— Барышня какая-то пришла! — доложил Егор. — Вас спрашивает! — Барышня? Гм… Кто же это? Всё одно, впрочем, — проси… А. П. Чехов
***
— ну-с, рассказывайте, милочка, что там с вашим мужем? вдова, скрывающая за чёрной блестящей вуалью заплаканное лицо, поднесла белоснежный платок к глазам, прикоснувшись пару раз к щеке. её стройный и гордый стан, некогда служивший её большой гордостью, ныне искривился, сгорбился, обнажая её старость. она не могла больше кичиться молодостью и свежестью — её напудренное лицо казалось восковой маской, а застывшие глаза, будто стеклянные болванки, двигались лишь изредка и почти никогда не сменяли выражения ужаса и скорби. — умер мой господин, мой владыка иван ильич… третьего дня тому назад… — начала она, то и дело сжимая платок в руках, закрытых атласными перчатками. — почил… в кровати… ах! простите меня… вдова всхлипнула, совершив более резкое движение рукой — платок белым голубем мелькнул у лица. она опустила голову, и плечи её потянулись вниз, к земле, будто она вот-вот готова была рухнуть навзничь и никогда больше не подниматься. дашков поёжился — но чужие переживания его давно не трогали. за годы работы следователем в уездном городке он выучился быть безучастным к чужому горю, и женские слёзы — а вдовьи уж и подавно — не будили в нём сострадание. не к лицу несчастным богатейкам рыдать. он откинулся на спинку кресла, оглядывая комнату, в которой оказался. ничего особенного, обычный уездный салончик — ламбрекен слегка износился и кое-где просвечивал, но был из красивого материала в восточные огурцы. приятный изумрудный цвет превращал дневной свет в холодные, почти сизые лучи, пробивающиеся сквозь ткань. небольшая форточка была приоткрыта — и несмотря на то, что стекло было плотным и высоким, крошечная щель позволяла сквозняку обдувать залу. посередине стоял дубовый стол с резными ножками, напоминавшими крупные лапы льва. на поверхности красовалась парочка благородных царапин, которые ничуть не портили его вид. вдова, видимо, совсем недавно застелила его накрахмаленной салфеткой, очеркнувшей его надвое. справа стояла блестящая кофеварка, из которой клубился дымок. от кофе дашков отказался. — и почему вы уверены, что вам нужна моя помощь? — деловито поинтересовался он, усаживаясь глубже в кресло. вдова перестала дрожать. — ну как же! его ведь отравили, самым наглейшим образом отравили — и при ком, при мне же! — подозреваемые, улики, алиби? — монотонно принялся перечислять дашков, лениво открывая пухлую записную книжку. одна из страниц желтела ореолом от кофейной чашки. — да хотя бы приятели его — иван кузьмич и пётр савельич! — вдова всплеснула руками, тут же остановив порыв повторить что-нибудь эдакое. она положила ладони на колени, вновь опустив голову. вуаль приоткрыла её подбородок, необычно волевой для дамы преклонных лет. — они всё завидовали его выигрышу — подумать только! за какие-то три сотни рублей так нагло… так безбожно… — какому выигрышу? — вскинул бровь дашков. — в карточную партию, — вдруг заулыбалась вдова, подняв взгляд на дашкова. за вуалью нельзя было понять, плачет она или вот-вот готова рассмеяться. — пару недель назад мой почтенный иван ильич выиграл у ивана кузьмича в фараона триста сорок восемь рублей пятьдесят одну копейку, и выигрыш был ему уплачен прошлой пятницей. он пообещал мне, что свозит на воды… — она мечтательно закатила глаза, и вуаль обнажила её рот, очерченный алой помадой. дашков поморщился. дело приобретало криминальную окраску. — ну, хорошо, допустим, что иван кузьмич и пётр савельич решили украсть деньги столь нечестным способом. однако почему вы считаете, что это они? может, они делились планами убийства? или вы оставляли их наедине с вашим мужем? — ах, всё-то они наедине! — раздосадованно вскрикнула вдова, сразу же прикрыв лицо невесть откуда взявшимся веером с павлиньими перьями. — иван ильич не пускал меня в своё общество, говорил, что я слишком глупа для них… а я, вообще-то, курсы закончила, и французскому обучалась — дворяне мы… — понятно, — снова поморщился дашков, потерев переносицу. — то есть, улик у