Соцработник

      — Смотри, кого нашел! — хохочет мокрый от летнего дождя Джек, вваливаясь в квартиру Сыча необычайно поздно, уже после того, как распрощался с ним, с многозначительным подмигиванием пожелав добрейшей продуктивной ночи. Рука на плечах у растерянного белобрысого парня. — Помнишь спасенного в парке? Заявил, что хочет поблагодарить!       — Я здесь причем? — Сыч разглядывает гостя. Тот выглядит нереально красивым, словно сказочный эльф, непонятно как оказавшийся в этом суровом мире. Черты лица удивительно правильные и мягкие одновременно. Едва заметная россыпь веснушек на щеках, покрытых нежным смущенным румянцем. Длиннющие ресницы, которые то и дело имитируют взмахи крыльев бабочки. Для чего людям быть такими незаконно прекрасными? Видно же, что не приносит ему это счастья, проблемы одни — и с собой, и с окружающими.       — Проходи, Ромка, не бойся. Сычик хороший. Ебанутый слегонца, но интересный и добрый. Вы подружитесь.        Джек подталкивает парня в спину, тот удивленно оглядывается по сторонам, но все же проходит. Осторожно и ожидающе замирает.       Джек умеет располагать к себе, и посланный за пивом на спонсорские Ромкины деньги Сыч по возвращении обнаруживает этих двоих мирно воркующими за кухонным столом.       — И тогда он сказал: «Выметайся, шлюха! Еще раз увижу — мать родная не узнает». А я даже не смотрел ни на кого другого, веришь?       Джек сочувственно кивает и, не отводя от Ромки взгляда, протягивает руку за принесенной Сычом сумкой.       Сычу мерзко. Он не хочет слушать чужих грустных историй, своих хватает. Ему жизненно необходимо прямо сейчас вернуться обратно в мир, который был только их с Джеком.       Он молча опустошает свою бутылку, чувствуя себя ненужным хламом, лежащим на чердаке, затянутом паутиной. Это мерзкое чувство не посещало его последний месяц, оттого возвращение подзабытых ощущений отдается сейчас давящей до затрудненного дыхания грудной болью.       К Ромке претензий у него нет, он хороший парень. Добрый, общительный, веселый. Трещит без умолку, смеется обманчиво легким смехом. Над собой смеется, хотя обычно люди о таком плачут.       У Сыча к себе предъява. Да такая, что впору писать заявление о возврате товара ненадлежащего качества. Знать бы только, куда его направлять, где находится то место, куда можно сдать некачественного Сыча, получив взамен пусть не люксовую, но хотя бы годную к употреблению модель. Не будь он в душе тем, кем так метко окрестил его Джек, он мог бы легко подружиться с тем же Ромкой, непринужденная болтовня которого имеет явный терапевтический эффект. Он был бы рад этому ночному разговору под прохладное пиво. Но единственное его желание сейчас — чтобы непрошенный гость как можно скорее убрался из их с Джеком дома.       Из «нашего» дома? Я именно так подумал? Получается, ничего во мне так и не изменилось, несмотря на все самоотверженные старания Джека. Так же избегаю новых знакомств и общения, так же неприятно общество любых людей, кроме него. Все, чего я достиг — это прилип к нему, как репей, бессмысленное растение, желающее продолжить своё существование с помощью другого существа. Так и я сейчас — могу нормально ощущать себя в этом мире только при помощи Джека. Даже эльфа этого он притащил, наверное, только ради меня, чтобы пообщался с кем-то.       Сыч и хотел бы поучаствовать в разговоре, спросить Ромку о чем-нибудь забавном, смешно пошутить и посмеяться вместе с ним, но язык и горло словно вытесаны из холодного и бесчувственного мрамора. Он так и остается сидеть молча, зафиксировав не моргающий взгляд на щербатом кухонном линолеуме. И когда, сославшись на усталость, идет спать, никто не останавливает его.       Сыч спит беспокойно, ворочается и стонет, ему опять снится кошмар. Бесконечный темный лабиринт, по которому он убегает от маньяка. В одной из комнат лабиринта его встречает стол, накрытый белой простыней, под которой угадываются контуры человека. Повинуясь иррациональному желанию, заставляющему жертву всегда пытаться узнать, кто шумит в подвале, он подходит и сдергивает покрывало. Голый мужчина, лежащий под ним, возбуждает в нем настолько дикое животное желание, что он забирается на него и начинает неистово совокупляться с телом, рыча от удовольствия. В момент оргазма он поднимает взгляд на лицо лежащего под ним человека и видит себя.       