«In God We NOT Trust»

            Тишина в машине прерывается лишь звуком двигателя. В салон порывами прорывается холодный ветер из открытого окна. Художник просил его закрыть, но просьбу проигнорировали. На что оба ответили друг другу молчанием. Поездки в машине часто успокаивают и убаюкивают. За окном быстро сменяются пейзажные шоссе, которые можно было с удовольствием запечатлеть на фото или картине. Уверенность в том, что любому ценителю искусства эта красота затмила бы разум не покидал всю дорогу. Хелен и не представлял, что мир вокруг — за пределами городов — может быть таким красивым. Даже голые деревья казались такими восхитительными на вид, что их можно было бы нарисовать на холсте вместе с лужами и слякотью. Кровью. Жалко нет ничего, кроме памяти, где можно это сохранить. Отис мельком поглядывает на соседнее сиденье, где серый комок из одежды почти не шевелится. И человек бы поверил, что он спит, но знает, что ему это не нужно. Это потребность, как и еда, живая. Кукловод молчит уже пару часов и никак не поддерживает попытки поговорить. Как будто ушёл в себя и с концами, потонул без спасательного круга. Точка на карте близилась и интерес, подогреваемый связью призрака с этим местом только разгорался. Юли. Название то какое. Истинно южное. Короткое и мягкое, как запах апельсинов, как берега, омываемые океаном, как клубничное мороженное под палящим зноем. От него веет солнцем, теплом и летом. Сейчас не лето, а грязная и жалкая зима, которая в Америке привычна. От Юли веет морем и песчаным пляжем. Всего пара километров до океана...       Отис уже чувствует этот холодный бриз в лицо и хмурится из-за того, что Кукловод никогда не рассказывал, что родом с юга. Он вообще многое умалчивал о том себе, что был до смерти. Хелен не знал его прошлого, а Кукольник не спешил сбрасывать замки. «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями» — как вещал Новый Завет и Иоанн Христосов. И не нашёлся ещё тот смертный, сын не божий, что вскроет внутренности. Призрак мрачно молчал, казалось даже воздух вокруг него становился гуще, словно скисал. Золотые глаза были закрыты, но сквозь тонкую ткань век проглядывал слабый свет и изящные, чуть темнее, чем белок, зрачки и радужки.       Глаза Кукловода всегда завораживали. Хелен с уверенностью мог сказать, что цвета красивее он не видел. Белки глаз бледно жёлтые, как будто цвет вымыло водой. А радужка и зрачки, которые у обычных людей контрастируют с остальной глазницей, цвета более тёмного. Цвет песчаной пустыни, который как раз и излучает свет. Ошибочно люди думают, что весь его глаз светится, но Отис помнит, как однажды видел эти глаза в полной темноте. Тогда он и подметил эту красивую особенность. Светятся не глаза, а радужки, освещая всё остальное. Эти глаза, их свет и внутреннее тепло Кровавый ассоциировал с солнцем. Банальное сравнение, но с огнём было бы ещё банальнее. Оба эти явления горят всегда. Золотой прожектор же, имеет свойство гаснуть в самые дерьмовые моменты жизни. И эти моменты Отис ненавидит. Ему противен этот мёртвый-жëлтый цвет, который теперь был напрямую связан с чужой печалью. Всё внутри содрогалось от взгляда в эти глаза. Сердце всегда предательски жалось в самый дальний край рёбер, а Отис не знал, что с собой сделать, чтобы не ляпнуть какой-нибудь успокаивающий бред.       Кукловоду никогда не нужна была поддержка. Он огрызался, шипел что-то злое, но никогда даже руки не принимал, чтобы подняться. И эта гордость, граничащая с нахальством просто до невозможности раздражала. Хелен каждый раз думал, что будет, если один раз в жизни врезать ему по лицу. С большой уверенностью он даст сдачи. Этот ублюдок никогда не оставался в долгу. Всё могло бы дойти до того, что они переубивают друг друга, выпуская пар. И Хелен не лез, не потому что боялся Кукловода и его сил. Нет, если бы боялся, то не был бы рядом так долго.       Он просто слишком любил эту дерзкую ухмылку на красивом и ровном лице.       