here, beneath my lungs

— Ты поздно вернулся, — замечает Чан, наблюдая, как Хенджин осторожно входит в гостиную. Младший наклоняет голову. — Снова. — Я отправил тебе сообщение, — тихо отвечает Хенджин, избегая взгляда лидера, избегая взгляда каждого. Это было поспешно набранное сообщение «Не вернусь с вами, ребята. Не ждите. Извините», которое Хенджин отправил, будучи все еще свернутым калачиком у стены ванной. — Оно не дошло? — Дошло, — отвечает Чан в подтверждение того, что Хенджин знал бы, если бы не выключил свой телефон сразу после нажатия кнопки «Отправить». — Но после этого ты больше не писал нам, Хенджин. Не было никаких объяснений. — Я был занят. — Занят? Занят чем? — Я не мог вернуться, — Хенджин пытается. Он не хочет ничего объяснять. Он не хочет объяснять ничего из этого. Как он может сказать: «Извините, меня практически домогалась важная фигура в индустрии, я не смог, у меня случился нервный срыв, а затем я часами бродил по Сеулу», и чтобы это звучало хоть как-то нормально? Он не может. Он просто не может. — Хенджин, — медленно произносит Чан, и это звучит так… так холодно. Он, конечно, обеспокоен, но в то же время зол. Сдержанный гнев. Неуместный. — Ты не можешь делать такие вещи, ты же знаешь это, верно? Ты не можешь просто исчезать с людьми, которых мы едва знаем. — Если ты говоришь о Гён-хене, то я работал с ним раньше, так что все в порядке, — огрызается Хенджин, защищаясь, а затем тут же замирает, потому что… почему он защищает его? Почему он так фамильярно говорит о нем? Чан трет переносицу, вздыхая. — Чем вы с ним занимались? — Разве это имеет значение? — и снова эта оборонительная позиция. Хенджин хочет, чтобы его рот заткнулся. — Это имеет значение, если ты планируешь внезапно уйти в соло, — встревает Джисон со своего места, где он тихо стоял в стороне с Сынмином и Чанбином, и он… он совсем не похож на себя обычного. Он не звучит весело или бодро, в нем нет игривости или непринужденного подшучивания. Только… пустота. Хенджин пристально смотрит. — Что? — Если ты планируешь уйти в соло, Джинни, — повторяет Джисон, играя пальцами, переплетая их, а затем отпуская. — Проводить тайные встречи с руководством? Не говорить нам, что ты делаешь или куда идешь, и… — Я… — Ты мог хотя бы рассказать нам, верно? — спрашивает Джисон. — Не о том, что ты делаешь, а о том, действительно ли ты планируешь начать сольную карьеру. Хенджин удивленно смотрит, раскрыв рот, и не понимает. Они действительно так думают? Они правда считают, что он сделал бы что-то подобное? Что он просто саботирует группу и оставит их на произвол судьбы? После всего, что он сделал? — Простите... — начинает он, хотя это, очевидно, были не подходящие слова, потому что… — Серьезно? — на этот раз это Феликс. Большую часть времени он сидел на диване с Минхо и Чонином, просто слушая, но теперь… — Джинни, ты… ты правда собираешься бросить нас? — Я просто… — горло Хенджина сжимается. Чан качает головой. — У нас есть контракты, Хенджин. Ты не можешь вот так просто уйти. Я не… черт, я не знаю, как долго это продолжается, как долго ты чувствуешь себя так… — Это не… — … Но ты не можешь просто встать и уйти, когда тебе захочется, — продолжает лидер. — Есть столько всего, что нужно уладить. Ты… ты говорил об этом с нашими менеджерами? Или это был кто-то другой? — Если… — Он вообще может уйти, хен? — спрашивает Сынмин, нахмурившись. — Что мы должны делать? Найдем ему замену? — Мы не можем так просто это сделать, — Чанбин качает головой. — Но что нам делать? — подчеркивает Сынмин. У Хенджина кружится голова. Они все говорят и говорят, и не дают ему вымолвить ни слова. Он все испортил, облажался по-крупному, и он не знает, как заставить все это остановиться хотя бы на минуту, чтобы наступили тишина, покой и… — Ничего нельзя решить, пока наши контракты остаются в силе — наши подписанные контракты, заметьте. — Но мы даже не знаем, как долго это продолжается, возможно, это уже в процессе. — Я не хочу, чтобы мы разделялись. Не