Проснувшись в колотящем ознобе, он спешит из комнаты. В ванной горит свет, дверь приоткрыта. Слышны всхлипывания и приглушенные стоны.       По инерции он идет вперед, останавливается перед полосой света и замирает, раздавленный увиденным настолько, что не находит в себе сил отвернуться и уйти. Он ошарашенно смотрит на то, как с лицом, поведенным желанием, Джек принимает благодарность от стоящего перед ним на коленях Ромки. Одна рука опирается прямо на стену с рисунком совы — Макаровой совы — закрывая её невинные испуганные глаза, а вторая — на блондинистом затылке. Напряженные, словно сведенные судорогой, пальцы грубо толкают белобрысую голову, немилосердно заставляя насадиться ртом на член максимально глубоко. Ромкины руки, украшенные браслетами и кольцами, лежат на подтянутых ягодицах, сжимая их. Джек приоткрывает глаза, смотрит на Сыча, не отводя взгляд, и почти сразу кончает, как будто только и ждал его появления, заставляя Ромку судорожно сглатывать.       Сыча накрывает странное ледяное спокойствие. Увиденное так похоже на продолжение его кошмарного сна. На кухне он неторопливо складывает пустые бутылки в мусорку, заваривает себе чай и греет озябшие, несмотря на летний зной, руки о горячую кружку. Его ощущения даже отдаленно не напоминают ревность. Нечто подобное он испытывал, когда разводились родители. Когда его бросила мать. Не сразу, а значительно позже, после того, как отболело все, что могло болеть, оставив его выброшенной ненужной игрушкой. Зайка, которого бросила и никогда не заберет хозяйка.       Ромка появляется в дверном проеме. Влажные глаза, лицо с дорожками слез, использованные распухшие губы. Оскверненный эльф.       — Может, скажешь что-нибудь? Не молчи. Что ему сказать? Что можно сказать существу, сожравшему твой мир на твоих глазах. Ошметки этого мира сейчас расплываются белыми пятнами на его черной футболке.       — И что, мне сейчас просто уйти? — Ромка выглядит оскорбленным и растерянным.       Тебе не нужно было приходить. А теперь… Какая, к чёрту, разница.       Входная дверь хлопает, и Сыч понимает, что смотреть сейчас на Джека он не в состоянии. Не найдет, что сказать ему — ни хорошего, ни плохого. В его сердце нет осуждения и злости, оно лишь сжалось ноющим саднящим комком, забыв, как нужно правильно биться. Ему лишь необходимо немного времени, чтобы все обдумать. Он обувается и выходит в ночь, бродить по пустым улицам, перечеркнутым ночными тенями деревьев.       Бездумно покупает в круглосуточном пачку вонючих Winston, затягивается дымом, наждаком царапающим горло и легкие после нескольких лет воздержания. Ощупывает шрамы от ожогов — тогда он решил бросить курить, чтобы завязать с членовредительством.       Сыч думает о том, что любить — это, видимо, очень забавно. Так сладко, наверное зарываться носом в футболку, обнимать, вжимаясь лицом изо всех сил, чтобы в глазах темно становилось даже днем. Приятно, должно быть, сушить ему волосы полотенцем после мытья, сознательно позволяя отдельным непослушным каплям стекать по шее и плечам, чтобы потом собирать их языком. Чудесно никогда в жизни не выходить больше из квартиры, и к себе никого не пускать, занимаясь всяким-разным. Ну, трахаться, короче.       Еще Сыч думает, что ничего из этого, должно быть, не выйдет. Если так рассудить, то никто не захочет даже дружить с такой эгоистичной мразью, как я, которая только берет, ничего не давая взамен. За целый месяц я так и не узнал, где живет Джек, какое его настоящее имя, любимая книга, когда у него день рождения. Даже не смог сказать, как он мне дорог. Подавился своими словами, как комком грязи.       Небо начинает светлеть, когда легкие Сыча перестают при каждом вдохе судорожно сжиматься, и дыхание, наконец, выравнивается. Он принимает решение, которое кажется ему необычайно привлекательным, и спешит домой в нетерпении. Быстрее тонконогой горной лани взбегает на свой пятый этаж, распахивает дверь.       — Джек!       Имя ударяется в стены, отскакивает от них и возвращается, эхом отдаваясь в ушах.       «Адресат не найден. Попробуйте покричать позже.»       Сычу действительно хочется кричать. От бессилия.