Сказать про красоту и не сказать про другие качества Отис считал пошлостью. Кукольник был умён. Это он понял ещё в первую встречу, когда в процессе недолгого диалога тот успел сделать пару отсылок на Данте, Достоевского и процитировать Библию. Конечно, столько лет не иметь возможности развлечений, кроме убийств. Так же, надо заметить, что призрак имел неплохое чувство юмора. По крайней мере, он часто мог выбить из Хелена искренний смех. Если не над шутками, то над тупостью в поведении. Кукловод был тем, кто не нуждался в собеседнике. Он мог часами вещать о какой-нибудь чуши, как новостной канал, который невозможно переключить. И у Отиса не было желания, чтобы этот ведущий заткнулся, в отличие от той женщины из телевизора в магазине. Хелен часто вспоминает, как под эти грузные монологи он засыпал. Призрак потом обижался, что его не слушают, но всё равно продолжал говорить, будто убаюкивая. — Так и будем молчать? — спрашивает Отис, стараясь, чтобы голос звучал как можно строже. Сам не знает зачем, но почему-то это придавало уверенности. Кукловод тратит пару секунд на то, чтобы повернуться и посмотреть в ответ. Но всё ещё молчит. Он скидывает капюшон с головы и поглядывает на руки Художника. Этот взгляд оседает на людях, как кандалы, но Отис переносит его гораздо легче. — Ты точно не хочешь говорить со мной обо всём этом дерьме. — Почему же? Можем поговорить. — Хелен внутренне ликует от того, что заставил Кукловода заговорить. — Это был не вопрос. — ровно кидает Кукольник и вновь отворачивается к окну. Сигнал снова потерян. Кровавый уже готов был бросить эту затею. Ведь, если не хочет, то зачем заставлять? — У тебя хоть раз была девушка?       Хелен замирает, чуть не проглядев поворот. Он судорожно сжимает руль и выдыхает, когда машина выравнивается. Сбоку слышится ехидный смешок и Кукловод поспешно прикрывает рот ладонью. — К чему этот вопрос? — огрызается Отис и хмурит брови. Допрос с пристрастиями после долгого молчания в их планы не очень входил, — Не было. — призрак хмыкает и хитро улыбается. — А парни? — в глазах его играются черти с искрами азарта. Он незаметно для водителя придвигается ближе и смотрит так странно на профиль Художника. Внутри от этого взгляда всё дрожит. — Тем более не было. — сурово отвечает парень, а сам не замечает, как шея и лицо охватывает жаром от подобных тем. Вроде не маленький мальчик, а тема отношений и секса крайне исключаема из обсуждений, словно блокируется, — А ты? Ну, я имею ввиду до того, как... — Девушка была. — обрывает Кукольник, не давая договорить фразу, — Потом мы с ней расстались, а затем я лишил себя жизни. — со смешком произоносит он. Слушал бы его кто другой, то конечно же поверил в то что он просто смеëтся над прошлым, но не Хелен. Слишком много он знал людей, что вот так оборонялись, сохраняя в себе свои чувства. Кукловод просто скучает. И жалеет немного. Поэтому Отис протягивает к нему руку и хватает за руку, уверенно сжимая в своих пальцах ладонь. Собеседник недобро косится на него, но серые губы дрогают в неуверенной искренней улыбке. Он сжимает руку в ответ и отводит взгляд в окно. — Мне всегда нравилась эта проницательность. — тихо говорит он, то-ли случайно, то-ли нарочно, царапая ногтями пальцы. — Боюсь спросить, что тебе ещё нравится. — смеëтся Хелен, возвращая ладони на руль. Кукловод несколько раз показушно кашляет в кулак и с умным видом выдаёт: — Ну, вообще мне нравится пожëсче. — Хелен где-то по ту сторону руки, поражëнно стонет. — Ну почему обязательно всё превращать в пошлость? Мерзость. — брови хмурит и выглядит таким уставшим и изнемождëнным от всей этой канители, что пожалеть хочется. — Я так выражаю свою любовь к тебе. — с улыбкой произносит призрак. На душе застывает непривычная лёгкость. Так спокойно... С Отисом всегда так хорошо. Не из-за того, что он человек и не сможет навредить. Кукловод уверен, что у Хелена даже мысли такой нет. Холодный ветер и слякоть уже не так сильно бросаются в глаза и внутренний мороз уже не кажется таким ощутимым. — Кукловод, а как тебя звали до смерти?

