***
Он видит себя отпиливающим голову какому-то человеку. У человека, лежащего перед ним, его лицо. Человек открывает рот и кричит: «Дзыыыынь!» «Дзыыыынь! Дзыыыынь!» — дверной звонок надрывается, захлёбываясь воплями. — Макар! Что же ты — даже не взял еду, — голос вчерашнего визитёра за дверью, неожиданно перешедшего на «ты», наполнен разочарованием и раздражением. — Боюсь, если ты мне и сегодня откажешь, я уйду и вернусь с полицией. Ты действительно хочешь сломанную дверь и кучу шумных людей у себя в квартире? — Я… открою. Подожди минуту, прежде чем войти. Делай, что тебе нужно — и уходи. Не хочу никого видеть. Обиженное сопение за дверью длится недолго: — Конечно! Как скажешь! Перевернувшись на четвереньки и снова заляпавшись, Макар тянется вверх, дёргает защёлку замка и, насколько позволяет организм, тащится к себе в комнату. Просто я Гензель. Хлебных крошек не нашлось, и я оставляю след из рвоты. Сказочно, нечего сказать. Найдёшь меня, моя Гретель? Войдя в комнату, Макар как раз успевает закрыть за собой дверь на замок, когда хлопает входная дверь, и в прихожей раздаются шаги социального работника.1
23 июня 2022 г. в 20:41
Мерзкий отрывистый звук, который, казалось, проникал сквозь кости, распространяясь зубной болью по всему телу, вырвал его из тяжёлого, опутывающего словно липкой паутиной, сна.
Откуда, чёрт возьми? В треклятой звонилке заряд уже давно кончился.
Он вскочил на кровати, затряс закружившейся головой и недоумённо уставился на тёмный экран телефона, который уже несколько дней хранил мёртвое молчание. Нет смысла оживлять его подзарядкой — никто не горел желанием звонить ему, ещё больше он сам не хотел никого слышать.
Громкие гудящие сигналы не прекращались, натягивая и без того напряжённые нервы до состояния, близкого к разрыву. Через некоторое время к ним прибавились бухающие удары.
Это у входной двери. Уже и забыл, что существует дверной звонок. Когда в последний раз кто-то нажимал эту дебильную кнопку? Её вообще хоть раз нажимали?
С трудом поднявшись — от почти недельной голодовки колени с утра дрожали и норовили подогнуться — держась за стену, он, спотыкаясь и подволакивая затёкшие ноги, пополз к двери. Настойчивые звонки, перемежающиеся ударами, напомнили ему действия неуклюжих реаниматоров в голливудских фильмах. Бам! Бам! Бам! — словно кто-то бьётся о грудную клетку, ломая рёбра, пытаясь завести не желающее двигаться сердце. Фьююиии — Фьююиии — Фьююиии… — точно непрошенное чужое дыхание насильно наполняет воздухом лёгкие.
Звонок! Ещё звонок! Мы теряем его!
— К-х-х-то?! — хрип, вырвавшийся из груди, был похож скорее на карканье старого ворона, чем на голос парня двадцати четырёх лет от роду.
— О, Боже, наконец-то! Макар Солнцев? Это правда Вы? С Вами всё в порядке?
Солнцев… Какой, однако, злой сарказм. Солнце — это такое на небе, яркое, горячее, согревает всех. В каком месте я, само воплощение серости и безликости, яркий? Где горячий — в бреду? И согреть я никого не могу, мне бы руки свои ледяные растереть, для начала.
— К-х-х-а….
— Меня направили из социальной службы. Вы отказались проходить переквалификацию и даже не получили пособие за прошлый месяц. У Вас всё хорошо? Откройте, пожалуйста! Я даже купил Вам пиццу. Она настолько вкусно пахнет — если немедленно не откроете, я не удержусь и съем всё сам. Ха-ха-ха!
Голос за дверью был настолько жизнерадостен и бодр, так необоснованно счастлив, что к горлу Макара подступил комок неудержимой тошноты.
— Съе…
— Съедите это? Вот и славно! Открывайте же!
— Съе-би!!!
Потратив на крик последние силы, Макар сполз на пол, прислонившись спиной к входной двери. Было слышно, как незваный гость переминается с ноги на ногу и, кажется, в нерешительности скребёт ногтями обшивку двери.
Или что это за звук? Не отмычки же?
— Как же хорошо, что Вы дома! — не сдавался человек за дверью. В его голосе появились интонации, с которыми бабушки обычно обращаются к глупым, избалованным, но до безумия любимым внучатам. — Вы только взгляните, что же я тут принёс! Вы какую начинку любите?