вас нет? вдова помотала головой, но тут её глаза вспыхнули. — я вам говорю, это иван кузьмич и пётр савельич. больше ведь некому! а пётр савельич вообще давно за мной ухаживает… — она произнесла последние слова с ноткой гордости, пусть и не сильно радостно. — возможно, он таким образом хотел уничтожить соперника. как это всё страшно, право! — м-да, — следователь прокашлялся, записывая в книжке имена подозреваемых. — я их допрошу. — нет-нет, лучше арестуйте сразу! — заволновалась женщина, подавшись вперёд — возможно, она хотела схватить дашкова за руки, но вовремя одёрнула себя. дашков внимательно посмотрел на неё. — я хотела только сказать… поспешите, дорогой следователь, на вас одна надежда… а то, чего доброго, и меня скоро… того… — а вас-то за что? — добродушно понедоумевал дашков, расплывшись в сдержанной улыбке. — с вас взять нечего. — я теперь — вдова богатого человека, — вкрадчиво проговорила она, сжимая ладони в кулаки неженских размеров. — сами понимаете, нравы нашего города… отличаются особым варваризмом. дашков бросил взгляд на софу, на которой сидела вдова. парчовая обивка кое-где залоснилась, но выглядела прилично — а значит, дела у этой четы шли неплохо. тёмное дерево богатело матовостью, а золотые нити ловили падающий тусклый свет и приумножали его многократно, как бы подсвечивая ткань изнутри. ощущение от дома не было гнетущим — а уж дашков за свою жизнь не раз бывал в домах с покойниками. — похоронили? — будничным тоном начал дашков. вдова вздрогнула. — как же, как же, батюшка… вот только мой иван ильич увлекался восточными философствованиями — и повелел сжечь себя… кремация, как у индийцев, это, вроде как, почётное дело, а вот отчего ж и нет. вот урночка и стоит. миленький мой! тут женщина бросилась к пузатой посудине, приземляясь на колени и обнимая её за тонкое горло. послышался истошный плач. дашков громко сглотнул и поправил галстук. — хорошо, госпожа… как вас-де величать? — фелиция августовна, — она хлопнула глазами, перестав рыдать. — немцы мы. da kann man die kaum unterscheiden. у неё слегка заплёлся язык — было заметно, что эта обрусевшая немка явно давно не практиковалась в разговоре. дашков потупился — немецкого не знал никогда. — mille compliments, madame! — только и вырвалось у него. та застыла в восхищении. — уже уходите? кель домаж! кофейку не хотите? с дороги, уставшие… — она спохватилась, суетливо поднимаясь с колен, — хотела выглядеть хорошей хозяйкой. но дашков сделал жест рукой, который в ту же секунду её остановил. она опустила руки. — спасибо вам, господин следователь. я надеюсь на вашу помощь, а коль не сумеете помочь — не жить мне! — она вскинула руки, доставая внезапно носовой платок и утирая им слёзы. дашков засомневался, было ли там что утирать, но, дождавшись, протянул вдове руку, слегка наклоняясь. — если позволите, вашу ручку-с. вдова была приятно удивлена дашковской обходительностью — он без труда заметил, как на мгновение в паутине вуали блеснула её улыбка, чересчур довольная, которая, однако, скрылась также молниеносно, как и возникла. она протянула руку в надушенной перчатке, и дашков легко подхватил её, касаясь большого перстня на указательном пальце и оставляя лёгкий вежливый поцелуй. они распрощались. вдова ещё раз взмахнула платком, и дашков, усевшись в экипаж, крикнул извозчику, что можно ехать в участок. из поместья вдовы он выехал уже в четыре после полудня — начинало понемногу смеркаться. экипаж слегка потряхивало, когда колёса бороздили размякшую от влаги землю, но, к счастью, они не застряли. в дороге дашков думал о словах вдовы — её показания отличалось оборванностью и истеричностью, а эти заламывания рук… вскрики… «– должно быть, смерть мужа глубоко поразила её тонкий ум», — заключил дашков. лошади взбрыкнули, одна из них глухо заржала. участок был ещё неблизко, но животные, судя по всему, притомились от езды в грязи. извозчик что-то крикнул им и стегнул пару раз их мощные спины. они вновь поехали. фелиция августовна. дашков скривил уголком рта, доставая из внутреннего кармана портсигар с папиросками. одна из них рассыпалась — её он и закурил, чтобы не переводить заграничный табак почём зря. что-то тревожило его, но что именно — понять он не мог. вдова произвела на него неоднозначное впечатление. он рад был бы ей поверить, но её манеры оставляли множество вопросов. если она и обезумела, то хорошо бы ей, по крайней мере, не повышать голоса и вспомнить, как всё было на самом деле. сведения о подозреваемых она не дала, но настойчиво попросила прийти к ним напрямую с ордером. не странно ли? дашкову не хотелось влезать в чужие любовные приключения. в природе выживает сильнейший — так почему бы этой милой немке не признать наконец, что её покойный иван ильич был недостойной партией? он рассуждает не как следователь. дашков ужаснулся. но побороть в себе недоверие он не мог. по приезде в участок он тут же вызвал своего помощника ардальонова, мальчишку лет восемнадцати, который поступил на службу в том году. иногда его ловкий ум и не менее ловкие ноги выигрывали немало времени. на этот раз ардальонов пришёл поздно. — какого дьявола, петька? — руганулся дашков, оглядывая с непритворной злобой парнишку. — садись. надо проверить мужичков. петька смущенно потоптался на пороге, сел на стул подле дашкова. — некая вдовушка, госпожа севастьянова, мне сегодня заявила, будто бы мужа её убили его приятели. за деньги, — петька прыснул, но вовремя прикрыл рот рукой. — вот то-то же. а мне смеяться нельзя — я на работе. за деньги — то бишь, из зависти. и к деньгам, и к её персоне… но она, бедная, настолько не в себе, что я не смог никаких сведений из неё вытянуть. она только плакалась и руки заламывала, и смеялась истерически… в общем, стоит съездить к этим господам и провести осмотр личных вещей. если один из них и вправду украл деньги ивана ильича, то дело закрываем — хотя бы на основании грабежа. но я, если честно, не могу доверять никому — и этих мужичков ни разу в жизни своей не видел. ардальонов понимающе кивнул. — сегодня едемте? — доверительно протянул он, вставая по стойке смирно. дашков закусил губу, раздумывая. — а поедемте. найди адреса их поместий. петька шустро разузнал всё про господ. ими оказались пожилые зажиточные купцы, выходцы из крестьян, которые сейчас имели поместья, близко расположенные друг к другу. о приятельских их отношениях вдова не слукавила. на счету у ивана кузьмича и петра савельича не числилось никаких нарушений — они стабильно платили в казну, участвовали в переписи, появлялись раз в год на уездных салонах у губернатора — всё выглядело благополучно до скрипа. не придраться. однако, как показывала дашковская следовательская практика, именно благополучные мужи склонны совершать наиболее громкие и зверские — или же тихие, скрытые, тут уж у кого на что хватает духа — преступления. убийство товарища — вообще-то, грех большой. предателей дружбы варят в котлах демоны. не возжелай жены брата своего — и всё в таком духе. одним словом, эти иван кузьмич и пётр савельич на бумаге были примерными горожанами, а по сведениям фелиции августовны — безбожниками и убийцами. разум дашкова охватила нехилая буря. голова его стала тяжёлой. дело казалось ему искусственно созданным, выдуманным — но он на своём веку повидал всякого и не привык рубить с плеча. в конце концов, бывало и хуже. и головорезы казались порой карикатурой на синюю бороду, и отчаянные жёнушки — кримхильдами, даже благороднейшие из господ — и те оказывались самыми жестокими потрошителями, которых ещё не видывала губеренка N. вдове, как приличной женщине в беде, хотелось верить и помогать — а шлейф от её перчаток и вуали, казалось, до сих пор преследовал дашкова, увязавшись за ним в кабинет, в экипаж и следуя за ним отныне повсюду, будто незримый для глаза дух, следящий за каждым его шагом. петька будто бы ничего не чувствовал. лошади снова заржали, и с неистовым грохотом коляска сдвинулась с места. первым решено было навестить ивана кузьмича — мотив у него был двойной. дашков закурил, размеренно попыхивая трубкой. петька сморщился. — дмитрий данилович, — подал он голос. дашков бросил взгляд в его сторону. — чего тебе? — а вы эту вдову