Словарь Вебстера к словам «ошибка» и «разочарование» даёт следующие определения: моральная слабость менее серьезная, чем порок; физическое или интеллектуальное несовершенство или нарушение; путаница, неверный выбор; ну и поражение в ожидании или надежде. Это, разумеется, если брать значения, которые подходят сейчас Итану: без словарика мальчику трудно понять, как ощущается его дом без Карла.
Мия вернулась сразу же, как только смогла: ещё через пять дней, — и всё стало как прежде. А Уинтерс вдруг захлебнулся. Так когда-то у него закончилось разгоревшееся на Nintendo лето, и та первая недоприлюдная дрочка, пока под боком спал шестнадцатилетний потный Крис, или пятилетней давности пьянка у Бейкеров. Справиться с этим было всегда слишком просто: достаточно было просто принять новые правила: очередной учебный год, едва различимое сонное: «Джесс, ты такая красивая», косящая взглядом вниз Мия следующим похмельным утром. Ничего, если пару дней будет ещё накрывать — это он покрепче сожмёт булки и перетерпит.
Однако ни хуя. На деле выходило так плохо, что Итан подумал, а точно ли от одной дозы не текут крышей и почками, потому что, похоже, ему хватило просто постоять рядом. Он упрямо сваливал на антидепрессанты, обезболивающее и стресс — так сказали в больнице, так сказала Елена из своего маленького окошечка скайпа… ну, то есть не так, но, эй, она сказала: «Может», она сказала: «Здесь несколько факторов, в том числе могут быть и эти.», она, блядь, сказала: «Вы сами оценивали свою способность справляться со стрессовыми ситуациями как отличную, не так ли? Что-то изменилось?». Уинтерсу хотелось ёбнуть крышкой ноутбука. Он был на нервах, ясно? С уходом Карла стало только хуже.
Крис ушёл в первую увольнительную при Итане в девяносто восьмом. У автобуса была толпа: провожали взводом троих. Там и выходило-то на пару дней и по «уважительным» причинам, зато запросы были у всех… просили шоколада, сигарет, вяленой оленины и трусики твоей жирной мамаши — кричали в воздух и довольные лица счастливчиков. Итан тоже был где-то там. Его точно толкали в спину, пока он давил плечом кого-то впереди себя, чтобы просто посмотреть на Криса. Тот ехал к подружке: так он говорил парням, сально поливавших его отборным дерьмом про «жёстко отодрать», однако на самом деле к сестре, у которой начались проблемы в раккунском колледже, но суть не в этом. Всё было в том, что Итана начало ломать уже к вечеру: он дёргался, искал его глазами, не лез в разговоры и трижды проштрафился на отжимания из-за проёбов по невнимательности. И это был первый раз, когда он не мог свалить всё на гормоны, алкоголь, травку, девушку, капризный аккумулятор Ford. Виноват был конкретно он. Это ведь он соскучился за те десять минут, что чёртов автобус пытался выехать из части, это, блин, он с трудом представлял себя без друга, за которым пошёл в армию, на работу в службы, через улицу в соседний дом, пока Мию не перевели в Румынию.
Сейчас была точно та же хрень. Но, спасибо Ананси, у Уинтерса ещё оставались отговорки.
Кухня в доме Уинтерсов. Глубокий вечер пятницы, какого не было уже так давно, что Итан начал считать себя восторженным охотником за дронтами, раз за разом вешающим на стену головы цыплят, что в переводе на английский, или, если уж совсем в конкретику, на техасский английский или же южно-американский английский, и это не Итан такой лингвист, это ему проёб мозги Карл, которому пару дней назад присралось узнать, как Уинтерс говорит «рис», «ночное время», «вода» и другие ковбойские слова под знаменем Буша младшего… так, он отвлёкся. Так вот, в переводе это означало, что пятница закончилась семейным ужином, и сейчас Мия укладывает Розу спать, пока Итан у открытой посудомойки пялится в экран телефона, досматривая один из старых роликов гейзенберговской гаражной лаборатории.
Итан (вздрагивая от внезапного прикосновения и снимая наушник). Что?
Мия (с полуулыбкой продолжает вести ладонью по спине Итана). Пойдём наверх. Я так соскучилась по нормальным кроватям, которые не плывут подо мной, пока я пытаюсь заснуть. Ты не представляешь.
Итан. Я… у меня снова кошмары. Я лучше посплю внизу, чтобы тебе не мешать.
Мия. А мне казалось, я неплохо их отгоняю. Давай, я застряну рукой в тумбочке, а ты поможешь мне справиться с этой неразрешимой ситуацией, м?