Звон

      Звон настолько сильный, что хочется согнуться пополам, расцарапать ушную раковину. По голове словно огромным молотом раз за разом бьют. С ума сводит не столько этот вопрос, не воспоминания о прошлом, а то, что за ними скрывается, как будто внутри истошно кричал Джон и рвался наружу при любом его упоминании. Птица в клетке, отчаянно желающая свободы. Кукловода ведёт. Начинает подташнивать, словно желудок вернули на место. — Зачем тебе это знать? — вместо расслабленного ответа вырывается сдавленный голос, точно такой, каким пытаются люди скрыть слëзы, следы своей слабости. Пальцы с остервенением царапают рукава толстовки, если бы была возможность, то он бы их порвал. — Я подумал, что мы знаем прозвища друг друга. Моё имя ты тоже знаешь, а на счёт твоего я не в курсе. — Хелен сохраняет спокойствие в лице и это совсем не вяжется с хаусом в глазах. Он понимает, что если хочет что-то узнает, то ему придётся надавить на самое больное. Это больше похоже на месть, ведь Кукловод всегда так делал, когда чего-то не получал. Призрак недоверчиво косится на Отиса и думает, а стоит ли это того. Хелен человек, он смертен. Да и как он может использовать это против него? С другой стороны, если слишком сильно открыться, то можно потерять огромный оплот защиты. Сомнения пожирают изнутри, а Хелен терпеливо ждёт напротив. Вот только Кукловоду известно, что это терпение имеет границы, сам не раз испытывал на прочность.       Если приглядеться, то Хелен не похож на того, кто может манипулировать чужим доверием, но не хочется повторить участь психиатра, у которого он лечился семь лет. — Ты не хочешь говорить или не хочешь вспоминать? — что ещё более страшно — Художник задаёт правильные вопросы, а это один из главных критериев победы. Эти воспоминания нечто чужое, что не хотелось бы ворошить. Об обратном просят и Хелен, что так упрямо вытягивает ответ, и Джонатан, которому осточертело это заточение между небом и землёй. — Джон... — так тихо звучит имя, что даже Хелен, который не жалуется на плохой слух, хмурится и неосознанно придвигается ближе, чтобы расслышать. Внутри всё замирает. Вскрывают давно заживающую рану, из которой кровь льёт багряной рекой. — Джонатан. — более твёрдо, но всё ещё тихо. Почти шёпотом. Отис замирает и его кончики ушей краснеют, потому что они так близко друг к другу, что он может в точности рассмотреть чужую радужку. — Красиво имя. Ироничное. — усмехается Кровавый и призраку видно, как он смущён внезапным откровением. Его чёрные волосы растрёпанные и грязные, он понятия не имеет, как давно их мыл и нет ли у него вшей. Кукольник не брезгует и гладит его по голове, заправляя слегка отросшие пряди за уши. Лёгкое касание холодных пальцев и парень вздрагивает, поднимая глаза. Зрачки расширены, заливают голубой цвет и добавляют безумности. —Джонатан, если я умру, то... — начинает было человек, обращаясь по новому, с удовольствием осознавая, как приятно звучит эта "Т" в конце. Кукловод замирает, потому что в голове стремительно рушится чужая клетка, а ему приходится отвечать на эти вопросы, обращëнные не ему. — Ты не умрёшь. — сурово и без возможности оспорить. Одна лишь мысль о смерти Хелена ужасно пугала, как будто у него самого пытались отнять жизнь. Страх этой потери рос с каждой секундой, когда Отиса не было рядом. И ничто не было бы более красноречивым намëком. Эта пакость проросла внутри, как ядовитый плющ и отравляла трезвый разум каждый раз. Ещё немного и она расцветёт, дав новые побеги. — Но если... — Не "если", Хелен! Никаких "если"! — призрак неосознанно повышает голос. Потеря самообладания была бы фатальной ошибкой, если бы прямо перед ним сидел не Хелен. Тот пялится своими голубыми глазами, в которых сквозит непонимание момента, а потом улыбается. Улыбается так весело и подло, что у Кукловода не возникает сомнений, что он снова проебался.

