Фотосалонъ

Признаться честно, внутри борделя Ване не доводилось бывать никогда. Хотя девиц легкого поведения, равно как и молодых людей, он повидал немало — в кабаках и в игорных домах. А ещё… Богатые господа закатывали званые вечера на своих великолепных дачах в Петродворце, и Евстигнеев, однажды просто подсмотрев через кованые ворота и прикинув в голове, что к чему, не постеснялся при следующей встрече в своем салоне предложить доселе невиданную услугу — фотографирование с выездом на дом. И хоть в душе он страшно переживал за сохранность своего аппарата, доход это приносило немалый, притом выставляя его в особенно выгодном свете по сравнению с немолодыми в основном конкурентами, которые то ли боялись, то ли физически не могли таскать на себе дорогой и массивный прибор со штативом и всеми надлежащими причиндалами. Собственно, на первой же подобной вечеринке Ваня и осознал, что не его одного здесь заказали «на выезд». Барышни те тоже были на вид не дешевы, количеством румяниц-белилиц на лицах и нарядами не сильно отличались от обычных светских дам, и к тому же были разнообразны по телосложению и возрасту. Но что действительно позволяло сказать об истинной сути их профессии, так это отношение к ним присутствующих мужчин — девиц, не стесняясь, сажали на колени, шлёпали по задам и играли с ними в такую нескромную версию фантов, которую уж точно не посмели бы завести с дочерьми своих коллег по Адмиралтейству. А вот юношей подобного рода занятий он на вечеринках не встречал, хотя слухи о существовании таковых всегда ходили. Сам Ваня ещё с заброшенной им учёбы в Академии художеств привык, что любопытство своего тела можно по полюбовной договоренности удовлетворить с кем-нибудь из натурщиков. Хорошенькие молодые ребята из разночинцев все же получали маловато денег, подрабатывая позированием в академии, а потому всегда были рады даже просто тёплой постели и хорошему ужину за бутылочкой вина. Это была обоюдно осознанная, но приятная игра в то будто они с дворянским сынком на равных. Меж тем с ними он усвоил важный урок — быть внимательным и аккуратным, не обижать ни словом, ни действием. Когда ты не платишь, ты не командуешь. Но командуешь ли ты, когда платишь? В сухом остатке Евстигнеев имел лишь смутное представление о том, как иметь дела с проститутками. Как договариваться о цене и запрашивать, господи прости, список услуг? Платить до или после? Можно ли торговаться? Ваня решил, что даже если и можно, он не стал бы. На что уж уверенно он набивал цену за собственные услуги, когда перед ним был клиент, способный заплатить больше, здесь застеснялся бы и начал лепетать как гимназистка перед комиссией попечителей. Он быстро взглянул на лепных голубей на фасаде, убеждаясь что не ошибся адресом, и решительно толкнул дверь. Не хватало ещё стоять тут на Троицкой в нерешительности, будто сомневающийся грешник. Знали ли малочисленные в этот час прохожие, что именно располагалось за красноватым фасадом, ему было неизвестно, но никто не посмотрел на него осуждающе. Миновав небольшой предбанник, он оказался в средних размеров гостиной, оформленной в темных тонах, но притом щедро уставленной свечами. На стенах почему-то не было ни одной картины с античными сюжетами вроде Ганимеда или Антиноя, которые естественным образом ожидаешь увидеть в подобном заведении — только карандашные рисунки нейтральных пейзажей. На столике меж малахитово-зелеными диванами стояли цветы, в углу был клавесин с банкеткой, и даже какой-то буклет на нотном стане. Было тихо, хотя со второго этажа отчётливо доносился размеренный стук кровати об стену, не сопровождаемый, однако, никакими театрально-громкими охами и ахами. Евстигнеев снял шляпу и подошел поближе к клавесину, вдруг страшно заинтересовавшись, какую же музыку играют нынче в публичных домах. — Рады видеть вас, господин фотограф. Ваня чуть не подпрыгнул от неожиданности. За столиком у окна сидел один из «мальчиков» Мирона Яновича, — Виталик, да — в рубашке и наглаженных брюках, однако укутанный поверх того в женскую шаль. Как только можно было его не увидеть сразу! — И вам добрый день. Простите, что сразу вас не заметил. — Ничего, я к такому привыкший, — просторечно ответил парень и встал. Взгляд у него был умный и цепкий, чем-то даже опасный, несмотря на тонкую его фигуру и общую бледность. — Мирон Янович вас у себя ожидает, накрыли вам обед у него в кабинете. Весь бордель помыли к приходу вашему, будто