***
Пол в этом месте безумно холодный, если верить словам Хелена. Да и окна почти не спасают от ветра, опять же, по словам Хелена. Хелен вообще много говорит о своих физических ощущениях, то ли для того чтобы подразнить Кукольника, то ли чтобы ему же было понятней. — Спишь? — шёпотом произносит призрак и голос его никак не может заглушить то облегчение, когда он видит, как недовольно вскидывается голова собеседника, — И опять у тебя эта кислая рожа, — расслабленная наглая улыбка наползает на лицо. — Всё ещё надеешься, что я могу быть доволен? Должен был уже привыкнуть к тому, что я всегда раздражён, — тихий и чуть хрипловатый от, уже ставшего вечным спутником, кашля, голос звучит скорее устало. — То место, где ты хотел остановиться. Оно не многим лучше этого, — кивнул Кукловод, приближаясь к напарнику. — Там хотя бы есть целые стёкла… — многозначительное молчание между ними говорило о многом без звука. Призрак не стал разрушать чужие иллюзии на счёт целых стёкол. — Сегодня вечером перейдём? — брюнет поднимает взгляд и всматривается в прорези для глаз. Обычно в такие моменты Отис пытался разглядеть в его глазах отголоски чувств. — Да. Ещё ни в одном месте они не задерживались дольше, чем на неделю. Они все были неудобные и малообжитые. Если Кукловод не жаловался, то Хелену мало хотелось бегать от полиции с температурой под сорок и плывущим миром в глазах. Пока Художник собирал всё нужное, что можно перенести в другой дом, Кукольник осматривал постройку на предмет оставшихся улик. Улик Отиса, разумеется. В углу, где Хелен ещё пару часов назад спал, раскиданы эскизы. Однажды, в одну из совместных бессонниц, Художник рассказал о том, что не видит смысла брать с собой незаконченные работы. Их лучше закопать или пустить на обогрев, а не занимать место. Жаль, что работы не нужны даже самому творцу. Вот уж развлечение — собирать макулатуру и потом рассматривать её в свободный момент. — Ты скоро? — слышится где-то из кухни. Хелен наверняка уже закончил. Кукловод быстро прячет листы за пазуху и переходит к Отису. — Хел, ты не думал о том, чтобы уехать отсюда? — названный медленно оборачивается и смотрит пристально через маску, — Я имел в виду, что мы могли бы уехать в другой Штат, а там бы нас и потеряла полиция. — Как ты себе это представляешь? Мы не можем просто взять машину и свалить. На любом выезде из города сейчас стоят полицейские посты. Попытаемся свалить — нас повяжут. — Хелен отворачивается и замолкает, чтобы потом тихо добавить, — Меня повяжут. И Кукловоду слишком противно, что тот считает смерть улучшением положения. — Эй, я понимаю, что останусь безнаказанным, но я так же лишён многого, что есть у тебя, — возмущения в голосе нет, лишь лёгкая разочарованность. — Извини. Я придаю этому слишком много значения, — как раз нет. Кто бы доверял тому, кто в любой момент может бросить и предать? Кукольник полностью его понимает, поэтому молчит. Подходит ещё ближе, кладя руку на чужое плечо в знак поддержки. Раньше Художник всегда вздрагивал, когда его касались, а за свою спину вообще не подпускал. Прошло достаточно времени, чтобы они смогли найти хотя бы пару схожих мнение в самих себе. У Хелена плечи узкие и кости в них должно быть хрупкие. Кожа, виднеющаяся над воротом пиджака, светлая, почти бледная. Волосы немного отрасли и пряди на затылке вьются в маленькие завитки. Если рассматривать Хелена по частям, то можно представить, что в каждом сантиметре его кожи скрыта маленькая вселенная, а на деле он воткнёт тебе нож в артерию, и сомкнëшь глаза, даже не коснувшись этих вселенных. У Кукловода всё плавится в голове, когда он думает о той силе, что скрывают эти хрупкие плечи. — Эй… Ты меня слушаешь? — А?.. — а ещё Хелен очень тихо говорит. Почти шепчет. И это раздражает. — Я говорил, что нам надо перейти туда сейчас, а не вечером. Вечером народу слишком много. — А сейчас никто не обратит внимания на двух парней, что идут в заброшенное здание, да? — призрак не любит, когда Отис так наклоняет голову в ответ на его сарказм. Молчание и долгий взгляд, а значит, он ждёт простого согласия. — Ладно. — всё-таки люди такие эгоистичные.***
