One life to live, One love to give, One chance to keep from falling, One heart to break, One soul to take us, Not forsake us.
***
Воздух размешался с холодной песчаной дымкой. Тёплая зима обещала быть слякотной и грязной, как и любая человеческая душа на этом веку. Погода — как отражение сущности нынешнего человечества. До чего же грустная аналогия. Хелен мёрзнет и показывает это всеми своими немеющими руками и стучащими зубами. Под его красивыми глазами залегли глубокие тени и болезненный вид испугал бы любого обычного человека. Но Кукловод находит в этом свою отдельную красоту. Их натянутые души болезненно переплелись с недавнего времени. Можно ли назвать эту привязанность здоровой они оба не знают и это, наверное, к лучшему. Кукольник немо кивает на заднее сиденье, намекая на отдых. Художник — человек ужасно упёртый. С ним тяжело, особенно в плане понимания. Чего только стоит то, что при любой ссоре он готов вонзить нож тебе в горло без лишних раздумий. Нет, Кукольник его не боится. Эта его неожиданная вспыльчивость оказывается весьма привлекательной и завораживающей. Как в порыве гнева его губы поджимаются и становятся ещё бледнее, чем есть, как он готов вынести из души всё, что думает. Это так дурманит и так пьянит. Только ради того, чтобы созерцать такого Отиса Кукловод готов выводить его из себя ежедневно. Человек хлопает дверями машины, припаркованной около какой-то полу разбитой ограды. Спать на заднем сидении автомобиля — не самое удобное и приятное, что ему приходилось испытывать в жизни. Но, согретый курткой и кукловодовской шапкой, он понимает, как же сильно устал. Эта безумная беготня от властей, эти душевные переживания так измотали Кровавого, что он прямо сейчас готов упасть замертво и проспать ближайшие сто лет. Кукловод на переднем, кажется, даже не против такой перспективы, ведь тоже прикрывает глаза и замолкает. Воздух согрет частым дыханием Хелена и светодиодная лампочка в салоне выключена. Но даже так парень видит часто перебивающееся мягкое свечение из-под чужих ресниц. Ужасно хочется говорить, обсуждать всё на свете, как они это делали всегда, но слова разбегаются из головы и остаются лишь тянущиеся воспоминания. — Хелен, хватит пялиться. Тебе нужно поспать. — не открывая глаз говорит Джон, и Художник вздрагивает от внезапного обращения. Марево сна наползает на глаза, но заснуть так легко не хочется. Это ведь так глупо, что именно после этих эфемерно заботливых слов ему захотелось упасть в дремучую пропасть. Кукловод задумывается о том, как тихо спит Хелен, когда ему ничего не снится. Ни храпа, ни сопения, ни ворочания из стороны в сторону. Как труп. Раньше Кукловод иногда в панике проверял, дышит ли тот вообще и каждый раз бездумно зависал, засматриваясь на едва дрожащие ресницы и приоткрытые губы. Сейчас всё тот же он спит позади. Всё ещё ужасно неловко от того, что призраку кто-то доверяет настолько сильно. Кукольник поворачивает к нему голову, заглядывая назад. Отис дремлет, поджав коленки. Кукловод позволяет себе допустить, что это мило. — Иногда, мне кажется, что твоей дурости хватит на десятерых таких же Хеленов. Ну, кто ещё, кроме тебя, мог бы ввязаться в такую чудну́ю ситуацию? — шепчет призрак, складывая руки на груди и устремляя взгляд в бесконечное небо, которое, на удивление, чистое. Кукловод тоже устал. Устал от