Фотосалонъ

Мирон Янович был категорически против того, чтобы кто-либо находился в помещениях борделя, пока там рассыпан крысиный яд, а потому съёмка в этот день определённо срывалась. — Слушайте, — сказал он, — учитывая все обстоятельства, как вы отнесётесь к тому, чтобы прийти к нам днём в субботу? Они будут работать, конечно, но у нас клиенты не идут сплошным потоком даже в выходные, вам парней можно будет забирать по одному. Я позабочусь, чтобы на это время не был записан никто из тех клиентов, кому важна полная конфиденциальность. — Я-то вполне готов, только… У вас разве никто не заскакивает просто по наитию, потому что гулял, подвыпил, и вот захотелось? Фёдоров улыбнулся ласково, одним взглядом выразив непроизнесённое «ах вы наивный юноша». — Бывает по-разному, но те люди кому действительно важно сохранить свою личность в тайне, уже знают, как это сделать. Я же не зря для них отдельный вход делал со двора. Да и в принципе мало кто заходит просто с улицы, а не по знакомству. Я не люблю сравнивать людей с животными, но каждый из моих это как призовая лошадь, стоит огромных денег и приносит огромные деньги. И если мне не дай боже кто-то их заразит чем-нибудь… даже если отбросить всякое человеческое сочувствие, мне это просто финансово не выгодно. — А, — только и выдал Ваня, осознавая вдруг, как много всего он не знал. Точнее, просто не задумывался о таком. — И вот отчасти поэтому мне надо сейчас уже срочно бежать в почтовое отделение забирать посылку с кондомами. Потому что Даниил, видите ли, отечественные не жалует, ему только французские подавай. К слову сказать, они и правда гораздо лучше. — Так что же он сам за ними не сходит? — спросил Евстигнеев, слегка обиженный тем, что такая мелкая задача сейчас лишит его общества Мирона Яновича. — Данечка входит на почту, барышня за конторкой начинает с ним флирт вести, работа отделения останавливается. А если серьёзно, то мне нужно принять и личную корреспонденцию. Тут такая история, видите ли… Я могу любого из них отправить, и даже Кирилл принёс бы всё в целости и сохранности, а на что уж он голова бедовая. Но о некоторых письмах, которые я получаю, им лучше не знать. Крепче спать будут. — Ваш бывший любовник? Мирон нахмурился и кивнул. — Лучше им меньше думать о том, что они могут вызвать у кого-то зависимость, подобную опиумной. Исключить такую возможность почти невозможно, а вот начать переживать почём зря они могут. — Вам не кажется, что им лучше знать, что вам до сих пор написывает некий одержимый персонаж? Что если он вздумает заявиться к вам лично? Вы должны быть готовы. Ваня и представить себе не мог, например, Данечку, бьющего кого-либо иначе как веником в бане, но вопрос его искренне беспокоил. Самым опасным из этих пятерых выглядел тощий как шпалера Виталик. Такая себе охрана в любом случае. — Я готов каждый день. Хотя очевидно, что человек выбрал для себя стратегию кричать из-за горы и прекрасно в ней себя чувствует. — Вы отвечаете на его письма? — спросил Евстигнеев. Почему-то ему было очень важно это знать. И только произнеся вопрос вслух, он понял, насколько это может быть бестактно. — Простите, — исправился он сразу же. — Это, безусловно, никак не моё дело. — Не ваше, — жестоко согласился Мирон. — Но нет. Я не отвечаю. Любое моё слово или действие, кроме как приползти на коленях обратно, не устроит его, и только запускает спираль всё выше. Впрочем, и бездействие моё тоже. Нет такого варианта, где я говорю «Горшочек, не вари!» и всё прекращается. Да и каши и так уже много наварено. Господи… зачем я на вас всё это… Теперь и вы вот переживаете. Мальчишка-то прав был на ваш счёт, у вас действительно большое сердце. Выглядело это так, будто Мирону ужасно неловко, что он заставил кого-то за себя волноваться. Какого чёрта? — Разве вы не достойны того чтоб кто-то беспокоился о вашем благополучии? — Ну вы же не семья