Кровавый несёт эту тяжеленную сумку и кряхтит, как старый дед. Он сам отказался от помощи, значит пусть сам и тащит. Ещё и огрызаться вздумал. Упрямство Хелена не всегда приводит его к хорошему исходу. Чаще к тому, что он заводит себя в тупик. — Долго ещё? — юноша останавливается и пытается отдышаться, уперев руки в колени. — Вон тот дом, — указывает Кукловод на здание в паре десятков метров. Слышится сокрушëнный стон. Кукольник усмехается и прячет улыбку в ладони. — Может всё-таки помочь? — Хелен думает с секунду. Его брови дёргаются, словно он находится в разговоре с самим собой. Потом сбрасывает сумку в руки Кукловода и облегчённо выдыхает. — Спасибо. — Не за что, упрямец. — выдаëт собеседник, надевая ремешок на левое плечо. — Кто бы говорил. — фыркает парень и ускоряет шаг, словно ничего и не было.***
Новый «дом» встречает лёгким запахом гниющих книг и влажности. И это не так плохо, даже приятно… Для тех, кто считается книжным червем. Внешнее убранство не радовало глаз, а внутреннее.… Нет, предположения не изменились. Всё так же хреново. Деревянные полы проваливаются, на стенах всякая символика малолетних вандалов. И всё же, здесь можно остаться. — Там есть комната с кроватью, — негромко сказал Кукловод, высовывая голову из коридорного поворота. Отис только легко кивает, направляясь туда. Половицы скрипят под весом человека. Кукольник заинтересованно смотрит, хмурит брови и наступает на дощатую поверхность. И не слышит ответного звука от пропитанных влагой досок. Всё довольно скромненько и не бросается в глаза. Кукольнику нравится. Тут на полу разбросаны старые листы из книг, словно кто-то собирался впопыхах и брал собой только редкие воспоминания классиков. Вот отрывок из Достоевского. Ах, «Игрок»…Восхитительный роман. Призрак читал когда-то. Хоть Достоевский и не его автор, но есть в нём какой-то шарм. Вот пара листов из «Фауста». Философия. Хм… Уже ближе. Кукловод перебирает в руках вырванные страницы с нарочитой заинтересованностью. — Ты чего застыл? — Художник как обычно ходит незаметно и тихо, подкрадывается сзади. Даже в столь отвратительном месте он выглядит чище первого снега. Особенно в сравнении с окружающей грязью. Возникает вопрос, а кто из них двоих призрак? — Тот, кто тут раньше жил был ценителем зарубежной литературы, — с некой ноткой печали и тоски выдыхает призрак. Хелен подходит ближе, вставая на носочки и заглядывая в текст пожелтевших листов. Парень неуклюже хватается за чужую руку, заставляя наклониться. Разница в росте безумно сильно мешает. Но Кукловод уже привык к тому, что ему приходится сутулиться и наклоняться при общении с Отисом. Хотя в первое время у них возникали конфликты даже на этой почве. Хоть эти конфликты и начинал сам Кукловод. — Ого, «Айвенго»! В подростковом возрасте я обожал этот роман. — по звуку, что доносится из-под маски, парень счастливо улыбается. Ах, да, ещё они оба ценители литературы.***
Ветер за окном грозит вот-вот развиться в долговременную грозу. В прогнозе погоды об этом не предупреждали. А зря, ведь тогда бы пробежка длиной в два квартала от почты до дома могла обойти Джона стороной. Закономерно, что под дождь он всё-таки попал. Футболка и рубашка неприятно липли к телу, а отросшая чëлка, с которой стекала вода, норовила закрыть глаза. — Браво. Победоносный день. — зло пробубнил себе под нос парень, забегая под козырёк отчего дома. Снаружи дом семейства Блейк не отличался от остальных домов, стоящих в ряд на их улице. Такой чистый, светлый и однообразный. Отец, Кристофер, как-то раз предложил полностью переделать фасад, чтобы тот был подстать. Предложил, и сразу получил по голове. Вряд ли кто-то одобрит подобную самодеятельность. В Юли не любили разнообразие. Мэри была этим очень огорчена. Внутри же всё кардинально отличалось. Основные комнаты были яркими, словно их расписали дожди красок. Для жителей было всего три комнаты. Комната родителей, что была выполнена в стиле современного испанского интерьера, частенько была открыта, так как через неё шёл проход в кабинет отца. Комната детей. Здесь всё по законам дикого времени. Моё гнездо — моя территория. Каждый из детей обустроил свой угол так, как сам того желал. И комната старшего сына. Тут всё по стандартам тинейджерского периода: книги, гитара, скейт, плакаты и магнитофон. Один минус — старшего часто не было дома, поэтому сëстры условно обосновались на этой территории. — Мама! Джон вернулся! — завопил