хочу, чтобы хен уходил. — Хенджин не уйдет. Он никуда не денется, ясно? — Я бы не был так уверен в этом. — Не будь таким негативным. Это еще не окончательно. Все может измениться. Нам еще нужно поговорить. — О чем еще тут говорить? Он уходит, и мы ничего не можем с этим поделать! — Заткнитесь! — Хенджин кричит среди непрекращающейся, беспорядочной болтовни. — Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь! Он чувствует себя настолько не в своей тарелке, когда кричит, дергает себя за волосы и опускается на колени посреди пола. Он снова плачет, всхлипывая, задыхаясь и захлебываясь воздухом от собственных слов. — Перестаньте кричать! Просто остановитесь! На короткое время наступает потрясенная тишина, никто не знает, что сказать или сделать. Это совсем не похоже на их послушного, мягкого Хенджина. Конечно, иногда он может быть немного драматичным, и, конечно, он кричит на экран телевизора во многих, очень многих разных случаях, но это… это никогда не было таким. Это никогда не бывает так плохо. Это никогда не относится к ним. Неуверенная тишина все длится и длится, пока Чан, всегда надежный и понимающий лидер, осторожный и добрый, не подходит ближе, протягивая руки в успокаивающем жесте. Он отпускает свой прежний гнев, чтобы помочь тому, кого он любит. — Хенджин-а, — зовет он, а затем немного мягче, — Хенджинни. — Я не… — Хенджин качает головой, практически не осознавая всего, что происходит. — Я не… клянусь, я не… я не… — Ты не… что? Давай, просто дыши, хорошо? Вдох, — инструктирует Чан, придвигаясь еще ближе; не настолько близко, чтобы еще больше душить Хенджина, но достаточно близко, чтобы быть успокаивающим и надежным ориентиром. — А потом выдох. Вот так. Еще раз, ладно? Давай. — Я не могу… — Ты можешь. Ты знаешь, что можешь. Дыши со мной. Хенджин не хочет. Он потерян в панике, страхе и агонии, которая не физическая, а скорее ментальная и эмоциональная — всепоглощающая во всех неправильных смыслах. Но он здесь, дома, Чан рядом, и он такой терпеливый. Хенджин качает головой, но изо всех сил старается, чтобы скопировать ритм дыхания, делая все возможное, чтобы быть хорошим. Хорошим, полезным и нужным. — Тяжело… — Я знаю, Джинни, я знаю. Но ты должен… — Чан тихо выдыхает, осторожно поднимая руку, чтобы потереть плечо Хенджина, — ты должен попытаться. Вдох и выдох, вот так, хорошо? Хенджин давится воздухом. Дрожит и всхлипывает. — Извини. — Не извиняйся. Тебе не за что, — говорит Чан, а Хенджин… Хенджин думает, что это неправда. Он причинил им всем столько стресса. Он заключил сделку, которая могла погубить группу в той же степени, что и спасти ее от распада, и так же быстро отказался от этой сделки. Кто знает, что Пак Гён скажет теперь, когда он… о нет, нет, нет… что он скажет? Что он собирается делать? Он собирается… все узнают, что Хенджин просто отвратительная, мерзкая шлюха, которая раздвинет ноги для всех и каждого, и… — Я не, я не… клянусь, я не… — Хенджин еще сильнее качает головой, всхлипывая. Чан прижимает его к груди, не теряя ни секунды. Он нежен с ним, по-прежнему обращаясь с Хенджином с максимальной заботой и вниманием, но в то же время напорист и тверд. Хенджин чувствует себя защищенным под крылом своего лидера, даже если в нем все еще таится чувство того, что он испорчен и разрушен тем, что произошло. Он чувствует так много разных вещей одновременно, что это вызывает у него головокружение и затуманенность одновременно — ужасная, нежелательная смесь, особенно в такие моменты, как этот. Однако Чан потирает ему спину мягкими круговыми движениями, и это так успокаивает, так заботливо и приятно. Чан всегда такой. Он всегда был добр к ним, а Хенджин просто взял и наплевал на это. Чан и так многим жертвует, он делает все возможное, чтобы скрыть от них их неудачи, и в тот момент, когда Хенджину предоставляется шанс все исправить, он все портит. Он бесполезен. Он действительно бесполезен. Он настолько бесполезен, что даже не… — Ты не бесполезен, Джинни, — тихо