Дома. А где, интересно, я ещё могу быть? Последний мой выход на улицу был около месяца назад. Неделя как кончилась финальная упаковка дошика, но я так и не смог заставить себя спуститься в магазин. Только подумаю о необходимости контакта с этими, сразу ступор. Вроде без еды даже и легче, можно отложить выход ещё на пару дней.
— Да что с тобой не так, придурок? Сказал, не нужно мне ничего. Свали!
Вопреки ожиданиям, звука удаляющихся шагов Макар не услышал. Зашелестел пакет, захрустел картон коробки.
— М-м-м-м! — сладострастному стону из коридора позавидовали бы лучшие порноактёры. — Морепродукты! О-о-о, мидии!
— У меня аллергия.
— Ложь! Я видел Вашу карту. К тому же, если впустите, я могу приготовить всё, что Вашей душе угодно.
— Нет. Убирайся.
— Позвольте просто проверить, всё ли с Вами в порядке. Пожалуйста! Меня ведь так могут уволить. Если я настолько неприятен, что подопечный отказывается даже принять еду от меня, — вновь сменил тактику незнакомец, теперь давя на жалость.
— Похуй.
— Хотя бы съешьте то, что я принёс. Придите в себя. А когда я вернусь завтра, Вы впустите меня, — совершенно другим, холодным, не оставляющим возражений тоном произнёс голос за дверью. Послышались быстрые удаляющиеся шаги, при этом ступеньки на лестнице человек преодолевал явно прыжками, через одну-две. Макар в изнеможении закрыл глаза и обессиленно растянулся прямо на полу коридора рядом с дверным ковриком.
Здесь мне самое место. Наконец-то он ушёл. Нужно будет позвонить в соцслужбу, отказаться от их навязчивого внимания. Только для этого нужно подняться — сложное и бессмысленное действие, и зарядить телефон — какая же тупость.
Подъездный сквозняк затянул в квартиру аромат пиццы, Макар втянул ноздрями пыльный воздух вперемешку с запахом томатов и сыра.
Оставил под дверью?
Однако практически сразу любопытство и голод были придавлены бетонной стеной апатии, смешанной с отвращением. Пицца пахла слишком по-общепитовски, перед глазами возникли образы жующих людей: родители с потухшими лицами, не обращающие внимания на своих вечно орущих отпрысков; унылые парочки, не придумавшие ничего лучшего, как провести свидание за поглощением еды; обрюзгшие пенсионеры, от нечего делать забредшие в очередной раз перекусить; офисный планктон с безжизненными вытянутыми лицами. Все они с безразличием роботов пихали в ротовые отверстия предназначенный им корм — картинка была настолько отчётливой, что вызвала болезненные спазмы в животе, но желудок был уже давно пуст, и Макара вывернуло желчью прямо на пол.
Ему захотелось оказаться в доме своей бабушки, где пахло солёными бочковыми огурцами, со смородиновыми и вишнёвыми листьями, и толчёной картошкой с луком. Запах, неразрывно связанный с понятием «возвращение домой»…
Бабушка умерла, за несколько лет перед этим потеряв возможность двигаться. Её разваливающийся дом продала за ненадобностью мать, приехавшая забрать наследство, после чего откупилась от сына засранной однокомнатной хрущёвкой на выселках города.
Невозможно ничего исправить. Люди, в своей истинной сути, ничем не отличаются от окружающих их вещей — так же ветшают, приходят в негодность, становятся в тягость тем, кого раньше радовали — и вот те и другие находят своё последнее пристанище на свалке. Свалка для людей, кажется, называется кладбищем.
Столкнувшись с первыми утратами, ещё в детстве, когда мать оставила его и уехала в другой город к новому мужу, создавать новую семью и рожать себе новых детей, он, рыдающий, по выражению бабушки, «как по покойнику» — а кем ещё был для маленького ребенка человек, исчезнувший в никуда — пытался выработать особое отношение к потерям. Запретить себе испытывать эмоции. Однако, избавиться получилось только от счастливых и радостных — они ушли легко, а вот паника и страхи почему-то только усилились. Дошло до того, что даже встреченную на улице кошку он видел не в своём умильном пушистом облике, а в форме неподвижно лежащего тельца, по которому уже ползают насекомые.
Было бы неплохо, конечно, взять себя в руки, купить поесть, включить телефон, посмотреть вакансии. Окунуться в горячую водичку… Как было бы славно…
Макар поймал себя на том, что даже мысли у него такие же бесполезные, убогие и никчёмные, как и сама его жизнь. Какая, к чёрту разница — выйди за пределы комнаты, квартиры, устройся на работу или вообще уедь из страны — он всё равно увяз в плену своего внутреннего депрессивного болота, которое неумолимо поглощает его, не давая дышать, думать и двигаться. Потеря цвета, запахов, формы.