тоненький девчачий голосок, пронзивший всех в районе двенадцати метров без стен. Блейк по праву можно было назвать многодетной семьëй. Двое родителей и пятеро детей. Жизнь для них была непростой. Особенно, когда старшему сыну пришло время поступать в университет. Денег не хватало. Поэтому, чтобы обеспечить достойную жизнь, родителям приходилось работать на двух работах. Сам Джон тоже подрабатывал и помогал как мог. Старший, тем временем, снял свою излюбленную клетчатую рубашку и, проходя мимо ванной бросил на сушилку, направляясь на второй этаж. — Сынок, как дела? — послышался задорный голос матери. Очень хотелось огрызнуться, сказать, что всё отвратительно, но Джонатан бы сам себе не простил, если бы поднял голос на эту женщину. Ту, кто делает для них всё, что возможно и не ждёт ничего взамен. — Всё нормально. Я скоро спущусь. В собственной комнате с ночи закрыто окно. Потому что на улице шумно, ведь совсем рядом центр Юли, полный баров, клубов и прочих ночных заведений. Парень подходит к окну, открывая шторы и впуская свет в наполненное помещение. Из шкафа выуживает домашнюю одежду и, как только Джон заканчивает с футболкой, в дверь робко стучат. — Открыто. — старший улыбается, понимая, что только один член семьи не станет врываться к нему с ноги. — Джонни, ты занят? Почитаешь мне? — самый младший из детей, Томми, неловко улыбается, смотря на брата. Его мягкий характер, унаследованный от отца, близок Джону, поэтому к братишке он относится мягче, чем к сёстрам. — Да, кончено, малыш. Сейчас. — парень неаккуратно складывает вещи на подоконник, думая, что потом уберëт, и выбегает вслед за младшим. Гостиная удивительно затихла. Значит родители разбрелись на работы, а девочки слишком увлечены мультфильмами в родительской комнате. Джонатан садится на широкий бежевый диван, подбирая под себя одну ногу. — Ты решил, что будем читать? — улыбка наползает на лицо при виде мальчика, спешащего дать толстую книжку старшему, дабы тот не расстроился от его нерасторопности. — Вот эту. — Томми протягивает книгу в плотной обложке с изображением рыцарского знака, выбранную из отцовской библиотеки. «Айвенго» — гласит название и Джон с минуту думает, а стоит ли читать это мальчику пяти лет. — Англия, да? — поворачивает голову брат, смотря на мальчика, который уже уселся рядом, приложив щёку к чужой руке, — Ладно. Поехали.***
Ночь подкралась не заметно, а вместе с ней и морозы. Если посмотреть в окно, то можно наблюдать, как сумрак медленно поглощает остатки света. Но этим двоим сейчас не до этого. Человека невыносимо клонит в сон. И Кукловод думает о том, что ему мозг раздирает мысль, которую он давит каждый подобный раз. — Посторожишь? — смеётся Хел, пропуская сквозь свои пальцы грязные волосы. Вроде и шутка, а уже так похожа на вопрос о предсмертном желании. — Мог бы и не спрашивать. Знаешь же ответ, — и Кукольник его тоже знает, но не скажет вслух. И Хелен, правда, снимает маску, ложится на старую скрипучую кровать, кое-как укрытую матрацем, трясётся от пробирающего до костей холода, но закрывает глаза, ожидая прихода сна. Кукловод наблюдает за парнем, стоя в проходе. Тот не раздевается, потому что холодно, потому что так он будет более уязвим. Брюнет разглядывает дрожащее тело и снимает пальто, подходя и укрывая, словно одеялом. Художник, слава богу, молчит и пропускает этот жест заботы мимо, погружаясь в морок снов. Кукольник садится на пол около кровати, откидывая голову на слабо пружинящий матрац. Иногда завидуешь людям, что они могут спать, чувствовать холод или жару. Он поворачивает голову, и взгляд натыкается на спящего друга. Стоит только подумать, какое доверие — спокойно спать рядом с тем, кто может убить тебя в любой момент. До мурашек. Чужое лицо расслабляется, ресницы немного подрагивают, плохо видно, но опущенные веки испещрены мелкими сосудами. На грязных волосах играет показавшийся луч луны. Бледная кожа кажется совсем прозрачной. Как же редко его можно увидеть без маски. Кукловод может не отрываясь смотреть на Хела, потому что лунный свет красиво ложится на его кожу, но Хелен говорил, что ненавидит, когда на него пялятся. Та самая мысль снова всплывает в голове. Тот, кто сейчас вверяет в чужие руки свою жизнь, кто так спокойно засыпает спустя три бессонных ночи. В свои