Фотосалонъ

Первая же комната, в которую они зашли, выглядела будто гостиничный номер, из которого съехал постоялец и где уже успели провести уборку — безлико и пусто. На кровати не было белья, а на окнах штор. За намытым до блеска стеклом был виден двор-колодец и увитая плющом стена дома напротив. — Кровать ведь ему заказали под рост, — пробормотал Мирон Янович, — подлиннее. Впрочем, горевать тут не о чем, большая кровать всегда себе применение найдет, — продолжил он и как-то нескромно смерил не обделённого ростом Ваню взглядом, — А вот перину придется на блошином рынке продавать. Хоть семь раз её кипяти, парни после него побрезгуют, я их знаю. — Что ж он натворил такого, Максим-то ваш? — Ваня помнил высокого и чрезвычайно худого юношу, по большей части молчавшего. Как он тогда ни старался и ни двигал зеркало, меняя угол освещения, сфотографировать того элегантно никак не выходило. — Ну, что… Тут я виноват более, чем кто-либо. Хотел себе полный набор составить, чтоб было у меня на всякий вкус предложение. Кто-то хочет себе прекрасного юношу как в античных мифах, кого-то тянет на дерзких хулиганов, кто-то себе визитами сюда замещает отношения, которые хотел бы иметь со своим начальником на работе. И казалось мне — не без оснований, впрочем — что есть любители парней совсем таких, с самых низов. Крутятся господа в своих высочайших сферах, а в глубине души стремление к чему-то грязному, с подворотни, без манер и условностей. — О, высший свет-то да, — согласился Евстигнеев, думая и о своём тоже, — порой не только утомляет, но и заставляет видеть свою эстетику в мерзости и нищете. Может, и стремиться к этому в поисках чего-то уродливого, но в уродстве своём живого и настоящего. Федоров посмотрел на Ваню внимательно, кивнул и медленно продолжил: — Расчёт был на то, что при всех своих низменных порывах господа всё же опасаются подцеплять на улице кого-то, неизвестно ещё чем зараженного. Здесь же всё-таки место проверенное, все комиссии проходят регулярно, и можно изобразить эстетику, но исключить опасность. И я думал, что нашел этот компонент, подобрал нужный экземпляр для своей коллекции… Никогда не думайте о людях как об «экземплярах» или «недостающих звеньях» в цепи. Мне представлялось, будто сделал выигрышный ход, выбирая не актёра, что стал бы отбывать тут номер каждый раз, а аутентичного представителя нужной социальной страты. Что ж, я ошибся. Урок мне. Ваня прикусил губу и отошел, выглянул за окно. Ему нравилось слушать рассказы и рассуждения Мирона. Странно, как судьба всё вывернула: будь у того иной статус, могли бы, наверное, пить винцо в кабаке да рассуждать о жизни и об искусстве, будто обычные университетские друзья. Правда, Ванино желание прикоснуться к этим волшебным ресницам губами всё равно никуда бы не делось. Внизу во дворе Джон развешивал на верёвках свежевыстиранные рубашки, напевая что-то себе под нос. — Не любит своё к прачкам носить, говорит, хочет весь процесс контролировать, — пояснил Мирон Янович. — А может, стесняется до сих пор. Пятна у нас довольно недвусмысленные бывают, как несложно догадаться. И не все… не все здесь, всё ж-таки, куртизанки по призванию. Я сам, возможно, в ремесле этом залётная птица, как бы странно это ни звучало при моих успехах. Сколь бы щедро ни платили и ни рукоплескали, что бы ни говорили и как бы ни ласкали, всё ещё есть чувство будто всё это — не то где я должен был бы быть. «Ты должен быть поэтом. Писателем. Тобой должен восхищаться весь мир». Мирон поднял глаза на гостя и тут же осёкся. — Я к тому, что Джона, может, пристроил бы куда в приятное заведение петь пикантные куплеты, чтоб богатенькие месье