моя. Ване захотелось закатить глаза, поднять голову к потолку и завыть. — Не вы ли мне говорили, что любви достоин каждый, вне зависимости от рода-племени и статуса в обществе? — Я достоин любви? — странным голосом спросил Мирон, выделяя последнее слово. — Заметьте, я не спорю про уважение. Любви? Он смотрел прямо в глаза. Евстигнеев, сам себя удивив, взгляд этот встретил открыто. — Да. — Я слышал это много раз. Обычно после бурной ночи. Да и сейчас мне слишком хочется вам поверить, чтобы действительно поверить. — Не верить ваше право. Моего отношения это не изменит. Мирон опустил взгляд, вздохнул кротко. О его ресницах хотелось написать влюблённо-глупый сонет, прямо сейчас. — Завтра фотосалон открыт в те же часы, правильно? Я передам вам свои стихи. А в субботу ждём вас к обеду. С нас, кстати, обед. Фёдоров ушёл, а Ваня ещё несколько минут смотрел на стол с макетами, пытаясь сообразить, что это сейчас было. Он выдал почти-признание, которое Мирон получал, как правило, после «общения» совсем иного рода, чем совместный подбор фотографий. На весь следующий день мастер Евстигнеев с головой окунулся в работу, стараясь не возвращаться мыслями к диалогу, который он не мог никак изменить и исправить. Да и, если быть до конца честным, вовсе не хотел исправлять. Но боялся его последствий тем не менее. В пятом часу, когда дело уже близилось к закрытию, он открыл полку рабочего секретера, где держал уже готовые к выдаче фото, и обнаружил там четыре перевязанных бечёвкой блокнота с приложенной запиской. Не вскрывайте при посторонних. Берегите от ханжей. Надеюсь, чтение сего развлечёт вас.

Оксана

Ваня в недоумении уставился на сюрприз. Как минимум сорок минут назад он выдавал один из заказов из этой самой полочки с резной дверцей, и ничего подобного там и в помине не было. Как и когда это тут оказалось? — Что такое? — поинтересовался клиент, заглядывая Ване в руки. — Аааа, барышня любовные романы вам прислала! Можно понять, мужчина-то вы видный, а неженатый до сих пор. Я вам так скажу, читать ерундень французскую лишняя трата времени, но девице скажите что всё понравилось невероятно. «Берегите от ханжей», экая однако! — Вы видели, кто поставил это на полку? — Что? При мне никого не было, да вы ж и сами знаете. Не упускайте эту бойкую мадемуазель. Евстигнеев наскрёб в себе достаточно вежливости, чтоб не отвечать на непрошенные советы, просто отдал фото, забрал деньги и распрощался. Тем более что хотелось открыть немедленно. Ваня, вдруг ставший ужасно подозрительным, обошёл салон, проверил подсобку, тёмную комнату и даже уборную, заглянул за ширму, уже понимая как комично в этот момент выглядит, и наконец разрезал бечёвку и открыл первый блокнот не с начала, а страницы этак с пятнадцатой. Я признаю — твоя комета была яркой, Но при этом краткой, как любовь поэта и доярки. Ты потух, не успев зажечься. Где успех у женщин? Ты снимаешь шлюх, чтоб суметь развлечься. Ваня моргнул и посмотрел на год в конце стихотворения. Десять лет назад. По его прикидкам в это время Мирон учился в Оксфорде и знать не знал о своей будущей судьбе. Впрочем, этот кусочек оказался лишь краткой разминкой перед настоящим разгулом метафор, игры слов и прочих художественных средств, которые Ваня чувствовал, но даже и названий их не знал. И от года к году мастерство автора только оттачивалось и расцветало. Он прочитал всё запоем в один вечер, и перечитывал всю неделю, как только находилась свободная минутка. Стихи Мирона затягивали, заедали в голове, побуждали раздумывать о затронутых в них темах, и с утра в четверг Евстигнеев обнаружил себя стоящим в книжном магазине на Невском с толковым словарём в руках, пытающегося расшифровать для себя одну из непонятных строчек. Темы, кстати, были настолько разнообразными, что голова шла кругом — от весёлого поливания грязью каких-то неизвестных ему личностей до болезненной романтики. От