Интересно, этот мир станет опять цветным и ярким, если я исчезну?
Недоверчивый к абсолютному большинству людей, Макар тем не менее легко впадал в зависимость от того, кто проявлял к нему искренний интерес и участие. Привязывался, как пёс, пытаясь предугадать и исполнить любое желание, взамен на проявленную благосклонность. Желал быть постоянно рядом, утомляя своей прилипчивостью. Отчасти из-за его болезненной назойливости, отчасти из-за потребности делиться своими идеями, которые казались всем странными.
Открытые глаза сушило и резало, поэтому он снова прикрыл распухшие веки.
Навязчивые мысли о суициде стали посещать его после того, как с ним прекратил общаться единственный друг. Это ощущение ненужности, нарастающее с каждым днём.
Все и всегда меня бросают, рано или поздно. Такое уж я, никому не нужное, не интересное ничтожество. Что бы ни приобретал, ничего не способен удержать.
Он проваливается в лихорадочный сон, более похожий на обморок, и снова приходит в себя, когда его начинает трясти от холода. Вокруг чернота.
Ночь? Или в глазах уже темно?
Он шарит дрожащими руками вокруг себя, пытаясь опереться поустойчивее, чтобы встать на четвереньки, но вляпывается в собственную рвоту, поскальзывается и снова падает, испачкав и намочив футболку.
Часто думая о самоубийстве, он при этом всегда боялся смерти. Хотя, справедливости ради, лет в шестнадцать на стройке схватился за оголённый провод, убедив себя, что вовсе не видел его противоположного конца, ни к чему не подключённого. Да и, положа руку на сердце, каждый человек, произнося в уме слово «самоубийство», на самом деле имеет в виду: «Кто-нибудь, приди и спаси меня! Сожми мои руки так крепко, чтобы я не смог сделать ничего плохого! Вытрахай из моей головы все жуткие мысли — до звенящей блаженной пустоты!».
По меркам типичного человека из внешнего мира, ничего особенно страшного в его жизни не происходило. Однако с детства он, по собственным ощущениям, жил словно слепой в стране зрячих. Как будто у всех вокруг было какое-то неизвестное ему преимущество, они видели, как жить, он — нет. Не понимал, что и как ему нужно делать, чтобы завоевать расположение этих существ вокруг. Он панически боялся никому не нравиться — его жесты неосторожны, выражение лица не к месту, шутки глупы. С каждым годом жизни фобий всё прибавлялось.
Он боялся сказать что-то не то и боялся промолчать не к месту. Боялся старушек на улице, а детей страшился ещё больше. Боялся людей вообще и до смерти — того человека, который распахнул в переулке плащ, надетый на голое тело. Боялся еды и не есть боялся тоже. Боялся что-то не то сказать бабушке, в результате почти постоянно молчал, чем расстраивал её ещё больше. В школе больше всего боялся учителей с их непонятными ему требованиями, их вспышек гнева и чтения морали. Не понимал, за что его ругают, ведь он и так делал всё возможное, чтобы всем угодить. К старшим классам школы страх стал настолько сильным, что Макар почти перестал туда ходить, несмотря на причитания бабули. Попытки заставить себя приводили к приступам желудочных колик, после которых приходилось днями отлёживаться.
Кое-как с божьей помощью — в роли бога выступил директор школы, отчего-то пожалевший похожего на бледную поганку старшеклассника и организовавший ему подготовку к экзаменам на дому — получив аттестат, он с треском провалил конкурс в институт. В этот день страх и напряжение достигли такого накала, что внутри него произошёл Большой взрыв. Однако, Вселенная в результате не образовалось. Напротив, вакуумная пустота и безразличие поглотили всю его сущность.
Он остался беспристрастным даже после похорон, почти перестав покидать пределы оставленной ему квартиры. Не то чтобы он был счастлив здесь, совсем нет. Но четырёхстенный мир хотя бы был понятен. В нём, в отличие от беспощадного внешнего, хотя бы можно было существовать. Здесь всегда тихо, всегда горит свет и работает компьютер. На стенах можно рисовать, развешивать стихи и картинки на листочках. Здесь много собеседников, которые поймут тебя без слов, и, если ты устал от общения, достаточно просто покинуть чат.
В последнее время у него не было сил даже на эти привычные действия.
Макар отползает в угол и, свернувшись калачиком, обхватывает руками коленки, становится несколько теплее. Равнодушный к собственной судьбе, желающий только прекращения бесцельного бодрствования, снова то ли засыпает, то ли теряет сознание, погружаясь в спасительное небытие…