юные и цветущие шестнадцать перерезал с десяток человек. Лишнее доказательство, что даже только что распустившийся цветок может быть окроплён кровью. Хелен издаёт тихий рваный вздох. Кукольник уже знает, что это предвещает. Кровавого что-то пугает. Тихие всхлипы начинают заполнять крохотную комнату, а с губ слетает неразборчивое бормотание, тело дёргается, шальной рассудок наверняка бунтует кучей фантазий. И призраку не остаётся ничего, кроме того, чтобы как по привычке протянуть руку, схватить Хелена за ладонь и сжать чужие пальцы, медленно поглаживая с внешней стороны. Чужие пальцы интуитивно сжимают его собственные, заставляя что-то внутри умереть и снова закричать. Человеческий страх — вкусная эмоция. Она многогранна и красива. Но теряет свою ценность, когда её заменяет что-то более сильное. Эти действия Отиса успокаивают. А Кукловод лишний раз понимает насколько человеческая душа для него потёмки.***
— Хей, Хел, как думаешь, каким жанром можно назвать нашу жизнь? Сказка? Детектив? А может критический реализм? — брюнет лежит поперёк кресла с потёртой тёмно-коричневой обивкой. — Триллер, блять. Что за тупые вопросы? Тебе это не свойственно. — Хелен отзывается сухим сарказмом и кислым лицом с утра. Конечно, вечно мучающие кошмары никого не радуют. — Да так.… А вдруг это сказка, просто с более современным сюжетом? — откидывает голову, от чего волосы растекаются угольной мглой. «А ты в этой сказке прекрасный принц, застрявший в башне с жутким драконом» — думает Кукловод, упирая взгляд в ровную спину Отиса. — Иногда я совершенно тебя не понимаю, — откликается тот и натягивает маску, скрывая синяки под глазами, появившиеся от извечного недосыпа. Призраку его жаль, но с другой стороны с ними он ещё красивее. И Кукловоду даже нравится, что между ними такая пропасть. Пропасть в одну жизнь. — Забудь. Это бред.***
Запах духов мешается с запахом мочи. Дом на краю улицы выглядит весьма красиво. Белый фасад и фигурные кусты около забора. Мужчина загнанно дышит, жмуря глаза от накатывающих слёз. Рядом с головой раздаëтся звук шагов. — Надо же, ты даже обмочился от страха. Пойдём-ка. — Кукольник грубо хватает за волосы и тащит через коридор в ванную комнату. Мужчина скулит от того, что кожа царапается о порожки и неровный пол. От жëсткого падения на серый кафель кровоточащие раны безумно жжëт. — Слушай, от тебя так много звука… Это даже раздражает. — хват в волосах снова приводит к ноющей боли. Реальность плывёт, как грязная вода в унитазе, который человек видит сейчас перед собой. Секунда и его глаза и нос погружаются в желтоватую жидкость. Сверху падает полу металлическая крышка, больно ударяясь о затылок. На крышку приземляется чужая подошва. — Спасибо, дорогуша, я сыт. Пока-пока. — приглушëнное хихиканье и голос, будто из динамика, сменяются звоном в ушах и резкой болью в шее. Крышка пару раз поднимается и под напором от ноги падает вниз, прищемляя краями шею. Слышится, как верно она ломается, как стонет человек, но тут же захлëбывается. Кукловод останавливается только, когда перестаëт слышать хруст под ногой и ответное на него бульканье воздуха.***
Как же чудесно, когда лесная прохлада шепчет тебе колыбельные, когда, гуляя по тропам, что поросли покрывалом изо мха, ты растворяешься в этой странной тишине. Хрустит ветвь, за ней ещё и ещё. Шорохи голых крон и зарослей лепечут о приближении чего-то. Людей окутывает страх перед неизвестностью, порождает дрожь, рассыпающуюся чередой мурашек. Во рту пересыхает, как от прямого потока воздуха, а жажда накатывает огромной волной. Бояться леса? Нет. Лес не так страшен, как то, что он может скрывать. Призрак усмехается и обгоняет своего товарища, оставляя его позади. Окружение всё больше напоминает ловушку из мрачных стволов. Они скрепляются в длинную цепь, сменяют друг друга. Эта дорога, будто замкнутый цикл, будто змея Уроборос, сменяет свой жизненный круг, начиная с хвоста. Отойдя от мифологических метафор, Кукольнику нравилось то, что сейчас погружает их в свой омут. Мрачность, которая являлась прикрытием тайн. К сожалению, напарникам некогда разгадывать эти тайны. Они давно не дети и не подростки. А, признаться, Кукловод не был бы против. — Художник? — в ответ гробовое молчание и шарканье сапог по извилистой тропе. Каждый их