говорит Чан, и в его тоне слышится нотка обиды. Хенджин даже не понял, что сказал это вслух. — Ты вовсе не бесполезен, почему ты так говоришь? — Потому что это правда! — Хенджин возмущенно кричит во внезапной вспышке гнева. — Я бесполезен! Ты не понимаешь! Не понимаешь! — Тогда помоги мне понять, — спокойно и уверенно отвечает Чан. — Помоги нам понять. Что происходит? Что творится в твоей голове? Хенджин шмыгает носом, поднимает руку, чтобы вытереть мокрые глаза. Все произошло так быстро. Ему кажется, что он потерял связь с реальностью, что все вокруг больше ничего не значит, что все бессмысленно! Он чувствует себя вялым и больным и просто хочет, чтобы все это прекратилось. Почему этому нет конца? — Я не… — Хенджин прерывисто вздыхает, впиваясь ногтями в ладони, пока Чан осторожно не убирает его руки. Красные полумесяцы остаются на бледной коже. — Я не ухожу, — наконец выдавливает он из себя, и это кажется облегчением, но это еще не все, не так ли? Чан кивает, всегда быстро понимая своих мемберов. — Хорошо. Ты не уходишь. — Не ухожу, — тихо подтверждает Хенджин. — Я не мог так поступить. — Конечно, — легко соглашается Чан. Остальные все еще находятся позади, предоставляя дистанцию и пространство для двоих на полу. — Ты не уходишь. Ты никуда не уйдешь. — Простите. Чан успокаивает его теплой улыбкой. Хенджин слегка наклоняет голову к плечу своего лидера. — Не надо, Джинни. Тебе не нужно просить прощения. — Но я все испортил, — признается Хенджин, снова шмыгая носом. Слезы все еще идут, его дыхание все еще рваное и сопровождается всхлипами, но он… он пытается сдержать себя. Он снова пытается быть кем-то, кем он не является, хотя, к счастью, на этот раз это менее критичная ситуация. — Я все испортил. Ты не понимаешь. Фраза повторяется, и Чан медленно кивает. — Ладно. Хорошо, — он потирает спину Хенджина. — Что ты испортил? Я уверен, что мы можем это исправить. — Мы не можем, — Хенджин немедленно отрицает это. Ему хочется зажмурить глаза и зажать уши руками. Он хочет полностью сдаться. — Ты не можешь. Никто не может. Мне очень жаль. — Мы не сможем тебе помочь, если ты не расскажешь нам, что случилось, — хмурится Чан. — Давай, просто… — Я знаю, что наши продажи падают, — слова вырываются из Хенджина хриплым голосом. Он снова дрожит, прижавшись к лидеру и вцепившись в его рубашку. Он не хочет этого делать. Он не хочет признавать ничего из этого, но… но если они все равно собираются распасться, какой смысл держать все это в себе? Хенджин не может контролировать свой рот. Похоже, он вообще больше ничего не может контролировать. — Я знаю, что мы… что мы теряем позиции, — продолжает он, слегка покачивая головой, когда слезы возвращаются с новой силой. — Знаю, что все идет не так, и… и что в последнее время дела у нас не очень и мы опускаемся в рейтинге, и… — Воу, — прерывает Чан, пытаясь оторвать Хенджина от своей шеи, чтобы посмотреть на него. — Что? Хенджин тянет руку, чтобы убрать свои волосы, протереть глаза и нос. — Я знаю! Знаю… знаю, что… ты скрывал это от нас и… и что ты ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы мы… догадались, но я… — Хенджин-а! — Чан почти кричит, значительно повышая голос, чтобы пробиться сквозь безумный лепет Хенджина. — Остановись! Прекрати это, давай, сделай паузу на минуту. О чем ты говоришь? Хенджин хмурится еще больше. Разве Чан не хотел, чтобы он сказал это при всех? Неужели он действительно собирался держать это в секрете, даже сейчас? Хенджин должен был стараться держать рот на замке? — Группа, — говорит Хенджин более тихим, хотя все таким же прерывистым тоном, — группа будет распущена. Чан пристально смотрит. Он выглядит… растерянным? — Нет, это не так. — Так и есть. — Нет. — Хен, — хнычет Хенджин, — я в курсе. Мы… тебе не нужно продолжать это скрывать. Я уже знаю… — Но ты не знаешь, Джинни, — Чан говорит тихо, но серьезно. — Группа даже не близка к расформированию. Наши продажи идут лучше, чем когда-либо, у нас есть пред-заказы и высокое