Как говорится, он видел одно порно, которое начиналось точно так же… И всё же на экране под кругом паузы длинно заросший бородой и похмельем Гейзенберг паяет провода к аккумулятору огнемёта — и на такую порнографию убить бы весь остаток дня, а Итан трескается смешком Мие через плечо. У неё по плечам локоны, красиво даже — и Уинтерс бы сказал, и может быть, даже зацепился бы взглядом за очертания кружева под тонкой маечкой, совсем по-хорошему бросил бы к чертям грязные бокалы и уже лез бы пальцами по её коже, но…
Итан. Не обидишься, если меня не хватит надолго? Отработаю по-другому, ладно?
Мия (вздыхает). Не хочешь поговорить? Не про секс. Ну, не только про него.
Итан. О чём?
Мия. О том, что происходит… Я много работаю в последнее время. Меня нет дома. Меня не было рядом, когда… похитили Розу, когда тебе нужна была помощь. Но я с вами. Сейчас. И всегда, я всегда о вас помню и думаю. Я люблю вас. Я так хочу, чтобы мы были хорошей семьёй. Я знаю, что мы… отдалились друг от друга. И это во многом из-за меня. У тебя тяжёлый период, я вижу, и… Эти кошмары и терапевт, и… Я понимаю, что у нас не всё гладко идёт. Но я хочу это исправить. Я хочу участвовать в вашей с Розой жизни. Я хочу, чтобы у нас всё было хорошо.
Итан (растирая лоб и пытаясь улыбнуться). Всё нормально. Мы справляемся. Просто переезд и вечная работа… это отбирает силы, верно? С этим надо просто разобраться, просто дать этому время. Тебя повысят и перестанут задерживать в офисе и таскать по командировкам. Я разберусь с головой, получу протез и вернусь в строй.
(Берёт кисть Мии в свою, поглаживает сустав большим пальцем.) Всё будет хорошо.
Мия (опустив на их руки глаза). Да… Итан, у тебя точно всё… Да ладно… Не знаю, что хотела спросить.
(Снова полуулыбкой.) Ты идёшь?
Итан. Да, закончу здесь и приду.
В раковину с высоты опущенной между плеч головы выдыхается тяжело, просто отвратно. Он мог до посинения пихать два бокала в посудомойку, а потом для верности ещё с полчаса подниматься наверх, обходя все скрипучие половицы под ковром, но до таких пиздоплясок Итан не мог позволить себе опуститься. Мия предлагала себя. Любой на его месте раскатал бы по полу язык и взял всё до последнего бантика и обещания счастливой жизни. Он хотел всего этого. Разве так трудно, блядь, постараться?
Мия притворно вздрагивает и стонет спустя долгие семь минут, убирает от себя чужие пальцы, сухо целует в губы, размазывая взглядом между телами и вопросительно выныривая им на Итана. Он не находится, молча мотает своей тупой башкой и жмёт едва вставший от дрочки член — он просто хочет, чтобы это кончилось, и, честно, уже плевать как. Он соскребает себя с кровати и бессмысленно идёт в ванную. Там зеркало, слишком яркий резкий свет и как будто бы не хватает глухих телефонных звонков и едких комментариев Даны — вылитый из-под крана участок. Итана снова тошнит, и, пока он полощет под холодом и мылом руки, под скальп плотничком набивается вся с проседью бородёнка Гейзенберга, его пухлые отёчные глаза и весь юношеский маниакальный восторг от подожжённой самосборной игрушкой барби. Как же всё было проще всего пару дней назад, или ещё раньше, где-то с год, когда Мия ещё даже не знала про этот долбаный перевод.
Итан так не хочет терять то, что у него есть. Он до хрена всего отдал, чтобы сейчас, стоя в приличной ванной у зеркала, думать о том, какой он, сука, несчастный мужчинка и как его, всего бедненького и переёбанного, воротит — о, да, теперь он признаёт это — от секса со своей женой. И он не хочет признавать ещё и почему. Не хочет ничего портить. Потому что семья — это ответственность на всю жизнь; потому что он клялся, как ни смешно, про «в болезни и здравии» под взором отца своего; потому что он обязан Мие за всё её терпение и ещё потому, что, если он ошибётся, он может потерять Розу.