севастьянову раньше видели? мужчина задумался. — я не так часто бываю в свете. хотя, пожалуй, и видел. не припомню — со мной она держалась на расстоянии, а лицо прикрывала то вуалью, то веером. может, и видел. ардальонов замолчал. на лицо его печатью взгромоздилась озадаченная тишина. — да странное дело, — вдруг произнёс мальчик, хлопая себя по коленке. — как из-под земли появилась эта дамочка севастьянова. а муж её — зажиточный, небось, купец? — да и она не из простушек, — процедил дашков сквозь трубку. — немка. что-то мне сказала. — не верю я ей, дмитрий данилыч, — отрезал петька. — даже если б и видел, и слышал её тогда, с вами… всё равно не верю. даже если и отравили — эка незадача! нового муженька поискать — дело нехитрое. дашков ухмыльнулся — мальчонка мыслил согласно его, дашковским ранним соображениям. однако, как более опытный следователь, он резко осадил ардальонова. — помалкивай, шпана. нос не дорос ещё — «не ве-е-ерю», — он театрально проблеял, вглядываясь в мутное оконное стекло. — вот сначала жизнь проживи, а дальше — не верь, сколько душе будет угодно. наше дело — человеку помочь. даме. почтенной, между прочим, женщине. «– пусть и немного грубоватой, нескладной и — самую малость — безумной» — пронеслось у дашкова в голове. он смолчал. петька пристыженно опустил голову. экипаж незаметно подъехал к калитке барского дома. на воротах красовался вычурный петух. хозяин, судя по свету в окне, был на месте — из салона доносилась лёгкая музыка, окна были скрыты под неплотными шторками. дашков вышел из коляски, отряхнув пальто, и громко постучал по петушку. на шум выбежала дама преклонного возраста, в ночном чепчике и лёгком халате, наглухо запахнутым и перетянутым тоненьким атласным ремешком. — ванюша, к нам гости? — взволнованно крикнула в сторону дома она. ответа не последовало. — к вам не гости, госпожа, — пробасил дашков. — полиция. мы к вашему мужу. — ох, как же вы, господа… проходите, коль приехали, — она засуетилась, но вскоре открыла ворота, прогремев связкой ключей. небольшой садик пах сумеречной влажностью, дышали цветы, красовавшиеся на шапках кустарников. роса освежала вид застывших плодовых деревьев, стоявших поодаль, будто бы они стеснялись своей бедности — сезон урожая прошёл, и они, лишённые спелых фруктов, теперь служили прозрачной декорацией кукольному домику ивана кузьмича. их любезно провели в гостиную, предложив горячего чаю. петька улыбнулся всей челюстью, дашков же мотнул головой — от чая ему дурно спалось по ночам. вскоре появился сам иван кузьмич — невысокий, пузатый, с добротным подбородком и лоснящимися от жира щеками, гладкими, как у юнца-кадета. — чем могу быть полезен-с? — расшаркиваясь, улыбнулся он. дашков смерил его взглядом. — дело к вам есть. пройдёмте, быть может, в кабинет? иван кузьмич спохватился, замахал руками и повёл дашкова с петькой по коридору. — не топим-с, простите, — виновато пробормотал он, впуская гостей в комнату, пахшую сыростью. сквозняк и чувство заброшенности смутило дашкова. хозяин наспех зажёг светильник, указывая на жёсткий диванчик в стороне от бюро. — мы к вам от севастьяновых, знаваете таких? — бодро начал петька, усевшись на диван. дашков цокнул языком — опять-таки манеры… в колледже петьку не избавили от деревенских словечек, и в моменты переполняющего волнения он выдавал такие перлы, от которых схватывало живот. но иван кузьмич даже ухом не повёл. — никак нет-с, господа полицейские… вы, быть может, с кем-то меня путаете-с. — да не путаем, — подал голос дашков, наклоняясь к старику. — севастьянов, иван ильич, живёт с женой на -ной улице. почил. три дня тому назад. — что же это такое, господа! — всплеснул иван кузьмич руками. — да не знаю я такого. и не был у них никогда. они, стало быть, умерли?.. какая жалость, но, позвольте, я-то здесь причём? — хватит дуру валять, — грозно сказал дашков. — его жена обвинила вас в отравлении. и краже трёхсот пятидесяти рублей наличными. пётр, обыщи бюро. — свят! — ахнул иван кузьмич. — да послушайте же вы меня, какой иван ильич? какие, бог с вами, деньги! не надо, молодой