ожидание следующего камбэка. Ничто не снизилось, даже отдаленно. Нет. Это неправда. Это неправда. Ложь. Это должно быть ложью. — Что? — Я правда не знаю, откуда ты это взял. Но это не имеет смысла. В этом нет никакого смысла. Хенджин видел доказательства, видел диаграммы и отчеты. Он не заглядывал ни в какие другие источники, но ведь Гён не стал бы ему лгать, ведь так? Даже после всего этого, после всего, что произошло, мужчина не стал бы так полностью искажать правду, верно? Хотя, опять же, Чан тоже не стал бы этого делать. Их лидер не сделал бы ничего подобного. Это не в его характере, это странно и… — Но он сказал… — Он? Кто он? — подчеркивает Чан, побуждая Хенджина к ответу. — Просто… — Кто тебе сказал, что это происходит, Джинни? Кто сказал тебе эти вещи? — Гён-ши. — Пак Гён-ним? — Да. Чан берет паузу, шумно выдыхая. Он слегка успокаивающе сжимает талию друга. — Хенджин-а, — тихо зовет он, и младший молча кивает в ответ. — Джинни, я… я все еще в замешательстве. Думаю, как и все здесь. — Извините. — Нет, нет. Больше никаких извинений. Просто… ты… как насчет того, чтобы пройти и сесть с нами на диване? И тогда мы сможем начать с начала. «Я не хочу», — это то, что Хенджин изначально хочет ответить, почти как незамедлительная оборона. Он не хочет сидеть перед всеми и объяснять все это, снова открываться, что сейчас его так нервирует. Что подумают остальные, если узнают, что он сделал? И что Чан имел в виду, говоря, что они не терпят неудачу? Хенджин не сомневался в своем лидере, конечно, не сомневался. Он никогда не мог. Но это… это было слишком много. Это слишком много новой информации и новых утверждений, от которых у Хенджина голова шла кругом. Он полагает, что теперь ему просто нужно верить. — Хорошо, — Хенджин наконец отвечает, тихо и дрожа, но полный решимости сделать что-то правильно и как надо. — Ладно. («Простите» — то, что он не договаривает). Пара вместе движется вверх, и Чан помогает Хенджину подняться на ноги, которые в этот момент неустойчивы. Старший действует как опора, добрый и заботливый, направляя Хенджина к большому серому дивану, который они поставили в гостиной. Остальные двигаются вместе с ними или вокруг них, находят места и слегка нервно улыбаются любому, кто случайно встречается с ними взглядом. Никто на самом деле не знает, что происходит, по всему общежитию царят неуверенность и любопытство (и растущее сочувствие). Хенджин хочет снова спрятаться от всего этого, зарыться поглубже в подушки, чтобы никто не мог видеть его запятнанное, неидеальное лицо, и он почти делает это, но… это не он. Это не Хенджин. Он не застенчивый, не трусливый, и, конечно же, он не боится выплескивать свои эмоции, когда это необходимо. Он не может оставить все в таком состоянии. Хенджин перебирает пальцами, кривит губы в неуверенной улыбке. Чан сидит рядом, положив успокаивающую руку ему на бедро. Он прочищает горло, оглядывает на мгновение комнату, прежде чем остановить свой взгляд на Хенджине. — Джинни. — Да? — Мы начнем с самого начала, хорошо? — Хорошо. — И не упускай никаких деталей, какими бы они ни были. — Я обещаю, — его пальцы не скрещены. Хенджин обещает быть хорошим. Чан улыбается, и это, наверное, самое расслабленное выражение его лица за последние два дня. — Тогда ладно. Ты можешь начать, когда будешь готов, — он делает паузу на секунду, когда ему приходит в голову мысль. — Если тебе нужно поговорить со мной наедине, мы можем… — Нет, — перебивает Хенджин, хотя ценит заботу старшего. — Все в порядке, хен, — он вздыхает. — Я… я не возражаю. — Хорошо. Если ты уверен. Хенджин берет паузу, чтобы просто посидеть и подумать. За последние сутки или около того произошло много событий, которые изменили его жизнь — ну, это звучит немного чересчур, слишком драматично. Или нет? Может быть, он на самом деле значительно преуменьшает случившееся. Если честно, он правда не знает. Он чувствует себя растерянным и не на своем месте, как будто он больше не на правильном пути. Он не