С таким вот набором вместо нормальных нейронных связей Итан шатается по дому все выходные, поочерёдно оккупируя стратегически важные локации, вроде кухни или гостиной, и попеременно что-то там роняя и бездумно водворяя на место — иллюзия осточертелой деятельности, только бы перестать думать, блядь, думать и думать. Лучше, вон, ящики подкрутить и дверные ручки, петли смазать, лампочки поменять, перебрать ящик инструментов, пнуть генератор на улице и там же покурить, а потом только из-за остатков тревожки по Розе уйти обратно, проверить её, играющую с какой-то навороченной развивающей мозаикой, которую тоже притащил Карл, попасться на глаза Мие и неприкаянно осесть где подальше в ответ на просьбу успокоиться и не «пороть чуши про чёртовы дюбели». Ладно, притихши он отсидится перед телевизором: совсем как раньше, когда дочка ещё умела только лежать на спине и широко смотреть, а жена отзывалась на имя в любое время. И возьмёт с собой всё тот же наборчик снова в постель, только чтобы в час ночи свалить вниз на диван и с бессонницей и больной шеей проебать ещё один день.
С тем же набором он доживает до вечера понедельника, дожидаясь с работы Мию, чтобы свалить в поместье, потому что Гейзенберг таки вызвонил кого-то из протезирования — каких-то благотворительных инди-умельцев, даже не Limbcare и Ottobock, но что-то рядом и готовое на выезды в обмен на рекламу.
Кабинет Карла на третьем этаже усадьбы. Начало седьмого. По окнам из темноты крупно шлёпает сырой снег, и, если смотреть только туда, становится до костного мозга продрогло, потому Итан стоит у тлеющего камина и рассматривает стену. Это до зубовного скрежета обычный кабинет в каком-нибудь шикарном богатеньком доме с дорогущими английскими обоями, книжными стеллажами, мебелью и охренными напольными часами, и поэтому стена напротив окна, забитая постерами, плакатами, фотографиями, прямо маркерными надписями, газетными вырезками, выглядит странно. Карл только разводит руками и скалится, а потом идёт успокаивать Моро.
Парень из организации должен приехать к шести тридцати, но по такой погоде, разумеется, опаздывает, и так сильно, что Гейзенберг успевает подробно пересказать про самое короткое и тихое в его жизни судебное заседание против уинтерсовской няни и городской администрации, которым он выплатил охуеть какой штраф, и депортацию Миранды в Англию под медицинским конвоем Ганнибала Лектора, пока Итан вертит затёкшей от сидения задницей вокруг одного из кресел.
Карл (из-за увлечённого разговора наконец вспревает и, продолжая расхаживать по кабинету, стаскивает с себя флисовую клетчатую рубашку). …И к слову о ебанутых. Менеджер придумал писать влог с записи альбома, потому что, видимо, дела у нас пиздец как плохи. И либо я до жопы старый и ни хрена не понимаю в этой жизни.
(Кидает рубашку на кресло и тычет в сторону Итана, пялящегося на всего него ниже лица, что определённо замечает, но не перестаёт говорить.) Либо все остальные, потому что я так и не вкурил, почему парни на это дерьмо согласились. Всё эти сраные байопики про Queen, и Пресли, и — кто там ещё был — Элтона! Всем, конечно же, так до хуя интересно, как мы выдрачиваем едва ли сносные куплеты.
Итан (бездумно кивая с поджатыми губами, медленно отводит взгляд на напольные часы). Обычно всем интересно смотреть на отношения в группе. Друзья вы или терпеть друг друга не можете. Это продаётся.
Карл. Да нормальные у нас отношения. Ничего интересного. Я поливаю всех матом, они терпят, потом идём бухать и обсуждать жён или подружек.
Итан (смеясь). О, и тебя такого серьёзно кто-то терпит?
Карл (прищурившись). Да ты хотя бы.
Итан. Ты добр с моей дочерью. У меня практически нет выбора.
Карл (неожиданно близко). Я вообще-то со всеми добр. Просто с вами всегда хочется быть лучше. Так это работает. Ты выбираешь себе жертву твоего обожания, ставишь её на пьедестал и в идеале для соответствия и спокойствия стараешься встать рядом.
За эти слова Карл успевает подлизаться плечом к плечу, как за почти две недели привык тесниться на уинтерсовском диване, но сейчас это ощущается слишком остро: Гейзенберг горячий, в кабинете хуева туча места, сраный камин, за окном все мрак и мерзость этого мира, а тут их вроде как двое и разговор с чужой подачи опять сворачивает хер пойми куда — ёбаный слон в гостиной.
Итан (отворачиваясь). Что там с твоим специалистом? Нормально уже так опаздывает.
Карл. Darf ich neben dir stehen, Ethan?
