Ошибка

      Что-то не так.       Со Штефаном что-то не так. С ним творится что-то непонятное, начиная с той самой летней ночи, когда их компания решила по блату затусить в том одном ночном клубе с сомнительной репутацией. Да и выбора особо не было — среди тех общественных изгоев, кто был в теме, считалось, что лучше забегаловки для дофаминового перекуса здесь и не сыскать. Но стоило ли оно того? Выедающий глаза блеск неисправных неоновых огней посреди абсолютной темноты, старый, опасно поскрипывающий прямо над головами дискошар с выпавшими металлическими фрагментами, дешёвое пойло и тошнотворные, отдающие гнильцой запахи затхлого помещения, не знавшего ремонта ещё со времён Второй мировой. А то и Первой. Короче, типичная заброшка с нелепой претензией на помпезность.       — Ну и дыра… — молвил англичанин на входе, а норвежец только хмыкнул, как бы соглашаясь.       Андерс с самого начала скептически отнёсся к этим натянутым улыбкам и хитро прищуренным глазам — он достаточно хорошо разбирался в людях и знал многие их повадки. Хотя бы потому ему нужно было довериться и сдать назад, послав этих доброжелателей к чёртовой бабушке. Но желание оттянуться было сильнее. И норвежец нехотя, но поддался влиянию своих друзей, которые, конечно же, и слушать не стали этого вечно недовольного брюзгу. А, как выяснилось позже, зря. Очень даже зря.       Едва только Артур дотянулся до стойки и запросил выпивки, как сразу налакался — ему хватило и пары стаканчиков паленого виски, чтобы начать нести какую-то околесицу в состоянии нестояния. И как этим не воспользовались его соседи, из того же разряда добряков, что посоветовали это гиблое местечко?.. Он едва ворочавшимся языком пытался высказать в лицо хамовитому бармену всё, что он о нём думает, и тот того и понял, что больше ему наливать не полагается — к крайнему неудовольствию англичанина. Ещё и посмеялся так ехидно, гадёныш. Но надо отдать ему должное, спаивать бедолагу он не стал. А быть может, тому поспособствовал тяжёлый взгляд сидевшего рядом норвежца, не принявшего на душу ни капли алкоголя, и оттого остававшегося в здравом уме и трезвой памяти до самого конца этой вакханалии. Но и ему пришлось несладко: музыка, казалось, крошила серое вещество в черепной коробке, как перфоратор — бетон, и из-за этого адски болела голова. Ко всему прочему воздух был до невозможности спёрт, и у норвежца временами темнело перед глазами, и он терялся в пространстве и времени, с трудом выныривая из этого состояния в редкие минуты затишья. За это время он успевал оценить обстановку и помочь своему пьяному английскому другу дойти до уборной.       Только вот Штефана Андерс не наблюдал практически с самого начала. Как сквозь землю провалился. Оно и понятно — потерять его в этой обезличенной толпе оказалось проще, чем теперь его найти. Всё смазывалось в одну неприятную серобуромалиновую кашу, прорезаемую блеском неона. Гремела, обволакивая густыми басами, музыка, кричали, топали, шумели на все лады люди, вились в воздухе пары спирта…       Вскоре скепсис норвежца перерос в негодование. Бросить здесь поддатого английского джентльмена Андерс не мог — того и гляди пристанут к нему эти ночные бабочки, или того хуже — дилеры, а то и сам уползёт в неизвестном направлении. Но и оставлять румына на произвол судьбы он никак не хотел. Тогда он в порыве проклял всё и вся на свете, в том числе и этих двух безмозглых кретинов, которые его сюда затянули, и тех идиотов, надоумивших их на это приключение… «Да уж, отличное приключение, Фродо и не снилось, благодарю покорно», — со злостью подумал парень, вытаскивая своего друга подальше из этого захолустья. Тот даже и не пикнул, когда его устроили на лавчонке