и мадам ему только за красивые глаза деньги отдавали, а не за вот эту всю историю. Но жёлтый билет, опять же. Вход за рубль, выход — на карте не обозначен… Как вам помещение? — Смею думать, что у вас найдутся получше, — ответил Ваня честно. — С другой стороны здания света больше, тут всё-таки двор этот не способствует особо. Если только не найдётся у вас такая комната, чтоб было в ней что-то исключительно любопытное. — Самое любопытное всегда тот, кто в комнате работает. Иначе это всё лишь камешки в ярких фантах вместо конфет. Но да, у них комнаты более или менее соответствуют основному амплуа, скажем так. У Влада книг много в комнате, и сейф, только что портрет государя Императора не повесили, лишь бы клиенты себя чувствовали, — вы, верно, догадываетесь — как в кабинете у начальства. Мирон приоткрыл дверь в одну из комнат, подмигнул лукаво. Вместо государева портрета был пейзаж с рекой в дорогой раме, а центральное место занимал массивный стол, за которым без труда можно было представить сценку с наказанием — или поощрением — подчинённого. Евстигнеев почувствовал, как слегка краснеет от собственных мыслей, чисто для виду осмотрел высокие окна и задался вопросом — почему это ему казалось, что в мужской бордель приходят только попользовать мальчиков, и он совсем не рассматривал вариант, что кто-то захочет сам быть попользован. Взглянув ещё раз на Мирона Яновича, задался вопросом о его «амплуа». Тот хоть и назвался Оксаной и выглядел так, будто само Искусство решило прийти в этот мир в человеческом воплощении, всё же имел достаточно стали во взгляде, чтобы повелевать и управлять. Если же он мог повелевать клиентом, и в награду за послушание отдаться — боже, Ваня понимал прекрасно, из-за чего по этому человеку могли сходить с ума и осыпать его деньгами и подарками. — Т-тут понял. Давайте дальше смотреть, — пробормотал он, чувствуя, как пылают уши. — Давайте, — улыбнулся Мирон загадочно, явно уловив, что произвёл впечатление. Только б не уловил, какое именно. — Я ж говорил, надо было на пиво накручивать, — донеслось из следующей комнаты. — Какое пиво, ты совсем что ли? Жалко его на волосы переводить. Не для того оно вообще придумано, это лекарство для внутреннего потребления! — Эх, дурашка ты моя, лечится он, гляньте-ка. Ладно, ладно. Всё равно не кудрявишься, что ни делай с тобой. Надо щипцами раскалёнными попробовать. — Чегооо? Кирилл с Даней сидели на развороченной постели, чем-то до умиления напоминая пару котят в корзинке, и в четыре руки вынимали из тёмной кирилловой шевелюры какие-то запутавшиеся в ней не то бумажки, не то тряпочки — видимо, попытку сообразить завивку. — Ой, добрый день, Иван Игоревич. Убейте меня сразу, я не модный. А они меня щипцами пытать хотят. — А как иначе, на такой упрямый волос? Что люди скажут, что в «Голубях» лучшая из проституток кудрей накрутить не может? — уел Данечка. — Зато я с заглотом могу. Но про лучшего — эт вы его не слушайте, он издевается. Мирон смотрел на всю перепалку с какой-то отеческой усмешкой и даже бровью не повёл на фразе про заглот. — На мой взгляд, этого завивать — только портить. Если желаете моё профессиональное мнение, естественная красота всегда выигрывает у наверченной, даже если вторая и по моде. Всё наносное нас рано или поздно подводит, уж поверьте человеку у которого в салоне не раз барышни в обморок падали оттого что слишком корсет перетянут. В нем же пуд обаяния, зачем ему кудри? Кирилл опустил глаза и засмущался. — И в самом деле, с чего вы начали? — поинтересовался Фёдоров. — Клиент один сказал… что мне гораздо лучше с ними было б, и что в Европе все так носят. — Я вам сколько раз говорил