описания эмигрантских переживаний до пусть иносказательной, но легко считываемой критики власть имущих. И много, много копания в себе, раскладывания по полочкам, попыток понять, как он пришёл в ту точку, где находится. Казалось, будто наглая кукушка подкинула в его книжный шкаф яйцо, из которого вылупился птенец, способный выкинуть из гнезда всех прочих, явно более слабых авторов, и захватить всё внимание себе. Четвёртый блокнот был с цельной, старательно продуманной поэмой-антиутопией. Уже не про себя, а с лирическими героями — в которых, тем не менее, заметны были черты каких-то живых прототипов. Кто они, кроме главного героя, Ваня сообразить не мог, и тем не менее видел в каждом живой характер со своей историей, мировоззрением, повадками и трагедией. И если ещё могли быть вопросы насчёт первых трёх блокнотов, частно слишком дерзких, слишком низких по своей лексике для высшего света, и слишком сложных для читателей классом попроще, то последний определённо стоило бы издать. Теперь точно можно было понять Евгения Александровича, так радевшего за полноценное издание. Но по всей видимости, необычный статус Фёдорова и отсутствие у него паспорта лишали его возможности выпустить книгу под своим именем, а желал ли он сделать это как-то иначе, ещё предстояло выяснить. Блокноты были отпечатаны на машинке, сшиты вручную и вклеены форзацами в альбомные обложки — аккуратная, но без попытки выглядеть пафосно штучная продукция, явно сделанная с любовью. Ваня задался целью повторить подобное в своих работах для «Голубей». Так что в субботу Евстигнеев пришёл на Троицкую не с пустыми руками, а с тремя распечатанными макетами для образца. Но, только зайдя в гостиную, живо думать забыл про всякие макеты, потому как в борделе был рабочий день в самом его рабочем разгаре — Владислав имел какого-то молодого человека прямо там на диване, поставив его, что называется, по-собачьи. Данечка сидел за клавесином, подперев голову рукой, и задумчиво взирал на сие действо. — Лежать мордой в диван, не высовываться, — деловито скомандовал Влад, не замедляя движений, — Гости у нас, негоже лишний раз светить твоей физиономией. Из подушек донеслось невнятное «угу». — Д-добрый день, маман у себя? — спросил Ваня. — О, — юноша поднял голову, — добрый день, Иван Игоревич! Чую, сегодня что-то интересное намечается. Это был Лёнечка, собственной персоной, растрёпанный, но вполне довольный жизнью и своим в ней, хм, положением. Влад закатил глаза. — Здравствуйте. Да, он у себя. Вы берите пока вот Даниила, а я сейчас закончу с этой задачкой, и подойду. — Ты закончишь, когда я тебе скажу, это я тут покупатель, — огрызнулся Лёнечка и сразу же получил звонкий шлепок по ягодице. — Чего-то он говорливый у тебя, — сказали сверху с лестницы, — у Дани молчал как рыбка. — Это я от восторга немел, Оксана Яновна уважаемая-ай! Мммм… — Идёмте наверх, — улыбнулся Мирон. — Таечка, не забудь пиджак, не зря же наглаживали. — Занятно, что вы знакомы. Леонид, видите ли, клиент наш давний, — объяснял Фёдоров, пока Ваня устанавливал аппарат и пытался собраться с мыслями. — Любопытной судьбы юноша. Отец служит в посольстве так далеко, что и на карте не сыщешь, место дикое, брать его с собой опасается. Денег в распоряжении достаточно, а следить некому. Мальчишка пошёл вразнос. И я не родитель ему, чтоб указывать какие суммы ему тратить — или не тратить — на бордели. Но тут одна чрезмерная ставка в карты, одна пьяная выходка, и был бы на волоске от того, чтобы присоединиться к нашему славному заведению уже в роли сотрудника. — Но? — Но он оказался разумнее, чем от него можно было ожидать. Впрочем, я не исключаю, что он может иногда подрабатывать с кем-то, не официально, но по взаимной договорённости. Евстигнеев поймал Данечкин тревожный взгляд в зеркале, перед которым тот причёсывался. — Вот потому ваша задача ему плешь проесть по поводу