человек, царапать-с, я вам сейчас отопру… смотрите на здоровье. только я все деньги храню в банке-с, так надёжней-с… — тогда мы и ваш банковский счёт разберём, — оскалился дашков. — у меня юлить — ни-ни! — святой вы человек, господин полицейский-с! — закивал иван кузьмич с физиономией, полной уважения и рабского трепета. — всё верно говорите. но поверьте, я покойных севастьянова… не знаю, не помню, да вы, право, ошиблись! — всё чисто! — бойко выкрикнул петька. ему не хватало дисциплины — дашков порешил по приезде в участок отвесить ему двадцать ударов розгами. — премного благодарен, молодой человек-с, дай вам господь здоровья! дашков почесал затылок. к концу дня, казавшегося калейдоскопом, мелькающим одинаковыми вспышками, он потерял холод и трезвость ума. нужно было что-то придумать. — ну хорошо, иван кузьмич, а с петром савельичем вы знакомы? — с петром савельичем — да-с, — утвердительно кивнул старик, причмокивая. — да послушайте, какая вина на нас? или вы полагаете, что я… ну, хорошо, я отравил ивана… ильича? господи, да возможно ли это! я к таким делам неприучен, да и к чему мне? — l'argent est le nerf de la guerre, — отвесил дашков, прикусывая нижнюю губу. — ляржан… хе-хе, ляржан нё фэ па лё бонёр… — заквакал иван кузьмич, подхватив разговор. — я на судьбу не жалуюсь, денег нам с женой хватает. как вы говорите, кто меня обвинил? — фелиция августовна севастьянова, — категорично проговорил дашков. петька вновь чуть не прыснул — умолк от грозного взгляда дашкова. — жена покойного господина севастьянова. будете врать — из тюрьмы живым не выйдете. иван кузьмич опять перекрестился. – да разразит меня гром, если я солгал, светлый мой господин! – он резко прижал руки в груди, умоляюще сложив ладони. – госпожа севастьянова и на петра савельича указала? да не может же того быть! – оставайтесь у нас, господа, – в кабинет зашла жена. – простите моё любопытство, я подслушала ваш разговор. я могу сейчас же послать за петром савельичем, и завтра утром он будет здесь – вы обо всем поговорите, никто не будет вам препятствовать. а пока оставайтесь у нас – в комнате наверху вам постелят. петька обрадованно оскалился. дашков закатил глаза. – останемся, дмитрий данилыч? – затараторил петька. дашкову до ужаса не нравилась эта идея, но отказывать жене ивана кузьмича не хотелось. на улице закапало. он приказал петьке отправить извозчика обратно, надеясь на благосклонность и глупость этих господ в согласии на извозчика на их деньги. петьке нравилось в тепле барского дома – в зале было натоплено, а хозяйка распорядилась подать горячий чай с баранками и домашним вареньем. дашков расположился в кресле в зале, прикуривая от свечи. в полутьме он перечитывал записи в книжке, сделанные во время встречи с вдовой. отравление, кремация, индийские практики… пёс его знает, о чём она с таким упоением вещала. всё выглядело чересчур литературно и глупо. она слегка путала формы слов – от безумия, от недостатка образованности или по случаю немецкого происхождения, но дашкову не бросалось это в глаза во время разговора. записывая за ней, он ощущал себя героем захватывающих любовных перипетий ричардсона, а теперь ему было смешно от собственной беспомощности. но образ вдовы, пускающей чистую слезу скорби по мужу, преследовал его неустанно, и даже сейчас будто винил в бездействии. «арестуйте, арестуйте же немедленно!» – будто шептала она, и дашков мотал головой, прогоняя сигаретный дым, и сквозь спущенные веки наблюдал за петькой, с упоением поглощающим клубничное хозяйское варенье. их сопроводили на второй этаж, предложив грелку – наверху было вдвое холоднее, чем в кабинете ивана кузьмича. дашков отказался. ему претила мысль о том, что он вот так задерживается в доме подозреваемого по страшному, в сущности, делу. – какое вкусное было варенье! – мечтательно пропел петька. – а хозяйка… на мою мамку чем-то похожа. – умерла твоя мамка, балбес, – хмыкнул дашков, взбивая подушку. петька поджал губы в обиде, вот-вот готовый расплакаться. – а ваша дама… ваша дама… – задыхался он. – может, она вообще! и того… он не договорил. дашков