неподалёку и наказали никуда не уходить. Норвежец не терял самообладания до последнего и уже хотел было ринуться на поиски пропавшего…       И тут перед ним в сумерках вырос Штефан — белый как полотно, с придурковатой улыбкой на лице и мутным взглядом. Наткнувшись на него, Андерс инстинктивно отпрянул, не веря своим глазам. Откуда он появился, как?.. Прямо соткался из лунного света, как привидение, не иначе. А впрочем, хрен бы с этим — главное, что он здесь, и искать его уже не надо. Но он был явно не в себе — поди, тоже наглотался… Андерс пощелкал пальцами перед затуманенным взглядом Штефана, и тот не сразу, но распахнул покрасневшие глаза, тут же скривившись и заслонив их рукой. Свет уличной лампы бил ему в глаза, смекнул Андерс. Да и после потёмок… Что ж, это казалось логичным. Поначалу. Но разве за эти минуты, что Штефан был здесь, он не должен был привыкнуть к свету? От этого парню тоже стало немного не по себе, но виду он не подал.       Что-то было не так. С самого начала.       Он замял назревающий разговор и решил подбросить своих друзей по домам. Сидя за рулём, Андерс изредка поглядывал на сопевшего рядом Артура — того, наконец, сморило. Но теперь самым трудным было доставить его до дома. Быть может, Штефан подсобит, пока они будут тащить невменяемое тело от машины до крыльца? Вроде он на ногах, косяков не собирал, только выглядел он как-то… нездоро́во? И всю дорогу молчал, озираясь и щурясь на свет фар и уличных фонарей. Может, стоило отвезти его в ближайшую круглосуточную наркологию? И ещё Артура туда же подбросить, хуже не будет в любом случае. Да уж, давно у них не было такой попойки, признаться честно! Даже на том концерте, где их свела судьба, они не накидывались до столь скотского состояния. Ведь и решение создать свою собственную группу мелькнуло у них не с подачи хмеля уж точно. Ну или отчасти. Мельком. На донышке.       — Эй, Штеф? Ты как там? — поинтересовался норвежец, по привычке включая поворотник, хотя на дороге никого, кроме них, и не было. Магнитола же была выключена — от музыки, пусть даже и на минимальной громкости, у него только хуже начинала болеть голова.       — Порядок, — хрипло отозвался румын. Всё бы ничего, но этот непривычный голос и односложность ответа в целом норвежцу не понравились.       — Ты же не употреблял? — задал он в лоб волнующий его вопрос.       — Что?       — Колёса. Ну, наркоту, — пояснил Андерс, видя непонимание в глазах собеседника, и приоткрыл окно — ему захотелось курить.       Ответом ему было молчаливое покачивание головой. Андерс закурил; в ночи потянулся завитком сизоватый дым. Было совершенно безветренно и тихо, и деревья стояли недвижимы, словно звёзды в чистом небе — ни листочка на ветках не шелохнулось. Только где-то в кювете стрекотали сверчки, и шуршала галька под машиной. Идиллия! Но Андерсу было не до этого — как-никак, полтора пьяных тела рядом с ним, и он был за них в ответе. Разбросать бы их сначала по домам, а потом уже с чистой совестью ехать домой к себе — отсыпаться. А на утро он позвонит и осведомится об их состоянии. Да, именно так Андерс и планировал поступить.       — Я есть хочу, — вдруг протянул Штефан с заднего сидения. — И пить тоже…       Андерс с облегчением вздохнул: оживился, значит. Выкинув окурок, норвежец включил на панели управления GPS-навигатор — на всякий случай, — и дал по газам. Штефан охнул, прижавшись спиной к мягкой обивке сидения, а Артур, поворочавшись в кресле, буркнул сквозь сон:       — Полегче, мудила… Чтоб тебя черти драли…       — Надо бы этого сбагрить родным — уж они знают, что с этим недоразумением делать. А потом можно заехать в круглосуточный Макдак. Как смотришь?       — Представляю, что скажет Скотт, когда увидит его опять бухим… Это жестоко, знаешь, — прыснул румын, прикрывая глаза белой ладонью и скалясь в смехе.       Андерс заметил краем глаза, как в зеркале заднего вида вдруг блеснули длинные клыки румына, и его спину обдало холодом. А впрочем, что это на него нашло? Быть может, просто померещилось. Посреди ночи, да ещё и на такой скорости… Он только посмеялся неловко в ответ, заезжая в спальный район и постукивая пальцами по рулю, стараясь отвлечься от нехорошего предчувствия. Однако оно уже закралось в его сердце и облюбовало там уютный уголок, где-то между животным страхом и суевериями, разрастаясь липкой паутиной каждый раз, когда Андерс подмечал что-то из ряда вон выходящее, связанное со Штефаном. Но почему? Снова захотелось курить.       — Ты какой-то нервный, — обеспокоился Штефан, когда до дома англичанина оставался лишь поворот, и потянулся к норвежцу. — Всё в порядке, у нас это и раньше случалось. Не дрейфь!       Андерс только и смог, что выдавить кривую улыбку. Ему очень хотелось верить, что всё действительно в порядке. Но всё вокруг так и кричало наперекор этому робкому чувству, заглушая его и вселяя в обычно хладнокровного норвежца какой-то несвойственный ему страх и — неуверенность.       — Это было слишком грубо, — едва переводя дух, пожурил датчанина норвежец, с трудом перекатившись на другую сторону кровати — чистую и несмятую, — и дрожащей после оргазма рукой доставая с тумбы свои сигареты. В ночной синеве спальни вспыхнул рыжий огонёк — совсем как вихры слишком возбуждённого — во всех смыслах — Хенрика. Тот улыбнулся.       — Я просто соскучился, — проурчал он, как довольный кот, вытянувшись возле норвежца, весь потный. Ему явно не мешало сходить в душ, но он отчего-то с этим не торопился. Норвежцу и оставалось, что упиваться сигаретным дымом, дабы перебить это терпкое амбре, хотя не сказать, что запах пота любимого мужчины был ему противен. Просто чистоплотность он стал ценить куда больше. И отчего-то эта близость давалась ему сейчас через силу. Как духовная, так и физическая. Да ещё и эта вспышка страсти, к которой Андерс был не готов после долгого перерыва… Поэтому, отпихнув от себя загребущую руку, он произнёс довольно-таки сухо:       — Мне было больно. Ты мог бы учесть и это, накидываясь на меня. Чёртов эгоист, — бросил вдобавок Андерс в сердцах. Всё вокруг стало внезапно таким враждебным, и от этого хотелось спрятаться. Хоть куда. Над ним белел потолок его же комнаты, и потому бояться было нечего. Но и отступать тоже больше некуда. Разве что в окно. Но об этом хотелось думать сейчас меньше всего, ибо сейчас за Андерса говорило его надломленное чувство собственного достоинства. И он дал эмоциям волю, спустив их с цепи, как разъярённых псов. Сам же он оставался безучастен к происходящему. Либо он, либо Хенрик. Третьего не дано.       Хенрик же в изумлении посмотрел на своего любовника и пригляделся — тот ли это Андерс, которого ему доводилось знать до этого момента. Слишком уж он непривычно себя вёл. Но, разглядев его как следует — насколько ему позволял полумрак — Хенрик убедился к своей радости, что это его любимый, хоть и слегка строптивый Андерс, и он снова, но уже без прежней уверенности протянул руку, чтобы коснуться его светлых волос. Но тот отдёрнулся от неё как от змеи, поперхнувшись дымом, и прорычал:       — Иди помойся уже. От тебя смердит как от козла. — Он не просто хотел, чтобы тот помылся. Он хотел побыть одному и отдышаться. Восстановить свой прежний порядок мыслей, в который так беспардонно вмешался этот кусок говна. Влетел в них, как джип на трассе в вереницу легковушек. Как капли дождя в оконное стекло его комнаты. Про себя Андерс молил своего некогда любимого датчанина услышать его немую просьбу и подчиниться, во благо их обоих. Он так надеялся, что от их способности понимать друг друга с полуслова осталось хоть что-то!..       — От тебя тоже, ¹elskede. — Увы, нет: Хенрик подмигнул ему, не теряя бесивший тогда Андерса оптимизм. Пока что. — Пойдём вместе?       — Только после того, как ты свалишь отсюда, — огрызнулся Андерс, выдохнув тому в лицо облачко сигаретного смога. В его синих глазах — бездонных, как море — плеснула солёной волной обида. — Или извинишься.       — Что с тобой? — озадачился наконец этот недогадливый олух. — Раньше ты был не против… В конце концов, ты мог бы меня предупредить!       — Это я должен спрашивать, что это с тобой! Ты ворвался ко мне, не предупредив, ни здрасьте, ни привета, схватил за плечи, как вещь, швырнул на кровать… И я даже опомниться не успел, как ты меня уже отымел! — Андерс уже начал терять самообладание: надломленный внутренний стержень вонзился острыми краями слишком глубоко, в самое сердце, обагряя его стенки чёрной кровью. Сдерживать эту боль в душе — или в теле? — было всё сложнее. Но Андерс мужественно крепился и ждал развязки.       — Я-я хотел устроить тебе сюрприз! — принялся оправдываться Хенрик, преданно, как пёс, заглядывая в глаза норвежцу. — Ведь ты постоянно то на учёбе, то на репетициях, то с друзьями, то на концертах. А как же я? — спросил под конец Хенрик так жалобно, что сердце Андерса всё-таки дрогнуло. Но он остался непоколебимым.       Либо он, либо Хенрик. Третьего не дано. Как же он ошибался!       — Опять это чучело нажралось как невесть кто! — громко проворчал старший Кёркланд, принимая из рук Андерса и Штефана кровного брата, который не преминул ответить той же любезностью на одному ему понятном языке. В тот момент Скотт поставил под сомнение нерушимость родственных уз и возжелал оказаться где угодно, но только не здесь, не с этим оболтусом на руках, от которого несло за километр. Стыд да и только. Но деваться было некуда. И он, как заботливая мать, принял этого блудного сына на поруки под аккомпанемент хихиканья ещё двух братьев помладше. От предложенного чая и аспирина Андерс и — что любопытно — Штефан отказались, сославшись на дела и желание отоспаться. Вот дверь закрылась, и уютный свет, пролившийся сквозь зашторенные окна со стороны гостиной, навёл на норвежца тоску. Он страсть как хотел отдохнуть от всей этой катавасии у себя в комнате, но ему ещё предстояло накормить своего приятеля и отвезти его в общежитие. Казалось бы, можно было оставить пропитание на совести румына, но Андерс оказался слишком мнителен по части его самочувствия.       Таким образом, их забросило во всем известную фастфудную.       — Ты что будешь есть? — спросил Штефана Андерс, доставая бумажник и задумчиво разглядывая пёстрые вывески. Посетителей было, как и ожидалось, мало, и те вполглаза провожали ночных гостей до кассы. — Только учти, я с собой много не брал.       — Как же так? А как же бедные-несчастные мы? — драматично заломил руки Штефан, устраивая театр одного актера. — Оставил бы нас на голодный произвол?       Он защебетал как птенчик, и это было на него более чем похоже. Только вот он продолжал прикрывать глаза и жмуриться. Оно и понятно — здесь было гораздо светлее, чем, скажем, в тех же трущобах, и тем более в автомобиле. Но всё равно это выглядело как минимум подозрительно.       Отчасти поэтому Андерс не спешил радоваться.       «Бедный-несчастный я», — подумалось ему, пока подходила его очередь, и он, без особого энтузиазма, сделал два стандартных заказа, обернувшись к Штефану. — Найди свободные места и жди меня. Я скоро.       