***

      Дорога была ужасно долгой и лежала в основном через пустынные трассы. Если быть честным, то этот однотипный пейзаж давно уже начал надоедать. Вокруг было пусто, но, на удивление, ни удушающей жары, характерной для некоторых районов, ни влажной грязи уже не было видно. Мир как будто вдохнул новую порцию жизни. Новую дозу получила не только природа. У призрака на душе теплилось чужеродное чувство, словно что-то внутри срослось, восстановилось. Исчезли "другие" желания.       Призрак несколько раз метнул взгляд в сторону своего человека. Тот за всё время поездки казался измотанным и до боли знакомым. Такой Хелен представлял собой смесь ночных разговоров, рассветного разочарования и общей боли. И он не раз смотрел в ответ, неловко и быстро отводя глаза. Такой напряжëнный. Ха, даже смешно. Как будто между ними может что-то быть. От такой мысли Кукловод усмехнулся.       Так всё это осточертело, «хоть вешайся», как поговаривал Пастернак. Джон снял капюшон, плавным движением открыл окно, из которого мгновенно вырвался сильный поток ветра. Сначала высунул руки, укрытые перчатками и рукавами. Холодный поток обогнул их и метнулся дальше. Жаль, что нельзя сейчас испытать эту волну мурашек от рук до позвоночника и дальше к шее. Ткань рукавов плаща ритмично двигается в такт музыке воздуха. Кукловод снова обернулся на Хелена, который против этих желаний, кажется, ничего не имел, и, схватившись за раму высунул в окно голову. Волосы мгновенно разметались в разные стороны, как чёрные вороньи крылья. Шапка, которую решено было отдать Отису, вряд ли бы спасла ситуацию. Кукольник поправил волосы, откинув их назад, а ветер приятно обдувал лицо. От всей этой ситуации внутри что-то издавало бешеные импульсы, разносясь по всему телу.       Разве не это та самая свобода, о которой все так громогласно кричали? Власть над самим собой, власть над моментом. Люди так наивно считают, что свобода — это побег от будней и обязательств. Такие глупые создание, как можно путать обычную лень и безответственность со свободой. Состояние и результат с дорогой и возможностью. Сейчас было так... свободно, словно всё вдруг потерялось в этом ветре, в этой дороге, в них двоих. —Хелен!— крикнул Кукольник, прикрыв глаза. Художник лишь сдерживал губы, что растягивались в улыбке при виде такого совсем детского поведения. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты восхитителен, когда беспечен? — сказал Кровавый негромко, зная, что его не услышат. Кукловод дёрнулся и, выгнув спину, словно дикая кошка, вернулся обратно в салон. Он тряхнул головой, понимая, что волосы превратились в ужасную растрëпанную мочалку. — Чего? — повернулся призрак, параллельно поправляя пряди. Хелен улыбнулся открыто и честно, а затем выдал: — Выглядишь ужасно. — ответом ему была секунда яркого удивления и мутный цвет глаз, а затем громкий и звонкий смех. — И кто мне это говорит? Человек, который больше похож на Франкенштейна из фильма тридцать первого года? О боже! — широкая улыбка сверкает так же, как и глаза и Художник не может не податься чуть ближе, чтобы запомнить этот смех надолго, запомнить этот искренний блеск в глазах. Настолько погрузившись в мысли об этом, он даже не замечает, как Кукловод перестаëт смеяться и кажется слегка удивлённым. И только потом до Хелена доходит, что между ними снова какие-то жалкие сантиметры. Любой дурак бы уже понял, что к чему.       Сердце замирает на пару мгновений и снова ускоряется до противного шума в ушах. Кровь в венах перетекает так быстро, что руки непроизвольно начинают подрагивать. Когда они вообще перешли эту грань между дружбой и неловкостью перед щемящими чувствами? А может этой грани никогда и не было? Может это должно было произойти?       Кажется, они всегда были близки. Их судьбы переплетались во всём: мысли, прошлое, экстаз перед творческими порывами, враждебный взгляд на мир. С самого их знакомства, с самой первой фразы и недружелюбного «Ты ещё что за нечисть?». Они должны были быть рядом, ведь подстреленные собаки должны держаться вместе, ради собственной безопасности.       