И казалось бы, да? — то время, которое Уинтерсу ещё требуется на перевод, словно можно использовать, чтобы придумать ответ или, там, сгруппироваться, руки на груди сложить, но нет. Итан дёргает башкой в сторону Гейзенберга и пытается понять, на хрена тот спрашивает про встать рядом, если он и так стоит, блядь, рядом, и ещё и таким голосом, будто изменил року с ритм-энд-блюзом и теперь собирается устроить просексовочку со всеми божками разврата и домашнего очага. Итан просто не ждёт от того подставы, хотя ноябрьский травяной вечер был устроен именно им.
У Уинтерса нет объяснений. Он олень, он столб, он камушек на дороге, по которой несётся внедорожник Карла — он просто стоит, упёршись поясницей в спинку кресла и распрыгавшись взглядом по лицу напротив, пока его твёрдо берут за кисть. Чужая рука криво выглаживает наверх все складки на рукаве кофты, лезет к расстёгнутому вороту, жмёт у ключиц и пальцами раскладывается на шее под скулой. Итан упирается в ладонь кадыком. Сглатывает. Видит, смотрит, как Карл жмёт губы, кривит их, выдыхает полуоткрыто, и совершенно ни хрена не делает. В голове пусто — впервые за несколько месяцев. Даже подскочивший пульс не читается: вхолостую бьёт в чужую руку, пробравшуюся пальцами под ухо, ощутимо, почти больно надавившими в поворот шею. Уинтерс дёргается, упирается куда придётся: куда-то в бок Гейзенбергу, — и тот мелькает взглядом по глазам так мало, всего на одно быстрое «нет», и, не дождавшись того, рушит Итана на себя.
Карл едва не качается: припечатывает коротко и плотно, пускает, чтоб оценить, и, наклонив голову, снова грубо впивается в рот. Целует. Крепко прихватив за шею, не позволяя отстраниться, наплевав на всё утыкающуюся в бок руку. Тяжело дышит в щёку, чмокает, выпрашивает реакцию, прикусывая, облизывая, ровно до того момента, когда Уинтерс вдруг отвечает. Всего пару отзывных движений в его сторону, всего-то перестаёт давить кулаком в бок и раскрывает ладонь — Гейзенберг сипло выдыхает и отстраняет голову назад. «Верни» — обдаёт по вискам и обваливает на Итана всё скопившееся под кожей: пульс, собственное сбитое дыхание, отсветы под, оказывается, закрытыми веками и чёткое, орущее его глоткой, желание удушиться о то, чего ему не хватало, и так крепко, как только, блядь, можно. И Уинтерса тут же ведёт следом, тянет к Гейзенбергу, который почему-то не даётся, упёрто продолжает высматривать что-то напротив, щуря глаза. Он вдавливается назад, когда Итан цепляется ему в затылок и придвигает на себя, но, говнюк, успевает прежде, чем чужой порыв вываривается в стылость.
Взаимно жрать друг друга оказывается… Уинтерс не знает как. У него под скальпом только потребность поглубже забраться Карлу в волосы, помять виски и уши, рвано выгладить скулы и всю свежую щетину, пока его расталкивают ртом и где-то непонятно ниже руками в попытке прикипеть ближе. Они мешают друг другу, путаются конечностями и намерениями по поверхности. Итану бы только как-нибудь дышать, чтоб поменьше клевать по губам, задыхаясь. Ему надо поменяться местами — и Карл уступает, толкается, отходит назад, пока не натыкается задом на стол, не упирается в него руками, как-то вдруг успокоившись и позволив вести Уинтерсу так плотно, как хочется. Так заметнее, что собственные губы и подбородок влажные и раздражённые; что пахнет слюной и, если повернуть голову сильнее, слабо-горьким одеколоном Карла; что от того, что Итан успокоил, уложил ладони на чужих плечах, Гейзенберг долго выдыхает, укладывается своими руками на самый низ рёбер и начинает там гладить, всё короче и короче выцеловывая в ответ, — и от этого только страшнее, потому что кажется, что всё и совсем окончательно. Но Карл сползает только с губ и мокро мажет ртом ниже, целуя уголки, подбородок, линию челюсти, длинно губы и снова севернее, уже по шее к вороту, и там же горячо выдыхает в кожу, потираясь носом. У Итана на это щемит по грудине и ухает теплом под ремень джинсов в компанию к пульсу. Пальцы продираются опять на затылок — там удобнее; так, если сжать, Карл начинает ёрзать и прикусывать кожу, так…
По дереву скрежещет телефон. Уинтерс дёргается — его будто бьёт по макушке так, что сразу же хочется пьяно озираться. Под челюстью рычит Карл, задрав с боков руки почти к лопаткам, чтобы не рыпнуться было, и упрямо продолжает зарываться носом и поцелуями в ярёмную впадину. Телефон не Итана. Раздражающе елозит вибрацией по дереву где-то на книжной полке: чтобы узнать, где точно, надо ворочать головой, надо отстраняться и принимать то ебантейство, что он допустил — не хочется. Блядь, вообще не хочется, ни на унцию. Итан упирается руками в чужие плечи, пытается нашарить взгляд Гейзенберга, дать понять, что пора завязывать, а тот проскальзывает мимо вместе со всеми своими сопением и горячностью, поднимается на уровень глаз и опять прикладывается ко рту. Не отвечать на это, ставшее до печёнок нежным и мягким, пиздецки сложно и так надо, что понимает даже Карл: напоследок клюёт рядом с носом.