Еда вдвойне вкуснее, если ночью и нельзя — об этом, кажется, знает едва ли не каждый любитель нанести визит к холодильнику под покровом ночи. Но наутро, будьте спокойны, Андерс обязательно отчитает себя за нарушенный в который раз режим и за вредное питание. А пока можно и пошиковать, тем более в такой приятной компании. К слову сказать, со стороны было видно, что Штефан будто бы просыпается после сна, длившегося лет сто или двести, и это не могло не обнадёжить уже порядком уставшего Андерса. Здесь, в относительно безопасной обстановке, он чувствовал себя более-менее комфортно, и все его страхи растаяли словно снег под июньским солнцем, и потому он позволил себе расслабиться, запивая колой бургер.       Только вот Штефан к еде всё не притрагивался и вообще смотрел на неё так, словно видел её в первый раз. С эдаким недоверием и даже чуточку брезгливо. И это, чёрт подери, тоже на него не походило от слова «Ты не будешь? Тогда это доем я!». Ещё одна странность, которая могла бы вкупе с остальными навести обычно смышлёного Андерса на очень неутешительный — и пугающий — вывод, но тот был так измотан, что только и мог вставить:       — Ты же хотел есть? Да, не как в ресторане, но тоже вполне съедобно. — И как бы в пример откусил большой кусок от бургера, заедая его парой золотистых полосок картошки фри.       Сработало. Штефан начал есть, и, кажется, уже вошёл во вкус, как случилось то, что, если так подумать, было обычным делом в подобного рода заведениях — его начало тошнить. Издав характерный звук, он отбросил еду на поднос, не обращая внимания на глазеющих посетителей, и кинулся в сторону уборной. Со свистом — настолько быстро он бежал. Андерс же, не будучи дураком, немедленно последовал за ним, недоумевая и про себя проклиная недобросовестного работника этой рыгаловки, который, не ровен час, и подложил что-то несвежее в его бургер. Но разбирательства он оставил на потом — главное сейчас было помочь своему другу. Опять.       Что ж, если на качественные ингредиенты заведующие конкретно этим рестораном поскупились, то на освещение сортира они раскошелились как надо — было светло, как на улице днём, только практического смысла в этом было очень мало, если не было вовсе. Разве что только для того, чтобы оценить, насколько всё здесь было запущено — обвалившийся болотного цвета кафель, забрызганные невесть чем полы и мутные зеркала, и, конечно же, вечные спутники грязи и антисанитарии — мухи. Шумоизоляция, кстати, тоже была ни к черту, ибо эти изрисованные серые стенки тряслись от малейшего звука, создавая в маленьком помещении ощутимый гул — не в сравнение с тем ночным клубом, но очень близко. Поэтому несложно было догадаться, в какой кабинке засел пострадавший румын — он и Андерс там были одни. Придерживая волосы своего друга, он дал ему проблеваться, а после осторожно спросил:       — Может, отвезти тебя к врачам? — Он всё ещё опасался, что Штефан тогда в машине ему соврал про наркотики и выпивку, хотя вёл он себя всё это время довольно адекватно — не в пример Артуру, которому, поди, сейчас старательно капает на мозги старший брат. Зато в тепле и уюте. В отличие от некоторых.       — Да нет, я… Кха-а… Сам не знаю… Еда не идёт в глотку… — измученно скривился Штефан над унитазом. — Что-то шея болит… И глаза… Свет…       Андерс перевёл взгляд тому на шею и, прямо сказать, обомлел. Стараясь не верить скользнувшей в его практичном уме догадке, он рванул воротник рубашки румына до самого плеча и обнаружил тот самый источник боли. Его догадка — к его суеверному ужасу! — окрепла, быстро превратившись в факт. Всё это время Штефан самозабвенно прочищал свой желудок, не мешая Андерсу познавать его новые качества и изменившуюся суть. Пытаясь совладать со своими эмоциями, норвежец ощупывал на его шее совсем свежие следы укусов, он не мог не обратить внимания на кожу. Она была ледяная. И бледная, тусклая. Как у мертвеца. Живого мертвеца. Который боится яркого света и, что следует, солнца. Который не может есть человеческую еду — его желудок попросту её не усваивает. Который имеет в своём зубном арсенале такие мощные, острые клыки, что ими впору рвать наживую мясо и жилы. Сложить два и два даже в распухшем от назревающей паники мозге не оказалось для Андерса сложным, и он отшатнулся от ничего не подозревавшего друга.       