Фотосалонъ

Ваня даже немного удивился, что в сейфе у него нашлась достаточная сумма денег на немедленную замену. Да, в последнее время он много работал и много заработал, но увлечённый мыслями о Мироне, его стихах и его заказе, не особо считал общий доход. Женя отправилась к мастерам, а заодно в аптеку за приличными бинтами и на рынок за рубашками. Кирилл, как был полураздетый, выскочил на улицу и купил у лоточника пирогов на всех, а потом, не чураясь грязной работы, принялся отмывать паркет от крови. Поломойка из него была не лучшая, но он так увлекательно болтал в процессе о стихосложении, что никто и не подумал его останавливать. Евстигнеев вовремя вспомнил о положенной в проявку пленке и отправился вынимать её из раствора. Пока он возился в тёмной комнате, краем уха слушал о том что Борис приехал в столицу из Сибири и жил тут бобылём, подрабатывая где придётся. Оказалось, что он происходил родом из семьи сосланного декабриста, а потому хоть к дворянству и не принадлежал формально, но грамоте был научен и даже немного знаком с мировой литературой. Кир впился в столь удачно подвернувшегося собеседника как коршун в козлёнка. И без того любопытный и жадный до жизни юноша в беседе о поэзии был просто как рыба в воде: без устали рассуждал и спорил о рифмах, художественных приёмах и разных видах слога. Доказывая свою мысль, он неожиданно выдал знакомый отрывок, и Ваня понял вдруг, что впервые слышит одно из стихотворений Мирона зачитанное вслух. — …Что я бы дожевал — тьфу в рожи вам, Но я лишь жлоб и мне такое не положено. Правда — не мёд, ложь — не яд, Я вижу толпы и головы на площадях. Нас придут топить, будто мешок щенят, Я жду непрошеного гостя, как Дон Жуан. Парень читал быстро, будто гнал коня с доставкой срочного послания — в высоких гостиных так декламировать было не принято, но это же будто и придавало больше искренности произносимым словам. — Это ты написал? — спросил Борис. — Нет конечно, куда до мне такого. Но сильное, да? Евстигнеев свернул плёнку и вышел из комнаты, заинтригованный обсуждением. — Страшное, в лучшем из смыслов этого слова. На кого похоже, как думаете, Иван Игоревич? Иван Игоревич уставился как баран на новые ворота. Пару часов назад он мужичка на работной бирже нанял дерьмо отмывать, а теперь тот светские беседы о поэзии ведёт — умыт, причёсан и даже спиртом благоухает будто бы исключительно по медицинским показаниям. Прав был Мирон — человека нужно раскрыть и разгладить. — Похоже на всех по чуть-чуть и в то же время ни на кого. Такой переход от грубости к изяществу в малом количестве строк, что… Я восхищён, а кому-то может быть сие противно, но сложно остаться равнодушным. Борис кивнул. Кирилл сверкал своими чёрными очами, уплетая пирожок, и явно был очень доволен признанием. Вернулась Женечка, а с ней пара румяных мастеровых, открыли ставни, осмотрели витрину внутри и снаружи, ещё разок обмерили раму, получили задаток и забрали заодно вёдра битого стекла. Женя улетела, отказавшись даже от чая, со словами «будет у нас сегодня гость, которому вечно ещё и обед подавай». Борис порывался тоже отправиться восвояси, но Ваня, представив какая может в его обители быть грязища и не желая брать грех на душу за чью-то смерть от заражения крови, велел ему лежать смирно — сам при том не зная, что с бедолагой делать дальше. — Я там вымою всё, приготовлю, — с готовностью сказал Кирилл, — Хоть, может, и уйдёт на то пару кусков мыла, а уж простыни тебе чистые мы точно добудем, завались этого добра в кастелянной лежит. Давай, гони ключи и адрес. — В самом конце улицы грязно-рыжий дом, во дворе с чёрного хода лестница, на чердаке камора. Не запирается, воровать у меня нечего… Всё ещё не знаю, чем заслужил. — Стихи писал хорошие. — Ты же сказал они нудные. Кир загадочно улыбнулся, застегнул на себе новую рубашку и был таков. — Жуткое место этот Петербург, скажу я честно. Но оттого приятнее вдвойне, когда встречаешь тут людей с добрым сердцем. — Кирилл прекрасный юноша, — согласился Евстигнеев. — Безалаберный, конечно, но на удивление человеколюбивый. — Я и о вас тоже говорю. Иной барин бы содрал за этакую оказию в три шкуры, а вы и не обругали даже, и позволяете отлежаться у вас. О, а он обронил тут, кстати… Видать, когда рубашку снимал, — Борис опустил забинтованную руку и поднял с пола небольшую жёлтую книжицу. У Вани нехорошо похолодело внутри. — Анатольева Кира Мироновна... Разрешение на работу в пределах Санкт-Петербурга и губернии… Борис замолчал, прикусив губу, и только разглядывал вклеенное фото. Ваня с ужасом смотрел на даты осмотров с докторскими подписями и думал о том, как унизительно должно быть их