Теперь Уинтерс может кивнуть, отойти, но только на вытянутую руку, за которую его уже держат.
Итан (выдыхая). Блядь.
Карл (выглаживая большим пальцем горячие пульсирующие пальцы). Тш-ш-ш. Эй, всё в порядке.
Итан. Просто возьми уже сраный телефон!
Карл. Ладно, всё нормально.
(Осторожно жмёт за плечо и проходит мимо, дёргая с кресла рубашку и повязывая на талию. Отвечает на звонок.) Да? Да, сейчас. Итан. Мне надо встретить гостя, ладно? Надеюсь, ты не сбежишь в окно из-за этого?
Он показал на всего Итана. Будто, блядь, это всё он: и целоваться полез сейчас, и загонялся, как самая последняя лошадь, и не может принять в себе… ёб твою мать… Уинтерс, конечно, показывает Карлу в ответ средний палец, и на левой руке это смотрится просто уморительно, но Гейзенберг-то уйдёт из кабинета, а проблема — надувшаяся, полнотелая, опусти руки и почувствуешь, как привстал — останется. И с ней (не со стояком) придётся сидеть дальше и дальше, пялясь в огонь, и пожимать руку парнише в запотевших очках, и кивая слушать, что он там нудит про снятие мерок, материалы, функционал и прочее, и так далее — и всё будет мимо, потому что, даже когда его кисть будут тискать и жамкать, проверяя чувствительность, Итан будет думать, что культя всё ещё охуенно сильно пульсирует в сравнении с правой рукой, и будет чувствовать, как Гейзенберг неотрывно пилит его прямолинейным векторным взглядом.
Карл (откидываясь на спинку кресла). Всё? И ради часа разговоров пришлось тащиться в жопу Румынии?
Специалист. Ну, я уже говорил, что было бы легче разбираться со всем этим в центре, особенно на стадии моделировки, но вы так заботливо оплатили перелёт и такси, что мне даже в радость сюда…
Карл. О Господи, не обязательно так глубоко засовывать свой язык мне в жопу. Что-то хотите попросить?
Специалист (мнётся, косится на пухлую дорожную сумку). Пару автографов вообще-то.
Карл. Давайте сюда.
(Расшаривает на заваленном бумагами с чертежами и мерками столе ручку и поджимает губы при виде стопки плакатов его группы.) Пару, да? Эй. Куда намылился, Уинтерс?
Встав с кресла, Итан раскатывает рукав.
Итан (полуутвердительно, пожимая руку Специалисту). Мы закончили.
Карл. Я с тобой — нет.
Итан (направляясь к двери). На неделе созвонимся. До свидания.
Карл. Ну ты и ссыкло. Извините. Итан, ёб тебя, Уинтерс!
Уинтерс останавливается посреди коридора, раскидывая в сторону руку, как только Карл вываливается следом.
Итан (устало и мрачно). Чего тебе надо, а? Отъебись сейчас: мне нужно… разобраться со своим открытием и переосмыслить свою грёбаную жизнь самому, ладно?
Карл. Ты не обязан справляться один.
(Итан тяжелеет во взгляде и кулаках — Гейзенберг видит.) Ладно, хорошо. Просто помни, что на диалог я готов в любое время суток. И не твори херни.
Остаётся только мотнуть головой и свалить. И, собственно, как-то так у Итана начинается его неотвратимость со всей драматичностью фатализма и ироничным присутствием рока, синонимичность судьбе которого словарь Вебстера определил бы, разумеется, неверно из-за непередаваемой многозначности восточнославянской языковой группы, — короче, проще говоря, Jupither «I Kissed a Boy» и «это ощущалось таким неправильным, это ощущалось таким верным» и всё в таком духе. И всё же, о, несмотря на все эти щели, сквозь которые уже брандспойтом бьёт всем световым спектром, сидится в темноте неплохо, особенно, когда она не давит теснотой на мозг и не жжёт щёки чужой вечерней щетиной под заполошно-горькое сопение. Итан всё знает про себя: на той стадии, когда подсознание седо и нежно, совсем по-матерински наговаривает во все раковины самые очевидные вещи, до которых страшно дойти самому. А Карл ведь предлагал компанию. Уинтерс был так рад поначалу, так слепо доволен, думая, что можно ладными деталями возместить то, чего не хватало ему в его собственной семье, а оно оказалось, действительно можно, ещё и так полно, что Итан не был готов.