Кажется, такого ужаса он не испытывал даже тогда, когда во время перелёта из Осло в Лондон объявили о возможной неисправности самолёта. Но тогда, слава богам, всё обошлось. А здесь он также оказался в неминуемой опасности. Осознание этой близости с самой смертью сводило его с ума и перекрывало кислород: паническая атака захлестнула парня сноровисто и ловко, настолько, что он перестал думать о Штефане как о друге. Вместе с кровью в его голове бухала мысль бросить его и бежать, бежать отсюда без оглядки! И больше не думать о том, что они могут встретиться. Да, город большой, но мир, чёрт побери, тесен — вдруг они однажды сойдутся на узкой дорожке, и что тогда?! Паника набирала обороты, этому не было видно конца, Андерс задыхался…       — Андерс!       Сквозь пелену его мыслей, ставших внезапно густыми и неповоротливыми, пробился голос Штефана. Должно быть, это сама смерть его звала, и тогда норвежец, уверовав во Всевышнего, принялся молиться. Как же он, должно быть, глупо выглядел со стороны, сложивший трясущиеся руки в молитвенном жесте и посреди этой помойки… Он понял это почти сразу, когда ему лицо плеснули чем-то холодным — то была вода из-под крана. Её шум постепенно развеял туман в его голове и вернул ясность мысли. Перед его глазами, посреди моря ослепляющего света, маячил встревоженный Штефан, сложивший мокрые руки. Андерс было отступил снова, но упёрся спиной в стену. Вода, холод и свет отрезвили его; он похлопал влажными ресницами и, едва разлепив тонкие губы, промолвил:       — Ты же не будешь меня убивать?.. — Он с трудом перевёл дыхание, пытливо взирая на своего… спасителя? Что-то тут не сходится.       — Тю, — порядком удивлённый таким вопросом румын сложил пальцы у своей головы во всем знакомом жесте, — кажется, это тебе нужно к врачам, друг мой. Наверняка и за рулём пьяный сидел…       — Ни грамму! — выпалил оскорбленный Андерс, с силой проведя руками по лицу и снова подняв блестящие глаза на ничего не понимающего Штефана. Тот молчал и чего-то выжидал, прикрывая глаза ладонью. От него пахло ржавчиной. То ли вода такая, то ли…       — Брось свои шуточки, — стерильный голос норвежца предательски дрожал. — Так ты не собираешься меня… Ну…       В самом деле, оставалось только надеяться на здравомыслие и добрую память новоявленного вампира. И Андерс надеялся — из последних сил, ибо убежать, как он рассчитывал минутой ранее, он не сможет. Паническая атака выжала из него фактически все духовные и телесные соки. В этот момент, будучи совершенно беспомощным и застигнутым врасплох, он почему-то вспомнил, как Хенрик мог буквально прочитать его мысли и удовлетворить любые его прихоти без лишних слов. Принести поесть, когда Андерса после тяжёлого дня ноги не держали, поговорить о чём-то дурацком или сколь-нибудь серьёзном, вытащить его на улицу тогда, когда хотел того Андерс… Хенрик знал его как облупленного. Знал. Как жестоко это прошедшее время!       