вздыхать перед ноутбуком, но, удивительно — сегодня его не закидывали работой, потом и вовсе позвонил Хиротсу, сообщив, что он пока что займется кое-каким делом, и для этого ему нужен доступ Чуи. Накахара и моргнуть не успел, как его вышибло из системы, и внеплановый рабочий выходной превратился в абсолютный выходной.       Они остались один на один друг с другом, и, стоило Чуе закончить сеанс обычного его ворчания, которое Осаму прослушал едва ли ни с умилением, снова болтали о личном. — Во-первых, пора вернуть тебе вот это, — Дазай опустил перед Чуей его «недельки», пропажу которых Чуя отметил с философским спокойствием некоторое время назад. — Ты снял их в баре, когда у тебя начали отекать пальцы, и забыл. Бармен сунул мне их в последний момент. Я отдал их в ювелирный, их почистили и немного выправили дефекты. — А шестое кольцо тоже в ювелирном отлили заново? — присмотревшийся Чуя с удивлением отметил возвращение некогда пропавшей полоски серебра. Дазай виновато глянул на него, нервно хрустя пальцами. — Это вторая вещь, в которой я должен тебе признаться, — выдохнул Осаму и снова набрал в грудь побольше воздуха. — На самом деле, шестое кольцо унес я, когда сбегал из мафии. Мне хотелось… Не знаю, оно зачем-то было мне нужно? Я все эти годы смотрел на него время от времени, и мне становилось легче от этого, что у меня есть какая-то частичка того времени — одежду я ведь выбросил.       Чуя не представлял, какие тараканы водятся в этой лохматой голове и кому из них могло прийтись по душе держать почти незаметное украшение в качестве напоминания об ушедшем времени, но сейчас Накахара здраво рассудил, что ему и с пятью кольцами было очень даже неплохо. Он отделил шестое кольцо, какое-то слишком отличное от всех остальных, и молчаливо надел на указательный палец смущенно примолкшего Дазая. — Оно было с тобой почти шесть лет, так что теперь оно скорее твое, чем мое, — помотал он головой в ответ на вопросительный взгляд и сжал руку Дазая. — В конечном итоге теперь у нас практически общее украшение на двоих, и меня это устраивает даже больше, чем если бы у нас были просто парные кольца.       Дазай растроганно моргнул, а может, Чуе это только показалось, но на душе у него самого точно стало гораздо спокойнее от того, что на руке Дазая красовалась одна из частей его неделек. — На самом деле, у меня тоже был вопрос, — спустя непродолжительное молчание подал голос Чуя. Осаму поднял голову, демонстрируя, что он — само внимание. У Чуи слегка покраснели скулы, пока он набирался храбрости, но, в конце концов, он все-таки спросил, преодолевая бурю чувств: — Я правда предлагал тебе переспать, когда напился?       Осаму моргнул, потом расплылся в улыбке и в извиняющемся жесте пожал плечами. — Правда, чистая правда. Я не стал бы так давить и начинать разговор по душам, если бы у меня не было хотя бы минимальной уверенности, что ты хочешь меня и не только как любовника, — Чуя залился краской до самого лба, но Дазай притянул его к себе, быстро коснувшись поцелуями пламенеющих губ, щек и лба. — А почему ты отказался? — почему-то шепотом решил узнать Накахара. — На самом деле, я не успел тебе ответить — ты отключился почти сразу, — сознался Осаму. — Но даже если бы и нет — я предпочитаю не пользоваться чужой беспомощностью и не использовать состояние партнера для удовлетворения своего эго. Не такой уж это и кайф — быть в кровати с кем-то настолько пьяным, что почти бессознательным. Как минимум я люблю яркую реакцию и однозначный ответ на проявление инициативы. Чувствовать себя насильником спустя несколько часов после секса — не то, что мне когда-нибудь захочется испытать на себе.       На каждый аргумент Чуя только покивал — действительно, очень в духе Дазая. Тот не упустил бы шанса, если бы был уверен в полной своей безнаказанности, а в случае сознательного согласия винить Чуя мог бы только себя. Но, возможно, нерешительность Дазая была связана и с тем, что тот хотел с Чуей… по-нормальному. Как тот выразился — с обязательствами, которых Чуя заслуживал. Перепих по пьяни — не лучший способ начать прокладывать дорожку к нормальным отношениям, которые закономерно заканчиваются чем-нибудь серьезным, будь то совместный быт в течение десятков лет или совместное воспитание ребенка.       Что ж, это было честно, даже если не так романтично, как Чуе хотелось бы. Дазай не спасал его из лап каких-нибудь мерзавцев и не сдерживал его желание помахать кулаками, но — даже ангажирование его до дома, как Чуя знал из своих воспоминаний, могло быть тем еще испытанием. Когда Накахара контролировал себя хоть как-то, с ним можно было договориться, но в тот раз — один Дазай знал, чего ему стоило дотащить Чую к себе и уложить спать.       Осаму, в нервном поту вспоминающий ту ночь, перевел дыхание, когда Чуя отсел, получив ответы на свои вопросы.       То, о чем Чуя не знает, ему не навредит, а пара десятков поцелуев и несколько разрядок, когда они хаотично обнаруживали свои руки в трусах друг у дружки, были не таким уж и большим делом.       Однако делиться этими воспоминаниями Осаму был не готов.       Дазай притянул рыжего к себе и усадил на свои колени. Чуя вытянулся на нем, закинув голову на плечо, и вскоре уже дремал, убаюканный усталостью тела и меняющейся к грозе погодой.       Осаму молча целовал его тонкие пальцы, притормаживая на том, что с кольцами, пока, в конце концов, они не устроились на кровати и не уснули, убаюканные стуком дождя по окнам.       Для того чтобы поставить точку в вопросе их отношений, у них было пять колец — и еще одно, носить которое теперь обязался Дазай. Если бы каждое кольцо было шансом на счастливую жизнь — у них было бы целых шесть попыток.       Пожалуй, с таким набором можно было утверждать, что все у них будет хорошо.

***

— Шампунь с ароматом карамели… Шампунь с ароматом ванили… Шампунь с кокосовым молочком и ароматом кокоса… Ты серьезно, боже мой… — Я говорил, что мне нравятся съедобные ароматы!

[E N D]