За тесной клеткой рёбер безумно болит и Художник закрывает глаза, осознавая всю глупость того, что они, как малые дети бегали друг от друга, боясь привязаться. Человек подаётся вперёд, неловко сталкиваясь лбами с призраком. Тот морщится слегка и замирает, рассматривая чужие подрагивающие ресницы. Кукловод не человек, отвергает всё, что связывает его с прошлым, но Джонатану ужасно хочется заплакать. Он закусывает нижнюю губу и закрывает глаза так же, как его спутник. Так они будто могут слышать мысли друг друга.       Это взаимный жест скорее интимный, чем дружеский. Они оба это признают. Тепло от живого тела разливается наружу, а призраку жизненно важно прижаться к этому жару. Он осторожно кладёт ладонь на тонкое плечо, плавно спускаясь по предплечью, локтю до ладоней и к пальцам. Тонкие и длинные пальцы с огрубевшими от ножа подушечками, неаккуратные ногти сгрызенные до мяса. Кукловод замечает, как Отис норовит сжать ладонь и реагирует быстрее, чем понимает. Ловко и быстро переплетает их пальцы, сжимая тонкую руку. У Хелена очень тонкая кожа. Под ней чётко ощущаются костяшки и косточки. От ладони идут стайкой синие вены, скрываясь под рукавом куртки.       Это всё так великолепно сочетается в одном лишь человеке. Художник похож на фарфоровую куколку в необычном амплуа. И это сравнение для Кукловода значит «невероятная красота».       Художник поджимает губы и сводит брови, как будто принимает сложное решение. Открывать глаза категорически не хочется, ведь тогда он утонет в бесконечном золотом океане. Ещё немного и они оба сойдут с ума от одной лишь мысли друг о друге.       Кукловод расслабляется, переставая ожидать розыгрыша или издёвки. Спутанные волосы уже перестают иметь значение, как и любые другие неудобства. Губы слегка саднит от чужого дыхания. Почему люди такие горячие? Или это просто Кукловод отвык ощущать тепло? Призрак желает открыть глаза, посмотреть на Хелена, пошутить, насчёт его сентиментальности, но ощущает прикосновение к своим губам. На мгновение всё перестаёт существовать. В голове стремительно плавятся микросхемы, а сознание включает огромную светодиодную надпись «БЕГИ». Вот только Кукольник уже не может и с места двинуться. Ощущение чужих губ на своих приятно обжигает. Это не поцелуй, а лишь прикосновение, в котором нежности больше, чем разума. Любовь приготовила для них обоих пули и приставила к затылку.       Отис прикасается осторожно и неторопливо, словно исследует. Хах, как будто Кукловод бомба, которую нужно обезвредить. Вот только кажется оружие изжило само себя. Человек неспешно касается пальцами холодной щеки, заправляя выбившиеся чёрные пряди за ухо. Под руками ужасно мешаются запчасти машины. Да и вообще, машина — самое неудобное место для проявления подобных чувств. В действиях Хелена чувствуется какая-то неуверенность, он касается волос призрака, вплетая в них свои пальцы, а потом оттягивая вниз, как бы расчёсывая. Людей такое обычно успокаивает. Открывать глаза страшно, а вдруг оттолкнут? Прикосновение холода к шее создаёт волну мурашек и ощущение полной осознанности происходящего. Кукловод отвечает, а значит не против всего, что происходит.       Это был лишь краткий момент, но столько эмоций у обоих. Детский поцелуй, который не проявляет ни капли страсти, не распаляет сознание и тело, но является проявлением... Любви?       Хелен отстраняется и бегло оглядывает чужое лицо. Джон не выражает ни страха, ни гнева, ни разочарования. Только в открывшихся глазах недоумение и капля уплывающего восторга. — Что это было? — хрипит Кукольник, забыв убрать руку с Отисовой шеи. И платит за это ужасным чувством удовлетворения, когда его пальцев касается Кровавый. — Видимо, проявление чувств. — Хелен улыбается, делясь своим теплом и изучая то, что происходит с ним самим и то, что происходит с Кукловодом. Собеседник хмурится и искажает губы в гримасе отвращения, хватая край шапки, надетой на Отиса и натягивая её парню на лицо. — Эти ваши чувства для идиотов. — выдаёт он вердикт, понимая на сколько глупо это звучит от того, кто сам оступился перед чувствами. — Ха-ха, ну, тогда у меня для тебя плохие новости, идиот. — смеётся Художник, стягивая шапку прочь и смотря в глаза призраку, находя в них лишь смятение и страх. — Меня раздражает, когда ты хвастаешься тем, что в чём-то умнее меня. — фыркает Кукольник и отворачивается к окну, не желая больше разговаривать, — Веди машину и не морочь мне голову!