***

      Я всей своей кожей чувствую, как сгущается тьма, как её безжизненные щупальца проникают к самому сердцу, сжимая его всё сильнее. Не могу выбросить из головы мысли о самоубийстве.       Каждую минуту я напоминаю себе, как важно попытаться сохранить в своей памяти то ощущение жизни, что я приобрел, пока был с тобой. Пожалуйста, хотя бы немного из этого.       Я обязан бороться. Но целыми днями лежу, не в силах подняться, не помня, кто я такой, где и зачем нахожусь.       Ты ушел, потому что увидел тупую животную привязанность в моих глазах? Не хотел, чтобы на тебе грузом повисла ответственность за чужую жизнь — никчемную, абсурдную, мусорную?       Вот дом, который разрушил Сыч…       С тех пор, как Макар остался один, существование опять потеряло для него какую-либо цель и значимость. Он держался только на страхе того, что однажды Джек вернется и увидит его вновь слабым, жалким, опустившимся. Безусловно, он решит, что Макар больше не достоин никаких усилий по его спасению. Да и не могло его божество вдруг просто так взять и исчезнуть без следа. Наверняка, Джек сознательно устроил ему ловушку, испытание, выдержав которое он обязательно получит возможность еще раз увидеть, прикоснуться…       В этих мыслях Макара поддерживали явные признаки того, что Джек продолжает следить за его жизнью. Ключи от квартиры так и не были возвращены. То здесь, то там неизвестно откуда появлялись вещи, которые мог положить туда только один человек — вновь наполненная банка с травами в шкафу на кухне, потасканный томик очередной нудной классики на стиральной машинке, ненавистная морковка в холодильнике. В один из дней он обнаружил в прихожей армейские ботинки Джека, а в шкафу — его попугайскую рубашку. Он прыгал от счастья и катался по полу, как кот. Потом скулил полночи, не понимая, что это было — надежда на встречу или прощание навсегда. К утру он собрал себя в подобие разумного человека и пошел в парк бегать, отжиматься и подтягиваться.       Он делал зарядку каждое утро, готовил себе завтрак, нашел подработку на фрилансе, выкладывал свои стихи, полные сомнений и боли. Даже завел в сети несколько друзей, с которыми делился переживаниями. Особенно он проникся к тому, кто оставил первый положительный комментарий на его стихи. У них оказалось много похожего — и в бедах с головой, и в восприятии мира, и в образе жизни. Общаясь с ним, Макар так отчаянно старался его подбодрить, что будто становился на время другим человеком. Он излучал уверенность, сыпал клоунскими шутками и бородатыми анекдотами, отыскивал для него идиотские видео в тиктоке. Откуда только силы брались. Тем не менее, все эти изменения тут же исчезали, стоило закрыть чат.       К осени количество отжиманий, которое он мог осилить, могло вызвать зависть, а не смех. Оставленная Джеком рубашка перестала болтаться на нем, как на вешалке. Руку, на которой было меньше следов от сигаретных ожогов, украсила татуировка. На эскиз он извел уйму бумаги и почти два месяца, пытаясь добиться максимального сходства с оригиналом.       От Джека не было никаких известий. Где он ошибся, что именно делает не так?       К тому времени, как ты появился в моей жизни, я привык не досаждать собой никому. Мне было спокойнее жить, зная, что никому не придется кривить лицо при взгляде на меня, а мне не нужно будет задыхаться от осознания собственной убогости. Но ты заставил меня стать жадным и захотеть быть с тобой, желать, чтобы меня любили. Я не знал, что с этим делать, и так облажался, прицепился к тебе бесполезным грузом, раздражающим паразитом. Лихорадочно хватающийся за тебя, будто тонущий с завязанными глазами. Омерзительно беспомощный и напуганный.       