От этих воспоминаний норвежцу стало в разы хуже — он чуть было не взвыл от того, насколько он был слаб, глуп, и, — чего греха таить, — труслив. Он понял это здесь, в углу сортира. Андерс предпочёл тогда избежать этих сложных отношений, оставшись в гордом одиночестве, он хотел перемен, а теперь что? В глубине души он всё равно оставался одиноким и нуждающимся в помощи. Но что можно ждать от приятеля, который в любой момент может вгрызться ему в глотку и осушить буквально залпом? Что ж, такой сценарий был Андерсу по душе. Вот так взять и разом избавиться от всех своих проблем.       — Ты, это… Ты это брось, — мягким шепотом проговорил Штефан, склонившись к нему, и Андерс проникся его харизмой. — Жизнь у тебя всего одна. Вместе всяко легче пережить любые невзгоды. Тогда снова жить захочешь.       — А?.. — У Андерса аж дыхание спёрло. Откуда? Как он прознал? Неужели норвежец настолько увлёкся размышлениями, что и сам не заметил, как начал болтать про них вслух? Но Штефан покачал головой:       — Может, ты мне не поверишь, но… Твои мысли звучат в моей голове. Почти как аудиокнига, знаешь, — запнулся Штефан, понимая, на что ещё может подумать его друг. — У меня такое только сегодня появилось. Пару часов назад. Но я трезв как стёклышко, уверяю тебя! Разве что… — вдруг задумался он, приложив пальцы к заострившемуся подбородку и по ходу рассказа начав непроизвольно жестикулировать. — Такое состояние у меня было, будто меня оглушили. Но меня не били, хотя… Я и в этом не уверен. Вернее… Я будто видел сон. Непонятный, тревожный, местами даже болезненный… Но от того не менее — приятный? — сон.       Теперь, как казалось, всё начало вставать на свои места. Норвежец похлопал себя по красным щекам и приподнялся. Способность телепатии его, однако, не удивила, но заинтересовала ещё больше: в машине Штефан умело смог предсказать реакцию Скотта, хотя до этого он его и в глаза не видел — так уж вышло, что за всё время его знакомства с Артуром он знал про его братьев только понаслышке. Пару часов назад. Значит, он, так сказать, прозрел ещё до того, как сел в машину, и это абсолютно точно имеет отношение к его загадочному исчезновению в ночном клубе. Оглушили? Сон? Болезненный?.. Неужели Штефан взаправду не знает, что на самом деле там произошло, и что с ним случилось? Тогда Андерс решил открыть ему на это глаза. Прямо и без церемоний.       — Боюсь, что это был не сон, Штефан, — выдавил Андерс, подводя румына к зеркалу у раковины и оттягивая порванный воротник его рубашки. — Взгляни на это.       Но тот, скользнув только безразличным взглядом по своему отражению, вздохнул и кивком головы возвестил норвежца, что он уже предугадал ход его мыслей:       — Я понимаю, к чему ты клонишь, — бесцветным голосом сказал он, проведя кончиками пальцев по зеркальной поверхности. Он уже начал шевелить мозгами. Но верить в это, судя по реакции, он до последнего не хотел. — Но… Почему я тогда вижу своё отражение? Я ведь…       — Эти зеркала новые, и потому покрыты они не слоем серебра, как это делали раньше, а слоем алюминия. Ну, насколько я могу знать… — пожал плечами Андерс, право, не ожидая, что Штефан воспримет эту информацию так спокойно, как сводку о погоде или около того. И ему так не хотелось лишать бедолагу-вампира хотя бы последней надежды на то, что всё это всего лишь ошибка — как совсем недавно лелеял её сам Андерс. Тем не менее, норвежец старался быть с ним предельно честным и откровенным — и даже не потому, что даже самая гнусная и запутанная ложь вскроется посредством телепатии. Он хотел держаться с ним на равных, как с человеком, как с другом. Иначе говоря, по-человечески.       