неопределённости и вечного мозгоëбства. Возможно ему пора было бы кого-нибудь придушить, ведь силы на исходе. Вот чëрт, и так всегда. Приходится рассчитывать каждый свой шаг, слово и действие. Любая нерациональность или опрометчивость могла стоить времени, целостности, жизни. А иногда, как и всем людям, Кукловоду просто хотелось вздохнуть нормально, без оглядки на чужие руки, держащие за шею. Просто, твою мать, разреветься и успокоиться. Обида подкатывала волна за волной, словно только и ждала того, чтобы раздавить всё его достоинство подчистую. — Джон. — зовёт тихо парень и Кукольник давится подступающим безумием, неуверенно и отрывисто отвечая: — Да? Ответ тонет в их общем понимании. Слишком уж хорошо они изучили друг друга, чтобы спутать. Слышно, как Отис встаёт, шумно вздыхает. Кукловод ощущает на своих ключицах давление и тепло чужих рук. Эта тяжесть объятия давит прямо на тело ниже горла, где, по человеческим знаниям, должна находится душа. — Джон, я л… — тихо шепчут на ухо знакомым приятным голосом, но окончание фразы теряется в собственном всхлипе. И прорывается долго выстроенная плотина. Кукловод закусывает губу, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. Отчаяние застилает с головой, окатывает холодным водопадом. — Твою ж мать… — по подбородку на человеческие руки капает горькое жидкое золото, сопровождаемое тихим заунывным воем, как будто подстреленной собаки. Руки на груди сжимают сильнее, словно выдавливая слëзы. Хелен знает, как ему сейчас больно. Хелен вообще много чего знает о нём, но предпочитает использовать на практике. Душа так сильно болит, так явно рвётся на части, что Джон уже даже не пытается сдерживать эмоции, доверяясь Хелену так, как он доверился ему. Даже чуть больше. *** Тëплый майский день встречает студентов приятным ветром и солнечными лучами. Кто-то радуется скорому началу каникул, кто-то активно готовится к сессии, а кто-то ощущает на себе все прелести жизни. — Джонни, меня утвердили на главную роль в постановке университета! — кричит девушка в красивом светлом джемпере и шортах, на бегу сбивая с ног своего парня. Джонатан не успевает среагировать, чтобы поймать её и они вместе падают на траву университетского двора. — Эмра, это замечательно. Я думаю, что тебе очень пойдёт то красное платье. — Джон аккуратно заправляет её волосы за ухо, откровенно любуясь женским лицом с яркими алыми губами, покрытыми помадой. Она такая красивая сейчас, да и всегда. Джон, как истинный творец, ценил всё, что хоть немного представляло собой идеал. Эмра была идеалом почти античным. Статую с неё можно было сделать шикарную. Девушка смотрела в ответ с недопониманием. Она держала руки по обе стороны от головы парня и его мягкая улыбка говорила больше, чем любые слова. Эмра внезапно заулыбалась и рассмеялась так звучно, что задела чужое самолюбие. — Ну чего? Что смешного? — Джонатан хмурится и совершенно уверено кладёт руки на девичью талию. — Джон, а Джон? Я люблю тебя. — сладко шепчет Эмра, наклоняясь ближе и целуя парня в уголок губ. И становится как-то плевать на колючую траву под спиной, на окружающих, что были бы недовольны этим откровенным проявлением привязанности. Эмра горячая, как майский день накануне сессии, но в ней столько же жизни, как в кукле на витрине антикварного магазина.Проваливай, тупая сука.
«Добро пожаловать в Юли!»