проходить. И как ужасно это, когда кто-то узнаёт о твоём таком роде занятий без твоего на то намерения и согласия. — Кира, не Кирилл. Он, значит, для мужчин. Вы знали? — Да, — с некоторым вызовом ответил Евстигнеев. — Это я сфотографировал его на билет. Вопрос «а услугами пользовались?» явно напрашивался, но Борис только закрыл книжку и протянул Ване. — Дед когда говорил «езжай в столицу, там много тебе подобных», я думал он только стихоплётство моё в виду имел. Отличная шутка, чёрт дери, надеюсь ему смешно там на небесах. Ваня второй раз за день уставился на работничка. Как он из толпы батраков на бирже умудрился выудить именно этого — загадка. Развёл руками, убрал билет в конторку. — Тебя касались руки самой дорогой из проституток Петербурга. Видишь, всё в этой жизни не зря. Что есть ещё одна ещё дороже, Евстигнеев решил умолчать. Всучил невольному гостю газету, придвинул графин с водой поближе и отправился работать — работа расставляла мысли по местам лучше всего прочего. Сразу два столь увлечённых поэзией человека в одном небольшом борделе как-то не выглядели случайным совпадением. Маленькие штришки характеров и биографий всплывали в памяти, почти складываясь в стройную картину. Парень был молодой, ещё и двадцати не исполнилось, и в билете был записан с отчеством от Мирона. Если отмести возможность странного совпадения, это значило что впервые он получил заместительный билет именно попав к Фёдорову. И как казалось Ване, привычный круг Мирона Яновича естественным образом включал в себя поэтов, но никак не артистов из передвижного балагана. Образованные господа если и ходили когда смотреть такие представления, то уж точно не заводили после того дружеских бесед с их участниками, дабы выяснить как жизнь, как дела. «Ой, да, у нас тут сын увечье получил и не годится более в прыгуны, не желаете ли пристроить мальчонку?» В то же время нельзя было сказать, что Фёдоров соврал насчёт происхождения своего подопечного — тот гибкость имел всем на зависть, не раз упоминал выбитое колено и был явно не из высшего общества. В конце концов, не просто так переставил кровать в центр комнаты и стоил как скаковая лошадь. Тропинка вела к занимательным выводам. Дуэлянт из Ростова мог подвернуться Мирону случайно на жизненном пути. Сын московского священника, даже байстрюк из Киева — вероятно. Но мальчишка-акробат и без пяти минут каторжник аж с Волги это уже совсем сомнительно. Должна была быть какая-то ниточка, приведшая этих людей к Фёдорову на эти его «пробы», и Ваня подозревал, что почти нащупал её. Догадка только усилились, когда на распечатанные им снимки Влада подсохли и стало возможным разглядеть книжные полки за его спиной — зарубежные книги справа, книги на русском — слева, на узкой полке в середине несколько корешков без названий. На одном из них, тем не менее, Ваня разглядел тот же похожий на виселицу символ, который был на обложке его блокнота с мироновской поэмой, и почувствовал себя не то следователем сыска, не то расшифровщиком древних рун. «Зоркий сокол» Борис успел крепко уснуть на диване, по-детски подложив под щёку здоровую руку. Не проснулся он даже через несколько часов, когда скрипнул дверью наконец вернувшийся Кир. По всей видимости, мыть ему пришлось немало, и Ваня задумался даже, насколько ему было невыгодно пропускать работу в один из самых злачных дней недели. Разнообразия ради от парня сильно пахло не алкоголем, как обычно, а марсельским мылом и ещё чем-то больнично-химическим. Руки у него покраснели и обветрились, что не должно было добавить профессиональных преимуществ, и в целом было не по статусу. По-хорошему, надо было намазать чем-то, но никаких матушкиных кремов у Вани в салоне не водилось. — Кирюша, вы часом не теряли чего-нибудь важного, восстановление чего стоит больших денег и немалых хлопот? — прошипел Евстигнеев. — Честь? — Кир подмигнул беспечно. — Да, похоже на то. Хотелось отчитать его, как отчитывают неразумное дитя. — Какого чёрта, ты же даже не пьяный, — Ваня всучил ему билет. — Ох, вот же я раззява… А вы всё-таки… Знаете, я когда малой был, с нами в балагане ещё один пацанёнок выступал. Нагуляла его маманька-артистка невесть от кого, а потом так и не нашёлся ей никто чтоб пожениться. Ну и он на всех более-менее приличных мужчин её возраста смотрел с надеждой и всё с родительницей свести как-нибудь норовил. Уж больно хотелось ему, чтоб был отец в семье… Я к чему это рассказываю. Я же сейчас тут перед вами должен хвостом крутить в попытке себе выиграть такого клиента приятного, а вместо того никак не могу от мысли избавиться… вот бы мамке нашей хороша была партия. Вы его очень вдохновляете ведь. Сердце