совсем уверен в том, что произошло с Пак Гёном. Чан звучал так, будто мужчина лгал о том, что он сказал Хенджину в тот вечер, когда затащил его в свой офис, будто он лгал о реальном положении дел, чтобы манипулировать Хенджином… Оу… Было ли это так? Манипулировал ли он Хенджином ради этих… услуг? Эти действия, прикосновения и посягательства, на которые Хенджин изначально согласился. «Я сделаю все, что угодно», а затем тут же пожалел об этом. Неужели Гён просто использовал его все это время? Пока Хенджин думал об этом, шестеренки в его потрясенном сознании вращались, кусочки головоломки складывались вместе, и это начало приобретать некоторый смысл. По крайней мере, немного. Хенджин был… он был осквернен так, как ни один человек никогда не должен быть. Возможно, это было не совсем изнасилование, оно не было проникающим или сексуальным по своей сути (не то чтобы ему когда-либо давался шанс зайти так далеко), но все равно это было неправильно. Это было принудительно и настойчиво до такой степени, что больше не являлось профессиональными отношениями, не так ли? Это было недопустимо. Хенджин должен был знать. Ему следовало открыть глаза немного шире, мыслить глубже, чтобы он мог получить полную картину, прежде чем бросаться в эти бессмысленные соглашения. Конечно, он просто хотел быть хорошим, хотел быть полезным, чтобы убедиться, что их группа, их семья не будет разделена, но… он должен был сразу обратиться к своим мемберам. Ему следовало пойти к Чану и спросить, вместо того, чтобы взваливать все это на себя. Было так много вещей, которые Хенджин должен был сделать. Но сейчас он не может изменить прошлое. Настоящее — это все, что у него есть. — Это… — он делает глубокий вдох и пытается прийти в норму, — это началось… Кажется, это началось вчера, когда я уходил… Хм, когда я уходил из студии, — он наклоняет голову в сторону Джисона, который наблюдает за ним с неуверенной улыбкой. — Я сказал, что иду домой, но… когда я подошел к лифту и просто… просто ждал его…. Или… нет, я еще не нажал на кнопку, я не уверен. Но… — он ковыряет свои ногти. — Но Гён-ним… он позвал меня. Сказал, что ему нужно поговорить со мной кое о чем. Я правда просто хотел вернуться домой, клянусь, — Чан нежно сжимает руку Хенджина, — но он сказал, что это займет всего минуту, поэтому я пошел с ним в его офис. Странно вспоминать об этом теперь. То, что произошло, было не так уж плохо, по сравнению с тем, что могло бы случиться, верно? Но он… Хенджин чувствует себя странно, как будто это воспоминание было больше похоже на зуд, от которого он не мог избавиться, или на боль, которую нелегко успокоить при помощи повязки или пакета со льдом. — Он сказал, что… — дыхание прерывистое, дрожащее, почти сбивается, — что… наши… наши продажи и прочее падают, что группа практически разваливается или что-то в этом роде, — Хенджин пожимает плечами, как будто это простая, неинтересная вещь. — Он сказал, что нас собираются расформировать и что Чанни-хен скрывает это от нас. Я поверил ему только потому, что у него в телефоне были фотографии и прочее. «Но эти вещи можно подделать, Хенджин-а, почему ты в это поверил?» — это то, что, он уверен, многие из его товарищей хотят сказать, но они этого не делают. Они молчат, позволяя ему говорить и высказывать свои мысли. Он благодарен. Очень благодарен. — И я имею в виду… это было убедительно. А потом он… потом он начал говорить, что может нам помочь, что он может все устроить, и я… я предположил, что все будет хорошо, поэтому сказал, что готов сделать все. Все, что угодно. И тогда он… он сказал, что хочет меня. Всего меня, — Хенджин вздыхает. — Я сказал… я сказал, что мне нужен день, чтобы подумать об этом. Один из мемберов делает глубокий вдох, затем раздается резкое шипение и тяжелый выдох. Раздаются «Какого черта?», «Джинни, тебе нужен перерыв?», а затем сердитое «Думаю, это мне понадобится перерыв, потому что какого…» Хенджин качает головой, его волосы разлетаются в стороны, прежде чем