разговор состоял из пары слов. Пара жалких секунд, которые даже диалогом не назвать. И их чертовски мало. — Художник. Эй! Не игнорируй меня! — Чего? — шелестит приглушённый звук, ровно как те деревья. Угрожающий тон звучит совсем неприятно. Хелену жутко не нравятся такие места, где нельзя просмотреть местность и быть полностью уверенным в безопасности. — Ничего. С тобой неприятно молчать, — бурчание вырывается само собой. Призрак морщит лоб и успокаивается, опуская на землю и ноги, и настроение. Отис смотрит сквозь прорези маски раздражённо и неприветливо. Всегда такой. Раздражённый, куда-то спешащий. Почему ты не можешь просто остановиться и.… И что? Забыть, что ты убийца? — Я восхищаюсь тем, каким ты можешь быть беспечным, — звучит тихий ответ, а Художник устремляется прочь. Снова бросает, скрывает за высоким стволом ели. Кукловод спешит нагнать его. Его человек сидит на земле у переплетённых корней. Земля холодная, а его это совсем не волнует… Вот заработает цистит, тогда поглядим на его хладнокровие. Такой вредный… Пойдёт на всё, лишь бы спрятаться от лишних глаз, показать, что и сам может справиться. Он закрывает глаза и старается отстраниться от всего, что рядом, что мешает сейчас. — Уйди. Ты меня раздражаешь, — чётко проговаривает Кровавый, наивно надеясь, что черноволосое чудовище пропадёт. Но на лицо падают вполне реальные чёрные кудри. Открыв глаза, на обзор попадает чужая улыбка, от которой зубы сводит, но взгляд сам задерживается на уголках губ, сияющих золотым светом. — Слушай, ты специально всегда лезешь мне на глаза? Занимаешь всё личное пространство…. — Хелен ничуть не заботится о мере грубости. Знает, что Кукольнику плевать на то, как он говорит. Да и на содержание слов тоже плевать. — Да. Мне нравится, когда смотрят только на меня. — с нескрываемым удовольствием звучат слова призрака. Настолько бесстыдного существа вряд ли видел свет. Чужое внимание всегда ласкает душу и разум, а особенно актëрскую. — Хорошо. Скажу по другому. Ты мешаешь, придурок. Сгинь с глаз моих. — выдыхает Отис и закрывает глаза, с удовольствием замечая то, как пропала из окружения некая тяжесть присутствия лишнего. Стоит приоткрыть глаз, а призрака рядом нет. Послушался? Спокойствие приходит, когда этот чёрт отсутствует. Можно спокойно вдохнуть и не ощутить, как в лёгких оседает пепел, страх и безнадëжность. В одиночестве можно подумать о том, что нельзя даже впускать в голову, когда Кукловод поблизости. И всё-таки, он полезен. С ним нельзя долго думать, а значит и ничего лишнего не вползëт в мысли, не совьëтся на шее тугой петлëй. Осознание, что он просто оставил его на какое-то время, что он вернётся, не расстраивает. Это малое одиночество воспринимается обоими, как что-то необходимое им двоим. Это ведь нормально, когда ты не хочешь видеть даже близких тебе людей? Долго это, конечно же, не длится. У Кукловода быстро кончается терпение, концентрация и желание побыть одному. — Художник, пойдём. Ты замёрзнешь. — призрак склоняется, упираясь ладонями в колени. Волосы спадают с плеч, обрамляя вечно чистыми и ровными прядями красивое лицо с сияющими ободками света от глазниц. Эта слабая и ненавязчивая забота прельщает и заставляет доверять. Но Хелен не станет. Он не поверит в эту наигранную ложь и жалкого её актёра. Хотя актёр из Кукловода, честно сказать, великолепный. Тут Станиславский бы поперхнулся и испуганно промямлил «верю». Но видя, как множество отчаявшихся людей велись на доброту и сам образ, Хел всё больше думал, что не стоит это всё того. Всё чаще крепче сжимает нож в руке. Всё чаще ищет поблизости святую воду или соль. — Да. Идём.***
Шëпот еловых крон на поляне леса смешивается с громкими и счастливыми детскими голосами. Слишком много сегодня произошло. Элис нашла себе друзей в новом классе, Гэбби похвасталась тем, что учитель в музыкальном кружке похвалил её игру на флейте, а Оливия с самого утра выпрашивала о прогулке по лесу. — Джон, смотри как я могу! — кричала одна из сестёр хвастаясь своими навыками жонглирования. — Я тоже так могу! — отвечала вторая, подбирала с земли пару крупных камней, но при первой попытке сразу же роняла их. — Джон, сходишь со мной завтра в школу? — тихо проговорила Элис, аккуратно вложив свою маленькую ладошку в руку старшего брата. — Ты что-то