Он просто не знает, как можно быть к этому готовым. Он живёт в мире, где есть разводы, раздел имущества и детей; где есть паны, бишки и уверенные геи, которые шляются по тёмным районам ночью, держась за ручки, и… и… та вонь подворотни…
Елена на экране раскладывает перед собой ладони и ныряет участливым лицом ближе к камере: она готова ждать и слушать, даже если Итан снова протупит пятнадцать минут и хлопнет крышкой ноутбука, просирая очередной сеанс. Это всё ещё выше него. Это довлеет так же сильно, как и в тот вечер. Он чувствует эту вонь: моча, кровь и страх — она в ноздрях, в переносице глубоко и больно, как острейший синусит на жёстких галлюцинациях. Нет, не сегодня. Итан молча мотает головой, и Елена переводит тему.
А через пару дней уезжает Карл. Сначала в Тимишоара, а дальше летит до Мюнхена, где его по какой-то звёздной программке без шума посадят в такси до снятой квартиры недалеко от звукозаписывающей студии. Итан желает ему хорошо доехать — сообщением. Гейзенберг не смог даже попрощаться с Розой: блюл дистанцию, зато по-чёрному принимается засыпать электронно, поразительно галантно избирая поводы и предмет разговора.
Карл Гейзенберг
11 марта
Знаешь, как называется, подвал, в котором мы сидим?
Грёбаный винный погребок
16:21
Каламбуры, мужик? Серьезно? Я помню, кое-кто обещал мне немецкие шутки
16:22
Всё, что со мной сейчас происходит сплошная немецкая шутка.
Смотри
(вложения)
У того долбоёба в центре сорванная трёхмесячная завязка и десятилетняя дочь
16:24
Можешь спросить у него, как там поживает его отцовский авторитет?
16:24
Пхахахаха Уинтерс…
Поздновато забеспокоился — Роза уже заговорила
Боже, что с тобой будет, когда она научится писать… твиттер тебя раздавит
16:25
Надеюсь, ты его всё-таки купишь. Хотя бы ради себя
16:25
Не думаю, что теперь это актуальный мастхев для меня
16:25
Ох, ладно
16:28
Как тебе такое: Mama, warst Du früher mit einem Indianer verheiratet? — Nein, mein Junge, wie kommst Du denn darauf? — Mama, woher hast Du dann die Skalps, die auf Deinem Toilettentisch liegen?
16:29
Я чего-то не понимаю или
о боже…
Это очень плохо. Это пиздецки отвратительно, Карл
16:31
Ещё парочку?
16:31
Нет, господи
16:32
Может, тогда что-нибудь абсурдно тупое?
16:32
verdammt, ja
16:32
до вечера, ладно? Перерыв закончился
16:33
[…]
15 марта
[…]
А я не знаю. Думаю, там позвонки, хрящи и кожа
Всё. Пошёл гуглить бобров
Нет, прикинь, там мясо есть и его едят
и это не то что я хотел видеть в десять утра…
10:12
Мммм под пиво сойдёт
Чёрт, я бы сейчас не отказался от пива
Какого-нибудь, знаешь, с горчинкой, такой глубокой, но ненавязчивой, и, может, с ореховыми нотками, и, чтобы, знаешь, так пить и оно не надоедает и… господь, как я ненавижу безалкогольное, Итан
А эти ушлёпки бухают с самого утра
10:15
Не бухают, а лечатся
10:15
Да пошёл ты
Я бы тоже блядь полечился, но меня вынесет
Ногами вперёд
Знаешь, это тоже не то, что я хотел бы видеть в десять утра
(вложения)
10:16
Бодренько
Сколько вам так записывать?