Чистый Четверг без календаря пришёл, — парень чуть заметно подмигнул, — На верхнем этаже последняя дверь по коридору. Проходите не стесняйтесь. — Не проводите, то есть? — взыграли в Евстигнееве барские замашки. Но, видимо, он не на того напал. — Дверь запирать не велено, меж тем посторонних наверх пускать во время вашего визита тоже не велено. Уж простите мне мою неучтивость, покуда надвое разрываться не научен, — опять эта нагловатая улыбка, — а Мирон Янович и сам бы к вам вышел, если бы не далее как минут семь назад не имел несчастие с табуретки наверну… упасть, то есть. Занавески, знаете, перевешивал. К вашему приходу. — Понял, спасибо, Виталий, спасибо, — быстро ответил Ваня, и взлетел по лестнице наверх, подгоняемый лестной информацией, что к его приходу так тщательно готовились, что хозяин заведения сам лично участие принимал. Скорость, впрочем, ему пришлось тут же сбавить, и в коридоре вежливо кивнуть одному из своих давних клиентов, который в дверях одной из комнат целовал на прощанье в щеку уже одетого, но весьма взъерошенного Данечку. Клиент — не последний чин в Торговой Палате, между прочим — кивнул в ответ с видом с ясно говорящим «вы сохраните мою тайну, а я сохраню вашу». Женатый человек. А впрочем, чему было удивляться. — Ему у начальства назначено, коммерческие вопросы, — проворковал Данечка благоговейно и развернулся к новому посетителю. — Позвольте, проведу вас, — предложил он вежливо, хотя идти было уже всего ничего и заблудиться вроде бы негде. Ваня в его компании выдохнул и расслабился. Этот хотя бы не выглядел так будто может придушить вас во сне подушкой. Хозяин заведения обнаружился на кушетке, правая нога была вытянута, ботинок с неё снят, а выражение лица у него было раздосадованное, хотя при виде Вани сразу же сменилось на более приятное. — Благодарю за пунктуальность, — сказал он сразу же, указывая гостю на место за столом, — Присаживайтесь. Прошу меня простить, что встречаю так полулежа, я ужасно неловкий. Не бывать мне хорошей домохозяйкой. — Ой, господи, — всплеснул руками Даня, — холодное нужно. Я сейчас! — Не мельтеши, сам знаешь, я у вас не сахарный. Залезь вон портьеры доповесь лучше. Только на пуфик тот не вставай, он неустойчивый. — Вот что вы не сахар у нас, так это точно. Давали б позаботиться о себе как следует, так и конечности целее были бы. Ваня замер, ожидая резкой реакции на такую дерзость, но Федоров только махнул рукой. — Что-то ты у меня сегодня совсем не добрый, м? Выкладывай-ка, что случилось. Данечка чуть надулся, бросил взгляд на сидящего за столом Евстигнеева, спрыгнул с придвинутого к окну стола, налил гостю вина, и только когда вернулся к портьерам, забубнил, почти уткнувшись в плотную ткань: — Да ничего, понимаете-с, рабочая такая ситуация. Ходит ко мне клиент постоянный, аккуратный и вежливый, платит щедро, даже трезв всегда, не на что жаловаться. Только вот каждый раз в процессе мне рассказывает, как он меня обрюхатит, понимаете. И будут у нас детки красивые-прекрасивые, ангелочки такие белокурые, понимаете. Как я. Господи. Вроде ко всему привык, а каждый раз новая перверсия у людей выявляется. Мирон Янович на это только приподнял бровь, Ваня же не выдержал и сдавленно захихикал. — Смейтесь, чего уж там. Я понимаю, это смешно, — ответил Даня. — Ежели речь о том господине, с которым я только что в дверях пересекся, так это, право слово, не удивительно. Женился он исключительно по расчету, и мадам его не только в красоте вам, Даниил, уступает. Я бы сказал она вас настолько старше, что из детородного возраста вышла тому лет десять как. Видите, к чему погоня за богатым приданым приводит. — Да? Грустно это, на самом деле. А ей поди и того тяжелее. Ладно, оставлю я вас, если что — зовите. — Какой он у вас, однако, — заметил Евстигнеев, когда за юношей закрылась дверь, — Светлая душа. Правду сказать, не ожидаешь такого. «От проститутки» осталось несказанным. — Из хорошей семьи, — ответил Мирон Янович, — Вы кушайте, Иван Игоревич. И раз уж о том речь зашла, я вам о них расскажу пока. Они все разные, по всей стране собирал, от Киева до Сибири. Кстати про сибиряков — тут пока дела делались, один из моих птенцов меня покинуть решил. Максим. Седьмого дня ему на наши средства желтый билет с пошлиной на следующий год оформили. И только после этого заявил он мне что уходит, не устраиваю я его. Что ж. У меня тоже к нему вопросы были, но теперь это не важно. Пожелаю