клиентам в херне не потакать? Под все стандарты подстроишься — себя потеряешь, никому не нужен станешь. Даня ойкнул от бранного слова при госте и прикрыл рот рукой, напряженно переводя взгляд с одного на другого. — Я имел ввиду, в ерунде, простите, Иван Игоревич, — извинился Мирон без особого, впрочем, сожаления в голосе. — Вы просто сами нам говорили, что вот, на Западе делают то, другое… Обсуждали с нами много, чтоб у борделя уровень был, и всякое такое. Не, я только за, если щипцы отменяются. Я просто это… того… — Кирочка, девочка, сядем мы с тобой как-нибудь и поговорим на эту тему, — ответил Мирон не своим каким-то голосом, — Ты просто помни себе, что мамка твоя тоже может не туда воротить. Обсудим это, я тебе обещаю. Но к сердцу близко не принимайте, вы оба. Волосы не кости, отрастут, если что, — закончил он, погладил бритый свой череп и подмигнул Ване. — Что скажете про скромную его обитель? — Занятно, что кровать посередине. Оригинальное пространство с хорошим потенциалом для разных экспозиций. — Так экспозициями и зарабатываем-с! — подтвердил Кирилл гордо. Даня театрально закатил глаза и пробормотал что-то про «словарь бестолковый». — Они двое, кстати, хорошо друг с другом смотрятся, не находите? — Нахожу, несомненно. Бывает, в паре работают, — подтвердил Фёдоров. — Ой, а снимите нас у него в нумере? Там всё чистенькое, беленькое, даже цветы в горшках не дохнут. — Просто не надо их винищем поливать? — Да? Не знал, ей-богу. Мои выглядели так грустно, им явно надо было выпить. Мирон Янович заулыбался снисходительно и под локоть вывел Ваню в соседнюю комнату — действительно очень светлую, и на самом деле с цветами. На стене красовалась карта мира, а рядом с ней — книжная полка, вся заставленная музыкальной литературой. Туалетный столик с зеркалом больше напоминал рабочий стол, весь заваленный нотными листами, заполненными от руки, да ещё и с исправлениями. — Он пишет музыку? — удивился вслух Евстигнеев. — Впрочем, вы же говорили про церковный хор… — В этом доме не он один пишет, поверьте. И не только музыку. У нас ремесло такое, что не трудно умереть душой. И если есть за что держаться, пусть все держатся. — Мы сейчас Виталия за мольбертом застанем? — спросил Ваня и тут же забеспокоился, не прозвучало ли это как насмешка. — А вы почему сам фотографом стали, Иван Игоревич? — ответил Фёдоров вопросом на вопрос. — Могли бы ведь в поместье пасторали писать и в ус не дуть. — Откуда вы знаете про поместье? — Вы Евстигнеев, — ответил Мирон коротко. — Мало ли нас таких. — Много, но с отчеством Игоревич поменьше. Ваня похолодел и стал перебирать в уме, кто из круга его отца мог водить знакомство с элитной проституткой мужеского полу. — Ладно, оставим этот блеф, — смилостивился тот, — Я знаком с вашими бывшими товарищами по академии. Они хорошо о вас отзываются как о человеке, но никто из них и предположить не мог, что вы откроете собственное дело и сумеете не прогореть. — Мы с родителями в… не скажу что в ссоре, но в весьма прохладных отношениях, скажем так. — Он вдохнул поглубже и рассудил для себя, что при том, сколько доверил ему сам Фёдоров о себе и своих подопечных, можно было и ему довериться, пусть без подробностей, но всё же. — Условие такое, что я не получу ни рубля наследства, пока не женюсь. Я не женюсь. Этого просто не будет. Мирон ничего не ответил, но погладил по плечу сочувственно, посмотрел в глаза, и на миг Ване показалось, будто сам господь бог его прощает за отказ этот продолжить род и за все его грехи мужеложества. Словно в спектакле, где-то рядом зазвучали аккорды романса, подчеркивая момент и врезая его в память. — Виталик, — пояснил