ослабил галстук и задул свечу, погружая комнату в кромешную октябрьскую тьму. ему снилась фелиция августовна. откидывающая прозрачную вуаль назад, она будто высвобождала свой лик из плена теней, и взору дашкова открывались они – глаза с густыми тёмными ресницами, рыжие волны волос, подобные колосьям пшеницы, и алые губы, венчающие ансамбль ясного лица. она была высокой, стройной, с широковатыми плечами, но тонкой талией – и парфюм её, стойкий и навязчивый, окутывал дашкова маревом, от которого хотелось заснуть, забыться, сдаться в плен. дама тянула к нему свои гигантские руки, оглаживала щёки, губы, гладила по голове, ласкала, как мальчишку – но дашкову казалось, будто пальцы вот-вот сомкнутся на его шее. он встал затемно. петька мирно храпел на диванчике. ему снилось что-то приятное – может, пироги покойной матушки. дашков прочистил горло и подошёл к окну. пол под его ногами заскрипел. рассвет только занимался. петухов не было слышно – а тот, что на воротах, явно петь не умел. в комнате не было часов, поэтому дашков нашёл свои в кармане брюк. стрелка близилась к шести. он лёг в постель, но заснуть уже не мог – странное предчувствие не покидало его, как и ароматный шлейф от дамских перчаток. в девятом часу проснулась хозяйка. вежливо постучавшись три раза, она подала голос. - господин следователь, не изволите спуститься к завтраку? петр савельич прибудет через четверть часа. «- экий народ, - подумалось дашкову. – встают, как крестьяне. кровь – не водица…» петька проснулся довольный, как кот, облакавшийся сметаны. видать, ему и вправду снилось что-то милое сердцу. дашков покурил в комнате, стряхивая пепел в портсигар. папироски закончились. он подумывал о том, чтобы угоститься у хозяев, но воспоминание о предстоящем допросе петра савельича отрезвило его. он поднялся с кровати, наспех застелив её, и стал одеваться. завтракали варёным яйцом с картошкой и редисом. иван кузьмич пил квас и покрякивал, когда брод бил в голову. стояла весёлость, дашкову незнакомая и даже какая-то неуместная. фарсовый иван кузьмич злил его. петька разговорился с хозяйкой, которая оказалась неглупой, но очень наивной, доверяя петьке сокровенности прямо за столом. дашков поморщился. дама приобняла его за плечи, и в нос снова ударил тяжёлый парфюм. в то же мгновение в ворота постучали. лошади фыркали на улице, переступая с ноги на ногу, побрякивая подковами. иван кузьмич расхохотался, выбежав на улицу лично – хозяйка увлеклась беседой с петькой. она уже души в нём не чаяла. нос петьки радостно бежал утренней водицей, и он шмыгал, попутно подбирая красивые слова, чем очаровывал женщину ещё сильнее. их любовь была трогательнее романов руссо. на улице слышался мужицкий хохот, кряхтение, удалые выкрики. иван кузьмич, казалось, забыл об истинной цели вынужденного визита петра савельича и принимал это на свой счёт. показания вдовы были правдивыми – старики действительно были приятелями. дверь распахнулась, повеяло утренней свежестью. вслед за господами в дом влетела какая-то пчела, избравшая пунктом назначения блюдце с абрикосовым вареньем. петька ошалел. – вот, значит-с, петр савельич, это – господин дмитрий данилыч, следователь-с… – иван кузьмич снова принялся за реверансы, представляя мужчин. – фзон… конэсанс! пётр савельич был жилистым мужичком, которого ещё нельзя было величать старым, но и обращаться со снисхождением, как к молодому человеку, уже было неуместно. он был выше ивана кузьмича, хитрые маленькие глазки блестели из-под лысых век, а во рту блестел золотой зуб. на макушке его красовалась тюбетейка неочевидного происхождения. – очень рад! – прохрипел он, протягивая руку дашкову. тот не сразу ответил взаимностью, всё ещё подвергая сомнению реальность происходящего. – вы, как я полагаю, не знаете ещё, по какому поводу вас вызвали? – уклончиво начал дашков, вновь усаживаясь за стол. пётр савельич расположился по другую сторону, выбрав место рядом с хозяйкой. женщину любили все. – никак нет, дмитрий данилович. – ну, полно вам, – вдруг нахмурился дашков. – знаете ли вы севастьянова ивана ильича? пётр