ждали чистые и ровные дороги, словно здесь так редко ездят, что их даже не нужно чинить. Хелена это порадовало, а вот Кукловоду это приносило неприятное щекочущее чувство внутри. Дежавю. На этих же дорогах когда-то было так приятно кататься на скейте. Завиднелись цветные крыши жилых домов. Однотонность пожирала это место, давя в себе все яркие оттенки. Отиса это сильно расстраивало. Такой привычностью стал красный цвет в его жизни. Он тëк по венам, брызгал на стены и листы бумаги, приятно окрашивал перчатки. Кровь была везде, где Художник думал ступить, коснуться своей кистью. По сравнению со старым городом и кровь, и солнце, и кукловодовские глаза были кислотно-яркими. Он припарковал машину около какого-то входа в парк и взглянул на призрака, которого, невооружённым глазом видно, напрягала наступающая действительность. Конечно, Хелен бы тоже испугался, если бы его привели на место, где он расстался со своей прошлой жизнью. Парень тянет руку к спутнику, но одëргивает себя на полпути, поджав пальцы, потому что на его действие реагируют мгновенно. Кукловод устремляет заинтересованный взгляд, словно прямо в душу. — Чего? — хмурится Отис, делая вид, что ничего он такого не думал и не делал. Кукловод рядом усмехается и трëт костяшкой пальца уголок глаза. — Ты отвратный лжец. — отзывается собеседник и хихикает так понимающе подло, что у Отиса появляется желание врезать ему по красивому лицу. Красивому лицу… А есть ли за этим лицом что-то ещё? Определённо что-то есть. Что-то маленькое, неуловимое и едва ли похожее на чувство. — Просто ты слишком профессионален в этом. — Оу, спасибо. Приму за комплимент. — Кукловод прикусывает нижнюю губу и улыбается, стараясь не смеяться, а то тогда Хелен его точно прибьëт. А он, уж поверьте, сможет и не такое. Таким человек было невозможно не восхититься. — Это не комплимент. — А что тогда? — Факт. — в этом слове столько действительной опасности. Кукловод очень хорош в плане эмоций, их чтения и использования, поэтому Хелен привык считать каждую их словесную баталию своеобразной игрой на смекалку. Сейчас он почти уверен, что выиграл в этой равной битве эмоционального понимания. Призрак прищуривается, но ничего не отвечает. Отворачивается и всё-таки касается чужих пальцев, вызывая у Художника волну мурашек по всему телу. Нежное чувство тоски и спокойствия. Отис чувствует, как оно зарождается в том месте, где его касались руки призрака, и разливается по телу с кровью. *** Люди слишком часто врут. Врут о семье, о жизни, о чувствах, об отношениях, о самих себе в конце концов. Даже мелочи не обходятся без едкой, кислой на язык лжи. Кукловод с самого первого дня поклялся себе, что ложь это мерзко, что он не будет уподобляться людям и врать всём, кто спросит. Печально, что он никогда бы не уберёг себя от вранья. Оно живёт во всех нас с рождения. В нём тоже. Иначе Джон не стал бы врать сам себе о своих же чувствах. Что ты пытался подавить? От чего избавиться? Не странно ли бежать от того, что всё равно настигнет? Джон, ответь. Ответь мне… — Джон! — резкий звук над ухом и хлопок перед носом заставили резко открыть глаза, теряя все те вопросы из виду. Кукловоду просто чудовищно хочется сказать спасибо. Художник сердито смотрит на призрака, который замечает эту тонкую складку между бровей, полный беспокойства взгляд и думает, что было бы неплохо сказать Хелену о том, что те, кто сердятся — быстрее стареют. — Ты что-то хотел? — заторможенность спрашивает призрак. Эти слова кажутся лишними и тонут в воздухе. — Мы приехали. Это ведь тот самый причал? — Хелен кивает на тонкую отмостку чуть выше уровня воды. Юли остался позади, за парой километров. В этой части Флориды нет пляжей или общественных мест. Такое редкое тихое место, каких в городах-мегаполисах (каким считается центр Флориды) почти не встретить. Полоска древесных балок, составляющих собой мост идёт вдоль