ему найти место, где кокаинеткам более рады. Вы про бордель Мармеладовой слышали? — Никак нет. — Кир, неуёмная душа, вмиг вычислил, куда тот подался, но идти стрясать долги с убогих я считаю ниже своего достоинства. И не уверен, что его там оставят надолго. Принесет мне деньги — будет прав перед людьми и совестью, а не принесет — Бог ему судья. Тем не менее что касается нашего с вами договора, будет у вас работы на одну модель меньше. Ваня с огорчением почувствовал как тает сумма будущего гонорара, что в товарном выражении значило еще меньший шанс попросить тела самого Федорова. — Этот неприятный случай, однако, лишь больше мотивирует меня представить оставшихся в лучшем свете. Я не хочу заставлять их работать больше, компенсируя недополученную мной выгоду. Я хочу, чтобы их заказывали более платежеспособные клиенты. И ни одного не выставлю задом вертеть на улице, завлекая гостей в заведение. — Вижу, вы их искренне любите. — В каждом человеке есть хорошее, а в этих, мне кажется, есть и прекрасное. И каждый заслуживает жить лучше, насколько это возможно в нашей ситуации. Хоть они далеко не ангелы были и до того как попали в публичный дом. Ваня страсть как любил слушать людей, увлеченных своим делом, даже если само это дело было ему чуждо. Тут же беседа определённо обещала изобиловать нетривиальными сюжетами. — Если вы мне побольше о них расскажете, мне проще будет передать в портретах изюминку каждого. — Мы сходно мыслим, не может не радовать. Слушайте же. И так, за поглощением вполне недурственного шницеля с гарниром, Ваня узнал пять отчасти страшных, отчасти даже забавных историй. От буквально убийства какого-то важного чина на дуэли в Ростове и уличной шайки в Царицыне, до мальчишки из труппы бродячих акробатов, вывернувшем коленку так, что он более не смог выступать. — А вы? — наконец набрался он смелости спросить, — Как вы попали… в профессию? Ваня применил ту же формулировку, которой пользовался сам Федоров, надеясь, что это будет достаточно вежливо и уместно. — Доверился не тому человеку. Мирон помолчал, кусая бледные губы и думая о чем-то своем. Где-то посередине историй про добычу желтых билетов для попавших в дикие истории парней он успел в Ваниной голове превратиться из Мирона Яновича в просто Мирона — человека мятущегося, очевидно сомневающегося в правильности своих поступков, но не перестающего верить в людей, несмотря на их неблагочестивые поступки и занятия. Им хотелось восхищаться больше, чем всеми призывающими к гуманизму философами вместе взятыми. — Не знаю, стоит ли мне, Иван Игоревич, вам рассказывать всю длинную историю перехода моей семьи из местечка в черте оседлости в Петербург купцами первой гильдии, что было ещё до моего рождения. Или все переезды в детстве в Германию и Британию, университет и вылет мой из отцовского гнезда. Но без всего этого не было бы и неловкого приземления в руки того самого, кому я поначалу имел наивность доверять. С той стороны, впрочем, вам сказали бы, что это я ему жизнь сломал. Так что берегитесь, перед вами роковая женщина, — горько усмехнулся он. — Так много всего! Но не подумайте, я ни капли не в претензии! Готов вас до ночи слушать, а то и за полночь. Звучит так, будто о вашей жизни роман писать впору. — Возможно, — скромно ответил Фёдоров, — Но лучше нам сегодня всё же комнаты посмотреть, до темноты. — У вас нога болит. — Не смертельно. Евстигнеев посмотрел на тонкую щиколотку, поборол желание прикоснуться, погладить, попробовать как-то помочь. — Вы про черту оседлости говорили что-то, — вспомнил он, пытаясь отвлечься. — Да, я жид, — ответил Мирон. В голосе его был вызов. “И что?” повисло в воздухе. Жид. Это отчасти объясняло его невероятные глаза. Это, и еще университет, пожалуй. — Я разницы не делаю меж своими клиентами. Религия и происхождение для меня значения не имеют. — Если так, то вы просвещенней большей части Петербурга. Да и большей части всей Европы, чего уж греха таить. Ваня слегка покраснел, вспомнив как высокомерно и избалованно ответил сегодня Виталику, просто потому что услышал от того говор низших сословий. Будто это «господское» воспитание заговорило в Евстигнееве за него самого. — Пойдемте, — сказал он, предлагая Федорову руку, — Посмотрим, где у вас как свет падает. — Пойдемте, — ответил тот. Стараясь не выдавать своего неудобства, обулся и встал, опираясь больше на кушетку, чем на Ваню. — Что-то в этом доме должно падать более удачно.