откинуться на бледное лицо. — Нет. Я в порядке. Есть… есть еще кое-что, так что… Все затихают, и Хенджин ждет еще мгновение, прежде чем продолжить. — Я имею в виду… я вернулся домой вчера немного позже. Кстати, мне очень жаль, что я не поужинал, я не хотел срываться или что-то в этом роде, у меня просто накопились эмоции и… — он пожимает плечами. — Вот. Но… Сегодня…. Сегодня на тренировке я… Наверное, я забыл об этом? Или мой разум абстрагировался от этого. Так что по большей части я был в порядке. Это не напрягало меня, я был готов, а потом… — Хенджин хмурится, — наш менеджер… — Извини, что прерываю, Джинни, — быстро окликает Чанбин, — но… эм… Со Джун-хен? — Да. Хенджин кивает. — Так вот… он подошел ко мне, когда я ставил воду, и начал говорить, что кому-то нужно меня увидеть. Я сказала ему, что не могу, но он был очень настойчив, а потом назвал меня шлюхой и… — Подожди, — на этот раз это Минхо. — Прости, но он назвал тебя как? — Хм… — Хенджин делает паузу, тяжело сглатывая. Во рту у него горький вкус с металлическим привкусом. — Ну, шлю… — Неважно, — быстро прерывает его Минхо после многозначительного взгляда Чана. — Извини. Продолжай. — Он назвал меня так, а потом вы знаете, что было. Они спрашивали его, куда он идет, шутили и легкомысленно подтрунивали из-за своего невольного незнания того, что происходит. — После… он повел меня через здание. Мы оказались в коридоре, и затем… он прикоснулся ко мне. Хватка Чана на руке Хенджина стала немного крепче. — Он не… это не было изнасилованием, как вы могли подумать, — Хенджин чувствует необходимость быстро внести ясность. — Он просто… трогал меня. Например, мою… мою грудь, мои бедра, мой живот, а затем мой… — вздох срывается с его губ, румянец ненужного смущения заливает его щеки, — и он целовал меня. Мне это не понравилось. Хенджину это ни капли не понравилось. Ни на единое мгновение. — Поэтому я убежал. А потом вернулся сюда. К этому моменту. Вот оно, все раскрыто в довольно урезанной версии. Честно говоря, это оказалось намного легче, чем ожидал Хенджин. Он думал, что будет больше плакать, прерываться на словах и пропускать огромные куски, но… он сказал достаточно много, это было довольно реально и точно. В его груди становится легче, как будто он наконец-то может дышать не прерывисто и не отравлено нависшим ядовитым облаком. Его плечи тоже кажутся менее отягощенными, вероятно, от чистого облегчения, когда он сообщил своим друзьям о том, что с ним случилось. — Простите, — тихо говорит он через несколько мгновений. — Я должен был просто… просто смириться с этим, я знаю. Но я… я действительно хотел хоть раз позаботиться о вас, парни, чтобы убедиться, что с нашей группой ничего не случится, но… Слова Хенджина постепенно превращаются в тихий звук, когда Чан притягивает его в крепкие объятия, как и прежде. Не настолько, чтобы быть ограничивающим, но достаточно крепко, чтобы быть обнадеживающим, теплым и таким добросердечным. Это так похоже на Бан Чана, что сердце Хенджина почти сжимается от знакомого комфортного ощущения. В эти несколько мгновений в комнате нет никого, кроме них. — Я не хочу, чтобы ты когда-либо просил прощение за что-то подобное, Джинни, — наконец-то выдыхает Чан. Он на секунду усиливает хватку, прежде чем перейти к нежными прикосновениям, заботливо поглаживая спину младшего. — Никогда больше, хорошо? — Но… — Просто дай мне минуту сказать, — произносит лидер, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть Хенджину в глаза. — Ты можешь это сделать? — Да. Чан протягивает руку, чтобы заправить прядь распущенных волос за ухо Хенджина — клише, но желанное. Он улыбается, как бы натянуто это ни было. — Джинни, то, что с тобой случилось, было сексуальным принуждением. Может быть, это не было изнасилованием, но только потому, что до этого не дошло. Тобой манипулировали, заставляя делать то, чего ты не хотел, но что, по твоему мнению, ты должен был сделать. Он знал, что делал, когда предлагал тебе такого рода «сделку». Он