Ты знаешь, сколько глотков в чашке травяного чая? Посчитай как-нибудь — это ровно на столько же больше, чем то, сколько раз в день я теперь слышу твой смех. Каждое утро. На одно и то же чертово количество больше, чем ничего. Я закрываю глаза, выпивая твоё имя с каждым глотком.       Ты видел когда-нибудь человека, похожего на тебя? Нет? Я тоже. Но подрываюсь, как сумасшедший, стоит увидеть кого-то в дурацкой цветной рубашке, кого-то, чьи руки неуловимо напомнят мне твои. Жаль, что даже при моем полнейшем безумии я не могу видеть галлюцинации, тогда я мог бы смотреть на тебя в ночных тенях, узорах обоев, трещинах на потолке.       Однажды ночью, совершенно отчаявшись, со смутной надеждой на то, что Джек прочитает оставленное послание, Макар сел писать ему письмо. Вздыхал, терзал ручку и губы, да так и уснул рядом с исчерканным листом бумаги, уронив голову на кухонный стол. «Я так скучаю! (зачеркнуто) Нет, не то. Боже, какая банальщина. (зачеркнуто). Какой смысл было наделять пустую оболочку в виде меня жизнью, если эту жизнь ты забрал, уходя? (зачеркнуто). Ненавижу тебя (зачеркнуто). Джек, пожалуйста, давай просто поговорим. Клянусь, никаких истерик, и я буду слушаться тебя, сделаю всё, что ты скажешь. И мне ничего не нужно взамен, абсолютно. Ты увидишь, я полностью изменился, ты сможешь даже гордится мной. Никакой гребаной депрессии, никакой зависимости, ха-ха-ха… Ты не имел права уходить».       Просыпается он от дразнящего запаха запеченного сыра и теста. Прямо перед ним посередине стола стоит коробка с еще горячей пиццей.       Застигнутое врасплох сердце прыгает в горло и начинает отбивать там безумный бит.       Записка! За пару секунд, пока он разворачивал её дрожащими руками, Макар умер ровно девять раз, как кот, полностью исчерпав свои возможности к реинкарнации. «Имя — Саша Алатусов, 19 лет. Замеченные нарушения психики — ПТСР, глубокая депрессия, социофобия, попытки причинить себе вред, пищевые извращения. Адрес — …., ул. Строителей, …. Мы обязательно встретимся, если ты заставишь Демона хотеть жить».       Макар застыл, пытаясь дышать, беспомощно переводя взгляд с записки Джека на своё письмо. То, что он увидел, словно вышибло из него весь воздух. Почерк в обеих записках показался ему очень похожим. Не совсем, конечно. В той, что от Джека, он был размашистым, четким, уверенным, в отличие от его собственного, в котором буквы словно стремились исчезнуть. Но все же.       Он скомкал бумажку с адресом и засунул её в карман. Лицо исказила язвительная гримаса, плечи расправились. Макар обул тяжелые ботинки и начал тщательно их шнуровать, продолжая чему-то криво улыбаться. Руки его при этом почти не дрожали.       Это определенно невозможно. Моё скудное воображение никогда бы не смогло создать нечто настолько совершенное, так ты. Ты гораздо более реален, чем вся моя жизнь.       Неужели я окончательно сошел с ума и сам лупил себя по лицу, бился лбом об стену, животом об угол стола, пытаясь заставить себя делать хоть что-то, просто продолжать жить?       Я никогда не смог бы сам ввязаться в драку. Ни за что.       Джек, скажи, неужели это я глядел сверху вниз на влажные благодарные глаза Ромки? А знаешь, Джек, мне бы, наверное, это понравилось.       Разве это я собирал по кусочкам сведения на нового друга? Имя, адрес, предположительные проблемы с психикой и причины их возникновения. Или это — финальный пункт твоего извращенного плана очеловечить меня? Есть только один способ выяснить, да Джек?       Спустя время из квартиры вышел не особенно похожий на Макара подтянутый молодой человек. В кричаще пестрой рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами. С обаятельной улыбкой, ироничным взглядом и уверенными, полными игривой силы движениями. Спускаясь бегом по лестнице, ступеньки он преодолевал прыжками, через одну-две.