берега, отрывается от него и устремляется вдоль воды, резко обрываясь. Шаткая конструкция наверняка стоит уже не первый год, но Кукловод никогда этого места не видел. Промышленный район, почему-то безлюден. И это только на руку. — Такое странное место… — шепчет Отис, боясь оборвать момент громким звуком. Он прав. Странное. Здесь нет людей, поблизости нет какого либо рыбного промысла. Кукловод предпочитает промолчать. Скорее всего это местные причуды. — Но согласись, что здесь красиво. — улыбается Кукловод, обнажая ряд ровных верхних зубов. Художник морщится и выходит из машины, направляясь к краю причала. Призрак долго смотрит ему в след. Внутри поселяется странное чувство спокойствия, которое не посещало уже давно. В конце концов, обдумав всё «за» и «против», он тоже выходит, захлопывая дверцу, отчего та мелко дребезжит чуть опущенным стеклом окна. Хелен присел на краю, опустив ноги вниз. Подошва обуви сильно рисковала намокнуть, ведь до воды оставалась какая-то пара сантиметров. Отис и океан очень друг другу подходили. Непостоянство воды и близость шторма отображались в каждом шаге, каждом взмахе руки с ножом. И Хелен, и океан, всегда преданно ожидали бури. Существует теория, что Мировой океан изучен лишь на 20%. И в этом они тоже очень похожи. Кукловод подходит ближе, останавливаясь за спиной у Кровавого. Тот опустил голову и, словно пытается рассмотреть песчаное дно. — Я долго думал насчёт твоей смерти. — резко прерывает тишину человек и, если честно, это не та тема, которую Кукольник хотел бы обсуждать так часто. — И как? Думалка не устала? Что надумал то? — щурится призрак, наклоняясь к Отису чуть ближе, потому что говорит он слишком тихо, а океан бьётся слишком громко. — Хочу, чтобы мои похороны были весëлыми. — фыркает собеседник и Кукловод искренне удивляется этой фразе. Он бы не так сильно удивился даже если бы Хелен сказал: «Хочу оргию на моих похоронах». — Я тебя сожгу, а прах заправлю в трубку и скурю. — хмурится он в ответ, понимая, что над ним просто смеются. Хелен резко откидывает голову, встречаясь взглядом с призраком. Кукольник удивляется, когда Художник тянется руками к его толстовке, хватаясь на капюшон и втягивая ниже. В голове точно представлены все те сцены из романтических фильмов, как поцелуи у океана. И призрак ещё больше удивляется, осознавая, что он это помнит. Человек выглядит расслабленным. Его губы растянуты в улыбке, а в глазах играют хитрые черти. Он не успевает среагировать, как-либо предотвратить, хоть стать невесомым. Его резко тянут вниз и вперёд, заставляя потерять равновесие и упасть прямо в ледяную воду. Отис звонко смеётся, резко убирая ноги повыше, чтобы не повторить ту же участь. Кукловод в материальной форме со злыми глазами и мокрыми, прилипшими к лицу волосами выглядит, как Кикимора из славянских сказок. Не хватает только тины или водорослей. — Ты не дождёшься моей смерти. — выдвигает вердикт Хелен, закусывая нижнюю губу, чтобы снова не рассмеяться в полную силу. — Верно, ведь я сам тебя и утоплю. — шипит призрак, рукой откидывая назад волосы. Вместо гулкого раздражения появляется стойкое желание утопить эту язву, что сейчас сдерживает смех и боязливо поджимает ноги. Но Хелен же человек, он заболеет. Успокойся Кукловод, успокойся. Кукольник зло выдыхает и, подплывая к причалу, хватается руками за затëртые края досок. Такая себе опора, но хоть что-то. — И я тебя. — отвечает он совсем тихо на признание, которое в прошлый раз оставил висящим в воздухе. Парень сначала удивляется, приподнимая бровь, мол «о чём это ты?», а потом улыбается, нагибаясь ближе к чужому лицу. — Ты холодный, мокрый, мёртвый и вообще фу. — говорит он, а сам не может сдержать уголки губ, что ползут вверх. — Кого ты пытаешься обмануть? — хмурит брови Кукловод, как внезапно ощущает горячие губы и их прикосновение ко лбу, разом теряя все слова, что хотел возразить. — Видимо, себя.