Legilimens

      — Где Поттер, Грейнджер? — тихий, словно отголосок прошлого, голос легко коснулся ее уха и растворился призрачным маревом, становясь тише с каждой буквой.       И вот она смеется. Громко и заливисто. Влажный песок приятно прилипает к ее босым ногам, пока она бежит прятаться за один из выступов скалистого утеса, который омывает своими водами Ла-Манш.       Тот, кто находит другого — побеждает. А победитель, как известно, получает все. Это были их собственные правила. Персональные прятки. Шалость, которая удается каждый раз и за которую никто не отнимает очков.       Она приподнимает подол своей школьной юбки и продолжает бежать изо всех сил, оставляя следы на песке более четкими. Чтобы он смог быстрее найти. Быстрее забрал свою награду. Эдакая хитрость, на которую она шла каждый раз, потому что ненавидела ждать. А он ненавидел проигрывать.       И вот он стоит над ней и шумно дышит, пока Гермиона смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, прижимаясь лопатками к прохладной каменной стене. Гравий колко впивается в спину до глубоких следов на нежной коже. Но ей нравится контраст.       Красивый.       Его глаза серые, как осенний Лондонский туман, водяная гладь, сплав платины и самого чистого серебра, которое она готова носить не снимая.       Чертовски красивый.       Ей нравилось признаваться в этом. Спустя пять лет отрицания. Тысяча восемьсот двадцать пять дней борьбы с самой собой. Хотелось повторять это раз за разом, вот так, глядя ему в глаза, пока он продолжает стоять над ней, небрежно расстёгивая пуговицы на своей идеально выглаженной белой рубашке.       — Могу я забрать свой приз? — хрипло усмехается, подходя ближе.       Июнь в Англии выдался на редкость жарким, от чего палящее солнце нещадно одарило веснушками и без того смуглую кожу. Знала ли она, что их двадцать семь? Драко знал. Он ежедневно пересчитывал каждую. Он смотрит на ее лицо и прижимается всем телом, расставив руки по обе стороны от ее головы.       У него уже стоит. Драко вжимается бёдрами теснее, до собственного рыка, который хрипло выдыхает в ее влажный приоткрытый рот.       Его дыхание пахнет яблоком, а сам он — пергаментом и дорогим французским одеколоном. Она выучила эти ноты наизусть. Именно их Гермиона услышала тогда, над котлом амортенции, в кабинете Слизнорта. После чего несколько ночей подряд порывалась пойти к мадам Помфри, будучи уверенной, что кто-то наложил на неё заклятие сумасшествия.       Липко, влажно и горячо.       Идеально.       Казалось, ладони ласкают каждый сантиметр кожи и с каждым новым толчком его бёдер, которые мокрыми шлепками врезаются в ее, он шепчет что-то бессвязное и, разумеется, бесстыдное, обдавая жарким дыханием нежную кожу вокруг губ.       Она стонет, уткнувшись лбом в его плечо и..       — Блять, — хрипло прошептал он, опуская кончик палочки, который с силой вдавливал в ее висок.       Малфой стоял с зажмуренными глазами и шумно дышал, чувствуя, как точно так же вжимается бедрами в стоящую перед ним Грейнджер, прикованную кандалами к стене одного из подвалов Мэнора.       Ещё раз блять.       Он отскочил от неё как от драконьей оспы, осознав, что только что видел в ее голове.       — Какого хера.. — растерянно прохрипел он, и его лицо предсказуемо скривилось в отвращении, словно в рот попала конфета Берти Ботс, с одной лишь разницей, что вкус у нее был сильно хуже, чем ушная сера.       Салазар.       Самое дерьмовое, что у него действительно стоял. Стоял на ебаную грязнокровку. И это была не чья-то фантазия, а давшая железным кулаком под дых реальность. В которой у него встал на Грейнджер.       Где-то в глубине души у Малфоя появилось желание выстрелить Авадой в голову. Желательно, дважды. Желательно в ее.       Сжав древко в руке крепче, он направил палочку к ее шее, давя кончиком на выступ горла.       — Я спрашиваю еще раз, — он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и снова впился глазами в ее лицо. — Где Поттер, Грейнджер?       Она выглядела словно победа. Горькая, измазанная в дерьме, но гордая и вырванная зубами. Гермиона хорошо знала способности Малфоя к легилименции и его талант копаться в чужом сознании даже без помощи палочки. И мысль о том, что ей удалось противостоять одному из сильнейших Пожирателей, заставляла через боль подниматься уголки разбитого рта вверх.        — Можешь попробовать залезть ко мне в голову ещё раз и поискать получше, — она усмехнулась, чувствуя, как корка запекшейся крови на губе треснула, проливая соленую каплю вниз по подбородку.       Малфой вжал кончик палочки сильнее, натягивая тонкую кожу на ее шее.       Грейнджер смотрела ему прямо в глаза, шумно дыша через рот. Ее взгляд не выражал страха. Не в этот раз. Это было нечто иное. Полярное. Смелость. Гриффиндорская черта, которая бесила его все эти годы и которая брала верх, не отступая даже на кудрявом волоске от смерти.       — Мистер Малфой, — в дверном проеме появился крупный мужчина, облачённый в черную мантию. — Вас ожидает мадам Лестрейндж.       — Я занят, — рявкнул он Питеру, не отрывая от нее взгляда и продолжая вжимать древко, от которого уже через пару часов на коже останется яркий кровоподтек.       — Это по поводу мадам Нарциссы, мистер Малфой.       Имени оказалось достаточно, чтобы Драко прикрыл глаза и раздраженно выдохнул. Опустив палочку вниз, он убрал ее в задний карман чёрных брюк и, направляясь к выходу, небрежно кинул через плечо охраннику:       — К грязнокровке никого не пускать. Мы не закончили.       Скрип железной створки, закрывающей подвал, был не сильно громче мыслей, орущих наперебой, вызывая спазмы и отдавая яркими вспышками в глазных яблоках.       Гарри рассказывал, как это больно. Когда кто-то проникает в голову. Но, вероятно, он не догадывался, что куда больнее, когда кто-то проникает в сердце.       Это был второй курс. Когда она обратила на него внимание впервые. Тогда же впервые узнала, что означает «грязная кровь». Ирония заключалась в том, что две переменных сошлись в одном уравнении одновременно. Пожалуй, это был единственный урок, к которому Гермиона была по-настоящему не готова. И не было разницы, была это школа жизни или школа выживания. Каждый из этих вариантов, в любом случае, носил бы его фамилию.       Жалела ли она, что показала ему? Навряд ли. В конце концов, это возымело свой эффект. Он отступил. Перестал копаться в голове в поисках Гарри, словно увидел что-то безобразное или до безобразия пугающее. Было ли это больно? Несомненно. Но она привыкла к боли. Грейнджер срослась с этим чувством, что в его отсутствие уже не чувствовала себя собой.       От членов Ордена Гермиона слышала, что из подвалов Мэнора ещё никто не выбирался живым, а потому понимала, что это конец. Оставалось лишь дождаться, когда подкатят гильотину. И тогда все закончится. Для них обоих.       Его глаза серые, как осенний Лондонский туман, водяная гладь, сплав платины и самого чистого серебра, которое она готова носить не снимая. Она всегда знала, что будет именно так. Со второго курса. Что последним, что она увидит, будет ее любимый цвет. Серый. Как ее жизнь без Гарри и Рона. Как заволокшее тучами небо в холодный ноябрьский день. Как страницы всех библиотечных учебников, которые ей так и не успели пригодиться.       Как цвет глаз Малфоя. Ее персонального палача.