Федоров, — а он ведь даже грамоты нотной не знает. У них с Джоном на теневой стороне дома комнаты, но давайте заглянем. Как и Влада, самого Джона в комнате не оказалось, а из необычного обнаружилась только беспечно оставленная на столике перед зеркалом шкатулка с украшениями, даже открытая. Настал Ванин черёд удивлённо приподнять бровь. — Одаривают его щедро. Наснимаете его во всём красивом-разном. Только он к этому как-то так относится. Может, когда теряешь что-то по-настоящему дорогое, за камни и золото не переживаешь уже. Не дай Всевышний нам узнать. — Этот ваш, ушедший, не воровал ли у него? Кто ищет деньги на опиум и подобное, друзей и врагов не разбирает. — Они и не были друзьями. И да, я не исключаю, что парни могли его так проверить хоть разок. Но мне они не говорили. — У них есть от вас секреты? — Естественно. А запрещая скрывать что-либо, только увеличиваешь желание скрывать и прятать. И Мирон прикрыл дверь, так и не озаботившись убрать шкатулку в ящик. Виталик сидел у себя на высокой табуретке, по пояс раздетый, и играл на гитаре. У ног его отмокала в тазике с водой рубашка. — Обкончали мне, — без обиняков пояснил он и продолжил играть, будто бы не замечая, как гость пялится на огромную татуировку комара у него на груди, — внизу Влад остался, газетку почитывает, он там проследит, если что. Темновато у меня, да, господин фотограф? — У вас скорее колоритно, — совершенно искренне поправил Евстигнеев, глядя на банкноты, пепельницу и почему-то финку на столе. — Мне, признаться, ваше амплуа не совсем понятно, но интригует. «А он вообще понимает ли слово амплуа?» — задумался Ваня. — Я фамм фаталь, — невозмутимо отчитался Виталик и кивнул на чёрную шёлковую блузу, лежавшую в изножье кровати, — сё суар. «Понимает. Ещё и издевается». — Он умеет больше, чем вы можете себе представить, — уверенно сказал Фёдоров, — Больше, чем может представить себе он сам, — продолжил он, обращаясь уже к парню. — Оксан Яновна, ну я вас прошу… — Меньше рефлексий давай. Я в тебя верю, и ты уверуешь. Фронт работ понятен, Иван Игоревич? Идёмте обсудим далее. — Он у меня никак не хочет со сливками общества работать, говорит, не его это круг, — пояснил Мирон тихо, пока они спускались по лестнице. — Видно, сказанул ему кто-то что-то про происхождение, так он теперь от высоких господ подальше держится. И комплименты с трудом принимает. Ничего, привыкнет. Владислав действительно сидел в гостиной с газетой, кивнул им, но ничего не сказал. — Я согласен закрыть бордель на день, пока будет идти съёмка. Думаю, это может даже нагнать интерес, если правильно объявление на входе сформулируем. Удобно ли вам освободить для нас один будний день на следующей неделе? — продолжил Фёдоров уже в полный голос. — Желательно не понедельник, им по понедельникам стратегически важно выспаться. — Нет, конечно, нам важно, чтобы все выглядели свежими. Во вторник, часов в девять утра предполагаю начать. — Вы Кира в девять не растолкаете, — заметил Влад, — только к одиннадцати при хорошем раскладе. — А мы с тебя начнём, — спокойно возразил Мирон Янович, — а потом уже и наши двое котиков проснутся. Любят они у нас поваляться до обеда, это да. «Ему пришло в голову то же самое сравнение, хотя я не говорил этого вслух». — А сам-то вы сниматься будете? — озвучил Влад то, что не решался спросить Ваня. — Вам нужно знать это заранее? — уточнил Фёдоров. Казалось, он ещё сам для себя не определился. — В принципе нет, принести дополнительную бобинку плёнки не так уж тяжело. — Я обещаю вам над этим подумать, — ответил Мирон, хотя, помнится, уже обещал подумать над этим ранее. — Во вторник в девять. Мы будем ждать вас.