точно знал, что делает, и этого нельзя отрицать. Тебя вынуждали. Ты чувствовал, что у тебя нет другого выбора. Ты был уязвим, и тобой воспользовались. Хенджин сглатывает, его глаза слезятся, а в голове кружится легкое замешательство. «Да, но нет. Да, но…» — Но я… я согласился. Я имею в виду… было согласие. — Ты этого хотел? — спрашивает Чан. Хенджин делает паузу, чувствует боль в груди и качает головой. — Ты чувствовал, что можешь сказать ему «нет»? Хенджин снова качает головой. Чан продолжает. — Вот видишь. То, что произошло, не считается согласием, ни в малейшей степени, Джинни. Ты был… — он вздыхает, проводя рукой по своим волосам, — тебя запугивали этой ситуацией. Это ненормально. Это не здоровые отношения между двумя добровольными партнерами. — Прости. — Не надо. Не говори этого, пожалуйста, — умоляет Чан. — Просто… Я рядом, хорошо? Мы уладим это. Вместе. Мы со всем разберемся. Хенджин шмыгает носом, прижимаясь ближе к своему лидеру. Теперь его спину потирает другая рука, определенно не Чана, но он не уклоняется от нее — на самом деле это приятно, успокаивает и согревает его замерзшую кожу (даже через материал футболки). Хенджину это нравится. — Спасибо, — тихо бормочет он в шею Чана, приглушенно и сдержанно, но все равно искренне. — Спасибо тебе. Я люблю тебя. («Прости»). — Я тоже тебя люблю, — последовал немедленный ответ. Чан на мгновение поднимает глаза, встречаясь взглядом с Феликсом — тем, кто потирает спину Хенджина, — а затем обводит взглядом остальных мемберов. В их взглядах прослеживаются разные степени грусти, неверия и ярости, и от этого ему становится немного теплее. — Мы все любим тебя, Джинни, — медленно произносит Чан, — мы любим тебя, несмотря ни на что. Есть еще так много вещей, о которых им нужно поговорить. «Если» и «но», «возможно» и «почему». Есть еще так много всего, что необходимо изложить и объяснить более упорядоченным, организованным образом, чтобы все было готово, прежде чем что-либо произойдет с полученной информацией. Им нужно больше поговорить о том, что думал Хенджин, почему он был так готов сделать это для группы — что-то настолько рисковое — и почему он видел себя таким ничтожным временами и в некоторых аспектах. Им нужно поговорить о том, что произошло, особенно о нападении и нежелательном внимании к кому-то столь юному. Чану нужно разобраться в законности вещей, в том, что произошло, и даже больше. Ему нужно подать заявление, получить разрешение Хенджина привлечь других людей, посвятить их в то, что произошло, хотя бы для того, чтобы помочь младшему все уладить и найти справедливость в жестоком, несправедливом мире. Он должен убедиться, что с Хенджином все в порядке. Что он в порядке с тем, чтобы принять такие вещи, как терапия или… или хотя бы готов поговорить об этом с кем-то, кто квалифицирован и готов помочь ему оправиться после чего-то совершенно неуместного, как это. Им нужно уволить порочных менеджеров и предъявить обвинение руководителям, занимающих высокие посты, которым нравится притворяться, будто они на вершине мира, выше всех остальных (конечно, это не так. Чан скоро докажет это тем, как всех их уничтожит). Им нужно сделать все это и еще больше. Но сейчас, когда Чан прижимает Хенджина к себе, а остальные подходят ближе с настороженными (но обнадеживающими) выражениями на лицах, он думает, что может расслабиться на мгновение. Он может остаться здесь, со всеми своими мальчиками и всей своей семьей, рядом, в безопасности, и никуда не уходить. На данный момент все в порядке, и все члены группы (особенно Хенджин, который позволил крошечной, нерешительной улыбке украсить его лицо) — защищены и держатся подальше от любых опасных внешних источников. На данный момент группа цела, и их броня не была пробита. На данный момент все, что осталось, — это любовь. Падение Хван Хенджина начинается с мужчины и простого предложения. Спасение Хван Хенджина начинается с осознания и группового правосудия. И это все, что действительно имеет значение.