***

      Ветер ласково покачивал ветви деревьев и цветущие кустарники. Кладбище сегодня отнюдь неприветливо к посетителям из земного мира. С этим местом связаны все: те, кто рождается, те, кто умирает. Это одна из нитей между живыми и умершими.       Оливия привыкла считать, что она реалистка, и, что подобная чушь про загробный мир для неё лишь бред. Недавно она поставила мужу ультиматум — либо они переезжают в другое место, подальше от проклятого Юли, либо их обоих ждёт большой скандал. И теперь это последний раз, когда они с братом видятся. — Попортил ты нам крови, Джон. — женщина присела на корточки, от чего полы её бардового платья упали на землю, — Я ненавидела тебя с самого того дня и ненавижу до сих пор. Надеюсь, что ты попал в ад. Или, что ещё лучше, стал призраком и вынужден скитаться в полном одиночестве. Потому что ты этого заслужил. — Оливия хмурится, поджимает губы старается побыстрее уйти прочь, забыть всё сказанное и начать всё с нуля. Со своей семьёй, со своим сыном, с новым домом и новой чистой совестью.

***

      Серое шоссе очень долго не сменяется хоть какой-то жизнью, кроме растений. У Отиса уже настолько устали глаза, что они каждые полчаса вынуждены были делать остановки. После того недопоцелуя они успели ещё раз семь поругаться по разным темам: музыка, история, политика. Боже, у Кровавого складывалось ощущение, что они оба просто ищут способы не говорить о своих чувствах. — Кукловод, есть предложение. — говорит парень, снова потирая глаза и царапая ногтями обивку руля. — Если это какой-то вандализм, то я сразу "за". — отвечает в тон призрак, который развалился на сиденье и старательно изучает карту. За время в пути у Кукольника, кажется, началась культурная ломка. Он читал всё, что видел по нескольку раз. Иногда просто высовывался в окно и искал глазами хоть одну вывеску или надпись. — Ну... Возможно, но это потом. Как насчёт игры? — Художник понимал, что затея до глупости детская, но всегда работала, а Кукловод сейчас согласится на всё, лишь бы скоротать время. — Почему бы и нет? Что за игра? — он отрывается от карты, вскидывая голову и Хелен с трепетом наблюдает за тем, как призрак тщетно дважды пытается сдуть мешающуюся прядь волос, прежде чем воспользоваться рукой. — Две правды и одна ложь. Ты говоришь три факта о себе. Один из них выдуманный. А я должен угадать какой неправдивый. — объясняет Хелен, надеясь на согласие. Ведь это отличный шанс узнать друг друга получше. — Интересно... Давай попробуем. Начинай. — Кукловод прикрывает глаза, но слушает. И на том спасибо. — Эм... Хорошо. Начнём попроще. Моё имя женское. Я девственник. У меня была неполная семья. — Отис задаёт курс их беседе уже на последнем вопросе. Если они хотят узнать друг о друге больше, то нужно двигаться быстрее. Призрак фыркает в ответ. И Отис поворачивает голову на мгновение, чтобы столкнуться с обиженным взглядом. — Это слишком просто. Последнее неправда. У тебя была полная семья. Мать и Отец. Кстати, а почему женское имя? Ты никогда не рассказывал. — видно, что Джон уцепился не за саму игру, а за интересующие его моменты прошлого Отиса. Тот помялся, не зная, стоит ли такое рассказывать. — Родители очень долгое время ждали дочку. Когда узнали, что у них будет сын, то даже не хотели верить в это. А потом родился я. И они решили, что смогут воспитать меня, как девочку. Имя Хелен дали, платья покупали. Только когда в школу надо было отдавать вспомнили, что у них, оказывается, сын. Пытались быстро перевоспитать. — усмешка в голосе Хелена разбавляет атмосферу, но Кукловод, кажется, не воспринимает это всё легко и просто. — Понятно. Умом тронутые твои родители. Ну, моя очередь. У меня была многодетная семья. Я трижды восстанавливался на курс. Я учился на направлении театральной режиссуры. — Эй, так не честно! Я тебе простое задавал. Чëрт, это всё похоже на тебя... — страдальчески выдохнул Хелен, кусая губы, — Может первое? — Неверно. В моей семье было пять детей, включая меня. Я действительно учился на том направлении. А вот насчёт второго неправда. Я был вполне хорошим студентом, не за что было отчислять. — смеётся Кукольник. Его увлечение театром не осталось в прошлом. Хоть сейчас может процитировать Шекспира или Ибсена. — Хорошо... Что ж, я долгое время провёл в психушке. У меня никогда не было друзей. Мне... Нравятся и