пропустило удар. — Как вы это себе видите? — осторожно спросил Евстигнеев, — Таких как мы в церкви не венчают. — У «таких как мы» союзы на небесах заключаются, — ответил Кир неожиданно серьёзно. — Но лучше вам с Данькой про это поговорить, из меня хуйня философ... Только он занят сегодня, такую важную птицу раз в месяц принимает, что ради того весь бордель на день закрываем и у всех остальных выходной, чтоб никто не шастал. Я только со двора за бельем прошмыгнул. Кир присел на подлокотник дивана. — Вот ведь что любопытно, человек, у которого банальнейшие запросы в постели, боится и стесняется всего на свете, готов за конфиденциальность впятеро переплатить. А иные желают в гостиной у всех на виду сношаться и чтоб при этом их псиной называли… Ты ведь уже и не спишь на самом деле, да, Боречка? Ушки на макушке? — Извините. — Борис сильно смутился и попытался сесть. — Не хотел… — Я же где-то здесь документ уронил, да? Когда раздевался. Ну вот и познакомились. Шила в мешке не утаишь. — Парень пытался изобразить спокойствие и равнодушие, но получалось плохо, речь его ускорялась и голос тревожно срывался. — Давай, скажи то, что обычно говорят. «Ты же не обманутая девица, Кир. Ты мог найти себе хорошую приличную работу, Кир.» — Приличную работу? — переспросил Борис. — Всенепременно. Я ж вот нашёл. — Что, если я скажу тебе, что это не вынужденная мера, не с голодухи? Что я всегда такой был. Неправильный. На вид парень обычный, а в душе гулящая девка. Не совращал меня никакой коварный сутенёр, никакими посулами. Это сам я такой, а мне не верят, говорят, жид тебе мозги запудрил, как всем вам там. Ваня слушал нервный монолог, затаив дыхание. Трезвый Кирилл был куда более раним и менее уверен в себе, чем пьяный. — У тебя хватило смелости признать кто ты. Уже храбрее всех «правильных», кого я знаю. И добрее несоизмеримо. — О-хо-хо... Видно нелёгкая у тебя судьбинушка, братец, если тебе обычное человеческое отношение чем-то из ряда вон кажется. Человек при нас в беду попал, что ж нам его, пораненного на улицу выставлять? — Если тебе все на твоём пути так вот за спасибо помогали, могу только позавидовать. — Ну… Ответ, скорее всего, «да». Парень очень обаятельный, таким все помогают не потому, что мораль велит, а потому что в радость это сделать. — А о каком жиде речь? — спросил вдруг Борис. — Что якобы мозги пудрит. — Владелец борделя. — Среди сутенёров редко бывают порядочные. — Да, именно что! — подтвердил Кирилл с видом победителя. — Не сказал бы, что он хоть сколько-нибудь похож на классического владельца публичного дома, — произнёс Евстигнеев, и оба парня уставились на него с таким удивлением, будто успели напрочь забыть о его присутствии. — Вы вот не задумывались никогда, Иван Игоревич, что это как-то подозрительно? Ну Мирон Янович же очень необычный. Может нет этого всего, просто выдуманный образ, созданный злым гением морок? Таких не бывает ведь. Что это за странная фантазия, ей-богу — парень из хорошей еврейской семьи, живший в Европе, учившийся в университете… писал стихи, читал книжки… вдруг возвращается в Россию, и через пару горьких поворотов судьбы открывает публичный дом? Сюжет такой, что Гёте позавидует. Я, честно, задумался — вдруг обманывает? Пытается казаться более привлекательным и таинственным, чем он есть? И я стал искать подтверждения. У тех поспрашивал, у других поспрашивал — аккуратненько, по малым деталям. Спрашивал перевод с английского и немецкого. Даты сопоставлял. Всё сходится. Даже стихи по годам, где что написано, в какой период жизни. Ваня часто поморгал, пытаясь смириться с мыслью, что молодой малообразованный пьяница подошёл к загадке куда взвешеннее, чем он сам, который вроде бы не должен был влюбляться без оглядки, словно воспитанная на романтическом чтиве барышня. — Мне Влад сказал, мол, подумай сам своей головой. Ну я и подумал. Хотя то, что это всё правда, выглядит более удивительно, чем если бы вся эта биография оказалась ложью, легендой о птице, которая сгорает и возрождается из пепла. — Это ведь он тот стих написал, да? — тихо спросил Борис. — «Уничтожь себя или сойдёшь с ума.» Кирилл с Ваней одновременно кивнули. — Быть может, я сильно ударился головой, лежу сейчас где-то в канаве, и все вы и всё это мне снится… но всё равно, надо пользоваться. Ты почитаешь мне ещё его стихи? — Конечно. Вставай и побредём потихонечку в твою скромную обитель. Наш возвратится к субботе, Иван Игоревич. Он уезжая сказал, что будет в поезде подписи сочинять для наших альбомов, так что ждите с трепетом. И, надеюсь, вы с вашей стороны тоже подготовите, — Кир указал в сторону тёмной комнаты, — для нашей мамки папку.