натворила? Элис, это же только первая неделя. Если родители узнают… — А ты не говори им! Я поэтому и попросила тебя сходить. — возмущëнно пискнула девочка, боясь, что брат сдаст её. Послышался тяжëлый вздох Джона. Он положил свою ладонь на каштановую макушку, потрепав по волосам. — Что натворила то? Девочка смущëнно отвела взгляд и сжала пальцы брата. — Я тут не причём, честно. Он сам меня крысой назвал. Ну, а я… Я ему по носу дала. И у него кровь пошла… — голос девочки звучал всё тише и тише, она с трудом смотрела брату в глаза. Ведь тот всегда говорил, что любые вопросы надо решать без применения силы. — То есть… Ты разбила нос мальчику, потому что он назвал тебя крысой? — неуверенный кивок в ответ, — Ха-ха, крыска моя, это ведь не так плохо. Не бойся, я не буду ругаться. Но родителям рассказать придётся. Ты сама им всё расскажешь. Я буду рядом. — улыбка парня расцветает алым на бледных губах, а руки, украшенные браслетами, ловят в свои объятия счастливую сестру. — Хорошо, с тобой не так страшно. — Но я так и не понял. Почему так расстроило это прозвище? — ласковые поглаживания по голове вызывают где-то внутри разливающееся тепло. — Да так… Просто мне нравится, когда смотрят только на меня. — девичье хихиканье прорезает лесную глушь, пока сёстры неподалёку зовут идти дальше.***
Дом был чист и пуст. Большое количество пустых коробок, холодный сквозняк. Видимо, кто-то собирался в спешке, покидал жилище быстро и не заботясь о сохранности вещей, потому что Художник напоролся на кучу разбитого стекла и сломанной рамы. Сквозь подошву сапог непонятно есть ли травмы или нет. Хелен предпочитает оставить это на потом. Кукловода не очень интересует, есть ли здесь что-то помимо битого стекла и пустых оконных рам. Разве что еда. Если Отис не поест хоть раз за два дня, то вскоре проникнется временем Великого Голода. В кухонных шкафах, помимо тряпок, дезинфицирующих средств и пары пустых коробок от порошка ничего не обнаружилось. Кукольник расстроился. Ну, это лучше, чем кошачий труп. — У нас ещё осталась еда в рюкзаке…- бубнил под нос призрак, обдумывая что-то. — Успокойся. Я не сдохну от того, что не поем ещё один день. — «Сдохнешь» — подумал призрак и всё равно полез в рюкзак за едой. — Я могу придумать что-нибудь, если ты, конечно, не боишься отравиться от моей кулинарии, — звонкий смех и улыбка на бледном лице Художника стоит того, чтобы выставить себя дураком. Ну, или соврать о том, что не умеешь готовить. — Не утруждайся. Поем и так, — парень неловко задевает напарника плечом. Они оба оборачиваются, смотрят друг другу в глаза. Хелен удивлённо пялится в жёлтую пустоту. Кукловод бездумно разглядывает голубую паутинку в чужой радужке. Кровавый, смутившись, отводит взгляд. Тонкую струну тишины рвёт смех. Сначала призрака, потом человека. А улыбка у Хелена похожа на что-то совсем странное. Чуть подальше уголков губ залегли морщинки. Не часто он улыбается. У Кукловода внутри будто пламя разгорается, а от каждого взгляда или жеста огонь только сильнее горит. — Мы как идиоты. Ну, или как дети. — говорит Хел, прикрывая ладонью глаза и стараясь как можно сильнее показать, как его эта ситуация смешит. — А это разве плохо? — у призрака в голове сотни мыслей, но ни одна не попадает в ситуацию. Художник опускает руку и смотрит выжидающе, словно ищет подтверждения, что это какая-то очень плохая шутка. — Да. Нам нельзя быть идиотами, потому что это может стоить жизни. — в голубых глазах сверкает оттенок стали. И эта сталь — уверенность. И Кукловод бы никогда не подумал, что у него может помутиться рассудок от ощущения режущего взгляда. Нет, Хелен определённо не художник. Он опытный хирург, медленно, без анестезии, мучительно вытаскивающий из души чувства, которым там, по его личному мнению, не место. В горле становится ком и слова звучат слегка сдавленно. — Да. Ты прав. — и нет ничего такого. Ни в лёгкой улыбке, тут же исчезающей за маской равнодушия, ни в чужой руке, похлопывающей по плечу, ни в щемящем чувстве внутри пустого тела.***
