Все это в твоих руках

      Когда де Тревилль освободил мушкетеров после их позорного ареста, Арамис быстро распрощался с Портосом и со всех ног кинулся туда, где остался лежать раненый Атос. Но когда гвардейцы уводили мушкетеров, ни у кого не оставалось сомнений, что тот мертв, настолько было неподвижно и бледно его залитое кровью лицо. И вот, Арамис бежал по темным улицам Парижа, скрывая лицо шляпой. О, как же он боялся опоздать, боялся и того, что должен увидеть в том злополучном сквере. Надежда на то, что друг жив, угасала с каждым новым поворотом.       Наконец мушкетер оказался на месте сражения, где еще лежали трупы его товарищей и побежденных гвардейцев – утром их заберет катафалк. Внимательно вглядываясь в лица лежащих, еще более бледные в свете луны, он тщетно пытался разыскать друга – Атоса среди мертвых не было. Собирая лихорадочно разбегающиеся мысли, он несколько минут неподвижно простоял над кровавым пятном. Итак, граф не мог больше никуда пойти, кроме дома, но ближе всего от этого места, его, Арамиса, жилище.       Тут в глаза бросилась стена, со следами крови на ней, как будто раненый привалился к каменной кладке, что бы отдохнуть. Улица вела к дому Атоса; Рене побежал по ней с той скоростью, на какую только были способны его ноги и глаза сверкали надеждой. Их схватили уже вечером, но сейчас была глубокая ночь, и друг мог уже быть дома, но Арамис этого не знал наверняка и продолжал бежать. На полпути он заметил впереди сгорбленную фигуру, медленно движущуюся вдоль стены. - Атос, дружище! – прокричал мушкетер, но идущий не повернул головы и продолжал двигаться вперед, тяжело приваливаясь к стене. За пару мгновений Рене оказался рядом с другом и успел подхватить падающее тело. - Арамис… - негромко, с искренним удивлением воскликнул лежащий на руках у Рене мушкетер и невольно застонал, когда друг порывисто обнял его, потревожив не перевязанную рану. - Простите меня, но я так рад, что вы живы! – отрывая от накидки полосы ткани и туго затягивая руку Атоса, - Друг мой, позвольте мне быстрее доставить вас к лекарю. - А я-то так как рад… - он попытался встать, но рука его подломилась, и Реми поторопился помочь другу, - боюсь, что поступаю в полное ваше распоряжение. Все то время, что они шли, граф де Ля Фер молчал, уверенно двигался вперед, усилием воли удерживая угасающее сознание. Рана его не была опасна сама по себе, но большая потеря крови быстро лишала его остатков сил. Вот показался угол дома Атоса, но мелькнувшая за него чёрная мантия на пустынной улице глубокой ночью, заставила Рене остановиться. - Граф, кажется это гвардейцы. Они арестовали нас и решили подстеречь и вас. Это Ришелье понял, что королевского мушкетера не так-то просто заколоть ударом в спину! - Дорогой Арамис, если мы продолжим нашу полуночную прогулку, боюсь, рассвет увидит только мой хладный труп… - Я не допущу этого, слышите? – мушкетер свернул на узенькую улочку, и усадил Атоса у стены. Разорвав остатки своей мантии, он наложил еще несколько повязок на рану Атоса. Окончив эту быструю перевязку, он невольно засмотрелся на бледное, но прекрасное и благородное лицо графа, глаза которого были закрыты. Все вокруг тоже замерло, уснуло, окаменело вместе с этим завораживающим человеком, под призрачным светом луны. Арамис понял, что хочет, во что бы то ни стало остаться с графом, каждый жест, поступок которого захватывали и восхищали. Атос распахнул глаза и Рене понял, что друг был в сознании и просто позволял любоваться собой: - Мы не сможем оставаться здесь, ночи сейчас холодные… - Да, мой дом в получасе отсюда, надо идти. Спустя гораздо большее время, они поднимались по ступеням большого трехэтажного дома, на верхний этаж, куда де Ля Фер, к удивлению Рене, поднялся без посторонней помощи. Но, как только дверь в комнату захлопнулась за их спинами – рухнул на руки Арамиса. Сердце Рене упало вместе с Атосом, но рассудок взял верх. Он перенес друга на кровать и позвал лекаря, который признал рану не опасной и, зашив ее, строго запретил раненому двигаться и тем более сражаться, самое меньшее - три дня. Когда врач ушел, Арамис устало опустился в кресло и, неотрывно наблюдая за дыханием спящего графа, не заметил, как уснул.