савельич сделал задумчивое лицо, неосознанно сымитировав выражение лица дашкова. губы его надулись, а глаза слегка скосили к переносице. – не припомню такого, дмитрий данилович. да нас ведь здесь много – авось, сей иван ильич недавно живёт в нашей губернии? дашков начал терять терпение. – у него здесь имение уже лет тридцать. вам-то сколько лет, почтеннейшие? вас забавляет этот разговор глухих? – помилуйте, дмитрий данилович, – засмеялся пётр савельич. – да что же мне ответить, коль я не знаю такого человека? в чём дело? – а в том, милейшие, – процедил дашков. – что иван ильич умер три дня тому назад от отравления, в котором его жена, фелиция августовна, подозревает вас, голубчики! руки за спину и на выход. все за столом замолчали. петька, измазав щёки в оранжевом варенье, сглотнул. хозяйка застыла с вилкой в левой руке. приятели переглянулись, как бы пробуя на вкус слова, доселе неслыханные. – вы что же, арестовываете нас? – посмеялся пётр савельич. – на каком основании? – у меня их предостаточно, – заверил их дашков, поднимаясь из-за стола. – еда у вас чудесная, милочка, чего не могу сказать о вашем муже-преступнике и его сообщнике. пригрели змею на груди! ардальонов, за мной. и вы, судари, тоже, да поживей. извозчика петра савельича обязали везти к участку. иван кузьмич не успел переодеться в парадную одежду и ехал в домашнем платье, съежившись и прижавшись к стенке коляски. места хватило всем. петька был разочарован тем, что не завершил завтрак и приятную беседу с женщиной. дашков нащупал последнюю папироску в кармане пальто и закурил, намеренно выдыхая дым в лица стариков. те уже думали о каторге. – оформляйте голубчиков, – прогремел дашков, заходя в кабинет к начальнику участка. – грабеж, убийство, преступник и сообщник собственными персонами-с. начальник покосился на него, потом на стариков, сконфуженных до неприличия, а затем вновь окинул взглядом дашкова. его взъерошенные волосы, воспалённые глаза и нездоровый гортанный хрип в голосе не внушали доверия. – кого убили-то? – севастьянова, – гордо объявил дашков. начальник кивнул петьке, чтобы тот оглядел личные дела всех жителей города. петька быстро нашёл папку севастьянова. – так жив ваш севастьянов. дашков оторопел. – то есть как это – жив? я же… собственными глазами… урну видел… – какую урну? – переспросил начальник. – иван ильич жив, только больше у нас не живёт. здесь изредка появляется его сын. я вчера его видел в ресторанчике на садовой. – а как же… индийские порядки… ритуалы… – дашкову не хватало воздуха. – а вдова… – иван ильич сам вдовец, – прочитал петька, будто загипнотизированный. – а фелиция августовна… так стало быть… – а это уже, господин дашков, не наша забота. вам – выговор, а этих почтенных господ развяжите и отпустите восвояси. уважаемые, прошу извинить нашего следователя – он в последнее время как белены объелся, – тут начальник бросил на дашкова такой взгляд, что тот втянул шею в плечи и, с глазами навыкат, уставился в пол рассматривать собственные ботинки. на левом носу красовалась птичья благодать. тысяча проклятий обрушилась на петьку, стоило им выйти вон из кабинета. дашков даже замахнулся было, но остановил себя. белевший носок ботинка раздражал его не меньше, и он с силой топнул ногой, потрясая всех обитателей первого этажа. петька вышел на улицу, дёргая плечами. вдали слышалось негромкое цоканье копыт и бренчание колокольчика – лошади были парадными и тащили за собой повозку, богато украшенную лепниной, за которой также тянулся ворох чемоданов, сумок и мешков разнообразных форм и размеров. – чей это там кортеж едет? – сщурился дашков. петька вытянулся во весь рост, пытаясь разглядеть пассажиров экипажа, но вдруг его будто осенило. – дак это же князь юсупов. он здесь гостил у какой-то родственницы – во всех газетах писали… али вы не газет не читали, дмитрий данилович? дашков застыл. из окошка выглядывало лукавое лицо с улыбкой, знакомой до дрожи в коленях. мелькнул белый платок, потом перчатки, драгоценный перстень. зубы дашкова заскрежетали, а сам он, хлопая себя по лбу, захохотал, как умалишённый.