безопасности, — Мирон взял со столика упаковку с кондомом — французским, тем самым — и вложил её в нагрудный карман Даниного пиджака, как паше. — Скажите это Кириллу, он его больше всех слушает. Все эти цветные кусочки складывались в мозаику с весьма однозначным выводом — тогда на балконе Лёнечка не соврал ни слова. — А вот и он я, лёгок на помине! — воскликнул, ввалившись в комнату, Кир. — Докладываю: клиент обслужен, на извозчика посажен, мыслью о фотокарточках успешно заинтригован. Давайте-ка нас щёлкните сейчас, типа мы такие молодые джентльмены, такие вот только поглядываем друг на друга многозначительно. А потом ррраз — и на следующей странице разврат непотребнейший. Ну, это если я правильно Мирона Яновича понял, когда он мне задумку вашу объяснял. — Ну, не прям чтоб сразу на следующей… — Но через парочку страниц уж точно, — с пониманием подмигнул Кирилл и огладил на себе не особо шикарную свою рубашку, — Не стал, знаете, что-то дорогое сейчас одевать… — Надевать, — поправил Данечка. — …надевать. Это чтобы вроде я так более провинциально смотрелся, да. Как будто есть у нас разница в положении значительная. Людям нравится такой сюжет, «Барышня-крестьянка» типа. — Господи, ты что ль дочитал наконец? — Не, я у Влада пересказать попросил. — Кииир… — Не, ну мне ж проститутке не надо всерьёз быть образованным. Надо только убедительно видимость изображать. — Вообще говоря, это у всех так, — усмехнулся Мирон, — даже у профессоров университетских. — Только бы не у врачей, — мрачно прокомментировал Ваня. — Не хотел бы к такому. Даня рассмеялся, и пришлось срочно наклоняться к объективу, чтобы запечатлеть его солнечную улыбку. Дело с этими двумя легко спорилось, Евстигнеев быстро понял чем они так привлекают — с ними и шутки казались острее, и люди приятнее, солнце ярче и жизнь легче. — Я вот так руки на груди сложу и буду вот так стоять в даль взирая, будто я принц, а за окном у меня Дворцовая, не иначе. — «Да, я дворянских кровей, вот мой герб — на нём утка и липа», — процитировал Ваня, особо не задумываясь. Как-то само собой очень к слову пришлось. В комнате моментально повисла тишина. Парни смотрели на Фёдорова, тот на Ваню, Ваня на них всех в зеркало на стене напротив. — А, — наконец прервал молчание Кирилл, — То есть мы до такой уже степени близости дошли. Ну, эм, я рад на самом деле. Здорово. — Последнее фото, у окна, давайте, — попросил Мирон, подчёркнуто игнорируя сказанное. После того как эта часть сессии была окончена, он сам помог Евстигнееву сложить треногу и под локоток утащил его к себе в кабинет. — Видите ли, я не всем подряд даю стихи свои читать. Парни поэтому так реагируют странновато, — объяснился он. — Я рад заслужить такую честь. Только почему вы не перемолвились со мной хоть словечком, когда принесли их? Я, должно быть, был занят съёмкой, но это всего три-четыре минутки. — Это не я, — хитро подмигнул Фёдоров. — Я передал их с Виталиком. А тот не любитель здороваться, не удивительно. Куда он их вам подкинул, в кассовый ящик вложил? — Конечно нет, там же на ключ запирается. Поставил в полку с готовыми фото. — Поверьте мне, для него ваш ключ от кассы это как семечки пощёлкать. Видимо, просто решил не пугать. — П-прошу прощения? — Он же вор, и я говорил вам об этом. Вы прослушали? Мирон, кажется, несколько болезненно относился, если его слова пропускали мимо ушей, сочтя не важными. — Отнюдь. Я помню. Да и татуировка эта у него… Но вы же сказали, что бывший. — Ну да. Он бывший вор, я бывшая проститутка. — И до сих пор поэт. Фёдоров улыбнулся кокетливо, на секунду став вдруг очень похожим на красивую женщину, которая знает о своей красоте и умеет ей распорядиться. — И кто же из них побеждает? — спросил он, постучав себя пальцем по виску. — А они разве спор ведут? — Отвечаете вопросом на вопрос, будто я в отчий дом вернулся. На сей уютной ноте идёмте-ка отобедаем.