10:17
Я не голубойесли что
10:17
(аудиосообщение):
[Две-три недели, если Штеф перестанет избивать палочки барабанами и начнёт нормально играть. Потому что, блядь, даже у обглоданного члена капитана Крюка выходило бы лучше! Ja, und das gleiche und tiefer für dich, Schlampe! Люблю его, дурака, всё равно. А так подумать, Итан Уинтерс… грустно признавать, но мы поистаскались. Только Роберт держится, но у него и сольники заходят, так что он в тонусе постоянно. Надо и мне… Блядь. Задолбал… Halt die Klappe, ich rede! Ja, es ist mir egal, dass dies eine Sprachnachricht ist, du hörst, dass es Englisch ist! Fick dich! Так о чём я? В общем, надо мне тоже подтягиваться. Может, проект замутить какой-нибудь или что-то вроде того. Я не говорил, но я с протезниками решил сделать коллаб: соберём с десяток протезов околостимпанковских, потом разыграем или распродадим, чтоб в фонды деньги вбухать. Думаю, выгорит. Хочется мне созидать в последнее время. Я как будто проснулся… Не раскисай там, Уинтерс. В перерыв поищу тебе анекдотов.]
[…]
20 марта
[…]
Может, мне забиться?
Мне пойдут татуировки? Типа… везде?
22:48
Что?
22:50
Мы вызвали проституток
И прежде, чем ты мне что-то скажешь про проёб времени впустую, это ДЛЯ ДЕЛА
22:50
Мне всё ещё нужен контекст, Карл
22:50
В общем, тут жарко пиздец и я сижу в майке. И вот они заходят все и сразу пялятся. И ладно бы просто смотрели, но они ведь жалеть начали. Никогда такого не было
Бля, может, я просто старый уже и это просто смотрится жалко, а не брутально уже?
22:51
Я понятия не имею, почему
Не знаю
Мне тебя жалеть не хочется
22:51
А что хочется?
22:52
Так и на хуй вам проститутки? У вас же семейные все
22:52
Потом узнаешь.
В сентябре где-то.
Или когда там у нас альбом выходит…
Но, если будешь хорошо себя вести, кое-что получишь раньше всех
22:53
Прекрасно, значит, разбуди меня, когда сентябрь закончится
22:53
Green Day? О, господи, Итан, у тебя всё в порядке?
Серьёзно.
22:53
Да. Не бери в голову, мужик.
22:53
Всё равно доебусь ведь
22:54
Тебе и так хорошо
22:57
Спасибо, Итан Уинтерс, но ты бы тему-то не переводил
22:57
Итан переводит взгляд с экрана на темнеющую в тусклом свете мебель и только сейчас замечает на спинке дивана флисовую рубашку в клетку. Видимо, Карл всё ещё ошивался здесь временами… Говорить про то, что он впервые за много лет погано разосрался с Мией, не тянет совершенно. Вышло глупо и паршиво, и даже не с пустого места: она спросила, почему Итан постоянно уходит спать вниз, он сказал, что кошмары всё ещё не прошли, она — что это пиздёж, но лояльнее, он — чего это вдруг её стало это волновать, но, не подобрав слов, грубее, и как-то пошло дальше всё громче и грязнее.
Закончили на звенящей тишине. Итан ушёл курить за дверь, на улицу, за поворот — остановился только у забора, до смешного уже даже не чужого. В кармане оказались ключи и… Он тоже впервые воспользовался предложением для хорошего парня. В гараже без Карла было странно… и холодно: отопление разгонялось с полчаса и рефрижератор щедро поделился бутылкой. К ранам души же. Прикладывать, прикладываться. Итан смотрит на лежащую на спинке Карлову рубашку.
[…]
27 марта
[…]
(вложение)
Приглашаю на обзорную экскурсию по Исманингу. Билеты бесплатные, пенсионерам: сердечные капли и по съебам на работу
18:49
Что ты делаешь в Исманинге?
18:50
Сбежал, если честно. Парни решили с умным видом пинать хуи, потому что всё равно едет менеджер со съёмочной бригадой: пока там будут «случайные» камеры ставить, помрёт королева Англии, а так хоть в офисе не задохнусь
Так что, свободен?
18:51
Да
18:51
Карл звонит тут же, словно стажёром сидел у красной кнопки в пятьдесят третьем и ждал своего звёздного часа — энергия солнца в руках, даже если у Гейзенберга в руках всего лишь смартфон, в экран которого он тут же ныряет взглядом, как только Итан отвечает на видеовызов. И… в сравнении со всем электронным ворохом эксклюзива, что непрерывно накидывал ему все эти дни Карл, движущейся картинкой он выглядит лучше. Даже вот так вот откуда-то снизу, из-под подбородка и лезущих вперёд лацканов плаща. Всё равно видно, как тот растрескивается остро и белозубо, мелькая глазами по экрану, Уинтерсу и улице, которая расползается по краям телефона.
Карл. Рад тебя видеть. Чертовски соскучился.