Им надо что-то делать. На улице холод дикий, хоть зима ещё только начинается. Хелен вздрагивает и смотрит точно в разбитое окно, за которым так стремительно угасает мировая жизнь и временная человеческая надежда на кислород. Зима никогда не бывает хорошим временем. Нет, людям, которые сидят в домах, смотрят телевизор с родными, читают книги или пьют горячее какао, определённо хорошо. А вот Отис, того и гляди скоро помрëт. — Хел, может всё-таки наденешь? — спрашивает Кукольник и протягивает своё пальто. Он не знает насколько оно тёплое, но это хоть что-то. — Всё нормально. — отбрыкивается тот и можно заметить насколько у него измождëнный и болезненный вид. Кукловода это злит. Почему нельзя просто согласиться и принять помощь, когда тебе её предлагают. Предлагает не кто-то посторонний, а лучший, единственный друг. Он не ждёт, присаживается рядом и резко укутывает парня в ткань тëмно-серого пальто. Тот молчит и выжидает. — Что ты… — хочет уж было воспротивиться Хелен. — Заткнись! Просто заткнись. Почему нельзя принять мою помощь, когда я хочу тебе её оказать? Что тебе мешает? Гордость? Недоверие? Что мне нужно ещё сделать чтобы… — тараторил призрак, ровно до того момента, когда на грудь не приземлилась чья-то голова. Закрытые глаза и бледная кожа создаёт явное впечатление, что это не Хелен, а мертвец. Но нет, ровный пульс бьëтся под пальцами, когда Кукловод касается кожи под челюстью. Он устал. Ему плохо, ведь у них даже нет никаких лекарств, способных помочь понизить жар. — Неважно. — призрак аккуратно гладит по голове, расчëсывая пальцами чёрные грязные и спутавшиеся волосы. Сейчас никак нельзя поддаваться эмоциям, а уж тем более винить кого-то. Они оба сейчас не в лучшем положении. У одного жар и кровь кипит в венах, а у другого остатки души рвутся на части.***
В глазах плывёт потолок, в ушах звенит. Под одеялом ужасно холодно и Джон просто хочет уснуть. — Mi tesoro, как ты? — слышится бархатистый низкий женский голос. Мэри Блейк, приоткрыв дверь, с беспокойством оглядывает своего сына, которому легче не становится. — Не очень. — парень громко кашляет, приподнимается на кровати и, кажется, сейчас выплюнет свои лёгкие. — Боже… А я говорила, что американские методы лечения — чушь полная! — восклицает мать и быстро уходит, оставив дверь в тёмное помещение открытой. — Мам, не кричи. — Джон закрывает слезящиеся глаза, в которые попадает свет из коридора второго этажа. Мэри возвращается с деревянным подносом. Её каштановые волосы теперь завязаны в высокий пучок, а на светлом джемпере заметны пятна неизвестного происхождения. Она великолепная по внешности, но сложная по характеру женщина. Но никто в семье не подвергает сомнению её ведущее место в родительском союзе. — Прости, Джонни. Вот. К чёрту местые средства.—она подошла, поставила поднос на прикроватную тумбу и приложила ладонь к лбу сына. Металл обручального кольца приятно охлаждает горящую кожу, а мать хмурится и качает головой. — Где ты умудрился? Так. — женщина подаёт стакан с горячей жидкостью, — Заваренные листья апельсина с перцем. Одно из народных средств в Испанских городах. Понижает температуру и способствует спокойному сну. — блеск карих глаз в темноте, словно черти пляшут. Мэри подаёт Джонатану чай, гладит по взмокшим волосам и смотрит ласково. — Gracias, mamá. — улыбка старшего сына, пусть и настолько слабая и вымученная, греет душу матери.***
Это всё так критически не вовремя. Кукловод возвращается с заснеженной улицы чуть позже, чем рассчитывал. Хелен спит. И правильно. Лучше переносить болезнь так, чем на ногах в вечно холодное время. Кукольник скидывает лишний снег с шапки и кед, бросая на табурет около входа тёплые вещи и (невозможно) сухую бумагу и древесные сучья. Чью голову ради этого нужно было разбить топором, который кстати тоже тут с нами, мы, конечно же, не скажем. Но, как факт, добыто было тяжким трудом. «И всё-таки, как же приятен на вкус тот мимолëтный страх от неожиданного осознания смерти.» — размышляет парень, собирая нехитрую конструкцию и устанавливая её под камин. Как повезло, что в таком мелком домишке вместо печи есть камин. Порывшись в карманах в поисках зажигалки и не обнаружив её, Кукольник тяжело вздыхает и, с такой же тяжесть направляется к спящему Отису. У него в кармане были спички. Интересно, а он не замёрз? Что он вообще хочет? Вот пойми этого человека, когда он всегда молчит. Каждое слово приходится клещами вытягивать. Если температура поднимется ещё выше, то придётся придумывать что-то. — Вот скажи, почему ты меня никогда