девушки, и парни. — делает попытку Художник. Со своим прошлым они оба уже смирились. Ведь это то, что делает их такими, какими они являются. Тогда зачем избавляться от памяти, что за сволочи сотворили из жизни кладбище? — Ммм... Думаю первое. Это менее очевидно. — выдаёт призрак с таким лицом, будто всё — само собой разумеющееся. — То есть блять то, что я би — в глаза бросается, да? И нет, ты ошибся. Я провёл в психбольнице семь лет. А из друзей... Был один, но потом выяснилось, что он просто решил потешить своё чувство вины за то, что подставил меня. — улыбка наползает на лицо, потому что в памяти всплывает образ Тома на крыше и то ощущение спокойствия и удовлетворения, когда на асфальте разлилась алая кровь. Кукловод смотрит заинтересованно, но молчит, дабы не нарушить отисову настольгию, — Но последнее правда. Я действительно бисексуален. — Если честно, то это легко понять. Достаточно просто поговорить. Теперь я. Хм... Мне неприятно видеть кровь. Я влюблён в парня. Меня нельзя убить. — призрак отворачивается к окну и Отис хмурится, потому что это самый банальный способ прятать эмоции. С другой стороны, он принял правила игры. — Второе? —неуверенно звучит голос человека. Кукловод поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза. Ждёт пояснений, — Ну... Обычно ты предпочитаешь методы убийства без крови, удушение в основном. Нет, ты можешь начать кровопролитие, но только в крайних случаях, когда нет других вариантов. — Хелен замолчает и смотрит в жёлтые зрачки, ожидая подтверждения. — Продолжай. — уголок губ Кукольника трогает робкая усмешка, но он сразу пытается скрыть это, чтобы не нарваться на ещё одну ссору. — А ещё... Ты призрак. А призраков ведь нельзя убить, верно? — брови приподнимаются в немой надежде, что он прав. Ведь, если он ошибся, то шуток по поводу его глупости не избежать. Но в выражении лица призрака ни капли насмешки. Только ожидание. — Ты забываешь про экзорцизм. Хороший сеанс экзорцизма может убить не только полтергейста. — Хелен вздрагивает, осознавая, что Кукловод вверяет ему в руки нож, которым он может его убить или спасти. Открыть способ, которым тебя можно убить — отчаянный поступок суицидника. — То есть, убить можно. Тогда выходит, что это была ложь. — Художник не знает, как ему реагировать. Он дрожит от кожи до внутренностей. Эта дрожь такая сладкая, что нельзя отказаться от этого ощущения. — Хелен. Если ты сейчас же не прекратишь тупить, я обещаю, что разобью твою голову об это чëртов руль. — до жуткого спокойный голос резонирует в голове и на парня накатывает паника, смешанная с идиотским приступом счастья. — Я? Это я? — страх и надежда. Странное сочетание, учитывая, что последнее — вера отчаявшихся. Первое же — вечный их спутник. Кукольник смеётся. Нет, невозможно удержаться. Это слишком глупая ситуация, да и Отис безбожно глупеет в делах, касающихся чувств. Призрак касается чужого лица, обхватывая щëки ладонями и притягивая ближе. — Ты, Хел. Ты. — такое сумбурное открытие нутра для них обоих не впервой. Тем не менее, так признаться в любви могли только они. Индивидуальность опьяняет.       Любовь выстрелила в упор по затылку, но вместо смерти наступила лёгкость и чуткая близость. Душевная и физическая.       Художник замялся. Осознание его ещё не настигло, но под рёбрами уже ощутимо жгло. Очень хотелось укусить, сжать в объятиях. Хотелось порвать на части, стать не человеком, а животным, которым руководствуют желания, потому что совсем не хочется осознавать всех своих действий, того, что он так глупо и безнадёжно влюбился. Что ему ответили. Парень тянется к объекту, что образовал эти чувства в нём, но оказывается грубо прерван чужими пальцами, что так осторожно ложатся на его губы, удерживая. В чëм дело? Кукловод улыбается, около его глаз свет неровно ложится на лучистые морщинки. Он тянется выше и нежно касается холодными губами чужого лба, оставляя приятное чувство свежести на коже. — Заводи машину и поехали. — прохлада рядом исчезает, Отис разочарованно тянется к ключам. — Это было подло. Нельзя так поступать после того, как признался в чувствах человеку. — обиженно тянет парень. В ушах слышится ритмичный звук двигателя. — Что-что? Я ни слова не сказал. Ты сам всё понял. — хитро улыбается Кукольник и щурит пылающие золотом глаза. До Кровавого доходит, что он проиграл эту партию.