Но закономерные эмоции в ответ не заставили себя ждать, и Андерс был к ним в какой-то степени готов:       — Вот оно что… — сипло проронил Штефан, и тут лицо его исказилось в страшной гримасе — Андерс снова отпрянул, и как раз вовремя: звон разбитого в ярости стекла настиг его прежде, чем острые края зеркальных зубьев смогли бы задеть его. Осколки скрежетнули об кафель под тяжёлыми ботинками Штефана, пока он продолжал — будто не чувствуя боли, наотмашь, кусая губы — бить ни в чём не повинное зеркало голыми руками. Кое-где под пергаментной кожей вздулись вены, а место укуса налилось кровью, точно слива. Штефан кричал как не в себя, рыча по-звериному, нечленораздельно и захлёбываясь в слезах. До Андерса доносились проклятия и ругань на самых разных языках — в том числе и ему незнакомых:       — Сука! Блядь подзаборная! Ненавижу-у-у!..       Теперь пришёл черёд Андерса умерить пыл румына. Брызнув ему в лицо той же водой, он схватил его за плечи и, развернув к себе лицом, сжал Штефана в объятиях — так сильно, насколько мог. Тот затих. Норвежец не боялся того, что Штефан мог бы воспользоваться этим, он не дрожал от этого неестественного холода живого — в каком-то смысле — тела у самых его рёбер. Под своим ухом он слышал накатывающее — точно тяжёлые волны — дыхание вампира. То было, скорее всего, скудным остатком его прежней, человеческой натуры. Ибо привычного и отзывчивого в таких случаях стука сердца Андерс не слышал и не ощущал — только лишь бешеный галоп собственного сердца, и то где-то в горле. Слышал ли это Штефан? Слышал наверняка.       Как это было чертовски странно…       И Андерс всё равно хотел его успокоить. Вернуть не долг, а утраченную вмиг веру в себя, сделать всё возможное, чтобы это бедное, покинутое всеми — и своей человеческой природой в том числе — существо вновь почувствовало себя нужным. Даже таким. Эмпатия проснулась в норвежце в столь тяжёлый период жизни — и его, и Штефана, — и расцвела пышным цветом, подперев собой балку его доныне беспардонной прямолинейности и давая толчок совсем другому, но смежному чувству, Андерсом пока смутно различимому, но очень сильному.       — Эта шалава… Она укусила меня… — проскулил Штефан в плечо Андерсу, а тот похлопал его по спине, краем глаза замечая в такой близи воспалённый укус на его шее. — Она… Она так смотрела на меня… Я не мог сопротивляться…       — Полагаю, что это был гипноз. — Непонятно зачем Андерс высказал вслух это предположение — наверное, той же честности ради. — Она тоже была вампиром. И у тебя не было против неё шанса, Штеф. Ни одного. Смирись с этим.       Штефан поднял на него прикрытые глаза и встретился с ровным, но живым взглядом норвежца, и от души — или что там у него от неё осталось — у него отлегло. Ему можно было доверять, понял румын. И потому как на духу выдал кроткое:       — И что теперь делать?       — Для начала — умыться. Ты весь в крови. Да и я тоже… — Андерс чуть ослабил хватку и отпустил вампира, а тот, не успев толком вобрать в себя его приятное тепло, кое-как заставил себя повернуться к раковине. Как ещё никто не всполошился из-за шума и криков?.. В мелкой сетке разбитого вдребезги стекла он различил отсроченное воспаление и цокнул от досады языком. И укус как-то гадко и не по совести ныл. С этим нужно было что-то делать…       Тем временем Андерс продолжил, отмывая следы крови на своей футболке:       — А потом я предлагаю покинуть это место. Для таких разговоров оно явно не подходит. Подожди, — он забегал взглядом по уборной в поисках материала, и, не найдя ничего лучше, смочил оторванный кусок ткани холодной водой, после чего приложил сей нехитрый компресс к шее румына. — Надеюсь, сойдёт. А то в травмпункт соваться, да и ещё… Ну, ты понял…       Штефан рассеянно закивал, соглашаясь с этим доводом и прижимая к шее мокрый комок. Он попутно оглядывал всё то безобразие, что он учинил, и поочерёдно свои бескровные ладони, на которых — не как на шее — уже затянулись ранки и ссадины. Сомнительный плюс в бытии вампиром, однако…