не слушаешь? — шепчет Кукловод, присаживаясь на корточки рядом со спящим. Протягивает руку к чужому боку, чтобы найти спички в кармане жакета. Через всё ещё мокрую ткань удаётся нащупать маленький коробок, которому лет, как Иисусу. Отис ворочается и что-то невнятно бурчит. — Что? — брови Кукловода сходятся ближе к переносице, губы сжимаются в почти незаметную тонкую полосу. Кровавый не реагирует на слова, лишь приоткрывает губы, снова погружаясь в больной мир. — Хелен, мать твою. — шепчет недовольно Кукольник и, убирая спички в карман пальто, встаёт. Крепко подхватывает парня под коленями и за спиной, аккуратно прижимая к груди, стараясь не разбудить. Переносит его ближе к камину. Холодный камень заставляет Хелена задрожать и призрак, замечая это, чиркает спичкой, разжигая пока что маленькое, но яркое пламя. Он подходит ближе к парню, присаживаясь рядом. Осторожно ведёт пальцами по бледному запястью с яркими венами вниз, медленно переплетая их пальцы и надеясь, что Хелен не вспомнит ничего из того, что происходит сейчас. Потому что хочется, чтобы этот момент принадлежал только ему. А в камине постепенно разгорается пламя, требуя своей законной пищи.***
Кукловод уже и не знает, что делать. Он долго искал дом, где есть хоть что-то, что можно применить в лечении. В аптеке его точно примут за беса, в полевых условиях сейчас ничего путного не найти. Остаëтся промышлять воровством. Не лучший вариант из возможных, но самый быстрый. В окнах дома горит свет. Это плохо. Было бы лучше, если бы хозяева уже спали или вообще отсутствовали. Призрак проникает в помещение кухни и начинает думать где можно найти лекарства. Обычно люди хранят аптечку в ванной комнате, но там скорее всего лишь средства первой помощи. Значит таблетки и всякое другое должно быть на кухне. Кукловод оглядывает шкафчики подозрительным взглядом и прикидывает место. Выбор падает между маленьким шкафчиком над плитой и продолговатым шкафом в углу. В первом не те условия содержания — постоянное нагревание. Значит второй. Победная улыбка озаряет лицо. Не прогадал. Различные виды обезболивающего, антибиотики и... Бинго! Жаропонижающее. В другой комнате послышались шаги и женский обеспокоенный голос. — Дорогой, у нас завелись крысы? Ну я же слышу их на кухне. "Сами вы крысы" — подумал Кукловод перед тем как вылезти через окно со своей добычей.***
Призрак быстро, словно ураган врывается в помещение. Кажется, что от его появления содрогаются стены. Он оглядывается в поисках знакомого лица, которое как раз сидит в углу, укутавшись всё в тот же плащ. — Хей, Хел, ты только сознание не теряй. — первая часть фразы тонет в мутном рассудке и остаётся лишь просьба, которую Отис старается выполнить. Жаропонижающее в жидком виде, поэтому и вода не обязательна. Человек недобро косится на пузырёк, но покорно открывает рот и выпивает то, что ему предлагают. Сейчас не то положение, чтобы отвергать помощь. — Подождём немного, если не станет легче, то я придумаю что-нибудь другое. — тихо говорит Кукловод, но его голос проскакивает сквозь голову, словно ультразвук. Он садится рядом и совсем не возражает, когда Хелен укладывает свою голову у него на коленях, а тот совсем не против того, чтобы чужая рука так нагло, но успокаивающе перебирала его волосы. Утро ожидает Хелена слегка шатким состоянием, но он чувствует себя заметно лучше. Больше нет сонливости и безумной головной боли, а по голове всё ещё ласково гладят. — Ты можешь уже прекратить. Я не ребёнок. — Отис скидывает с себя плащ, который использовал в качестве одеяла и пытается подняться, опираясь на плечо Кукловода. — И тебе доброе утро, дорогуша. — с сарказмом произносит призрак, хотя они оба знают, что благодарны друг другу. Просто признаться вслух — это нечто сложное. Нечто интимное и глупое. Они оба выше этих банальных фраз. Хелен поднимает пузырёк с лекарством с пола, вертит его в руках и кладёт в карман. Никаких лишних вопросов, ведь всё и так понятно. — Спасибо... — стоп. Что? Кукловод удивлëнно распахивает глаза и смотрит на прямую и гордую спину друга. Вопросы задавать как-то не хочется, мало ли что у этого человека в голове. Вдруг с непривычки благодарить кинется и шею перегрызëт. Хотя... Кукловод даже не против такого исхода. Он улыбается и кивает собственным мыслям.