(Улыбка.) Так, смотри, сейчас переключу, вот… В общем, иду в центре вдоль ручья, сейчас парк будет и какой-то дворец-не дворец-поебец, хрен знает, издалека какое-то замухрыжное зданьице, но судя по гуглу, барочная ратуша. Херово выглядит, если честно, так что смотри пока на меня. Да?
(Вглядывается в экран. Расплывается в довольстве ещё шире.) Уинтерс? Это где ты сидишь?
Итан (поджимает губы, хмурится). В гараже, Карл.
Карл. Так и знал, что придёшь что-нибудь пиздить, как только меня в городе не окажется. Роза на подхвате?
Итан. Она дома. С Мией. Мы повздорили. Снова.
Карл. Так ты в поисках политического убежища, ха. Дождёшься судьи или тебе дистанционно оформить?
Итан. Мне только переждать немного.
Карл. Не серьёзно, значит. Ладно, Итан. Как на работе, а? По-прежнему на бумажках сидишь?
Гейзенберг скалится в экран, и Уинтерс совершенно не понимает, что он здесь делает, в гараже в смысле. Да, он притащился сюда на этот раз осознанно, а не как несколько дней назад — случайно, просто курил, просто почему-то оказался здесь, как один из тех корнеплодов, что потом достают британские проктологи. Поскользнулся, упал… Но сейчас, когда Карл визуально тащит его в заповедник смотреть закатище на дамбе, Уинтерс понятия не имеет, что ему делать. Ему просто не хочется быть дома, пока там Мия: он провинившийся подросток, он так серьёзно влип, глядя на широченную улыбку в шрамах, геронтоксонно выбеленные вечерним солнцем глаза даже сейчас без очков, и убранные за уши патлы с проседью, которая тоже как-то драгоценно, что ли, смотрится сейчас, и то, как в целом двигается это лицо, выплёвывающее в микрофон слова: что-то там про часовенку, которую Карл проходит, и про ресторан, куда он пойдёт, как только солнце с шипением шлёпнется в воду…
Итан должен идти домой. Когда досмотрит тускнеющие блики на чужих щеках, он должен попрощаться и идти нелепо зачастивши мириться с женой, чтобы прожить с ней ещё одну неделю, чтобы на выходных сходить куда-нибудь вместе, каждые пять минут проверяя телефон, потому что Карлу пиздецки скучно в студии, потому что он хочет посмотреть на Розу, а лучше вообще поговорить с ней или, того лучше, побегать с ней по парку, догоняя ещё коматозных белок. Он должен — и он уходит: сейчас и на следующий день, и во вторник, и в следующий понедельник — оседает задницей на вывороченное к двери кресло и горько курит, пялясь в забор и тощую закатную дымку, хрен пойми чего дожидаясь, чтобы спустя минут пятнадцать расчиркать окурком бетон под ногами, стащить с плеч тёплую Карлову флисовую рубашку и скрипуче закрыть за собой гараж.
Шестое апреля, вроде бы среда — дьявол их разберёт, у Уинтерса дешёвой пастой слиплись все дни, такие же одинаковые. Сорок восемь по Фаренгейту, семнадцать плюс три по Гринвичу. Зябко и туманно по голени. Итан недавно совсем впервые косил газон: у себя и… здесь, собственно, но трава как-то особенно жадно отросла и нацепляла на себя холодные капли — Уинтерс стряхивает в них пепел, когда телефон на коленях вибрирует.
Карл Гейзенберг
6 апреля
Вышел из аэропорта. Хочу к вам забежать. Клянусь, только спихну хлам из дьюти фри и потискаю Розу
20:03
Я подойду минут через двадцать
20:03
А где ты?
Ах ты говнюк, в гараже опять шкеришься?
Сиди на жопе ровно, скоро буду
20:04
Дым Итан выдыхает носом: горлом прёт только пульс, которому под грудиной уже до трещин тесно. Взгляд намертво приваривается к забору, только раз вернувшись к рукам, чтоб не промазать зажигалкой по оставшимся пальцам — Уинтерс старается не тянуть сразу всю, бездумно таращась на железные прутья и постукивая по губам фильтром.
От сигареты остаётся изжёванный огрызок, и Итан порывается выскрести из пачки ещё, когда у ворот останавливается такси. Карл. В пальто и мешках под глазами, с улыбкой, которую Уинтерс зеркалом тянет у себя, действительно с пакетами, аккуратно встающими на бетон прежде, чем Гейзенберга удушливо наталкивает вплотную. Итан только в его хватке понимает, что успел встать и вышагать навстречу — и, вот, стоит теперь посреди дорожки, как в последний раз жмётся к мужику, елозящему руками по его лопаткам и всё повторяющему эхом по мозгам, как он, сука, скучал, как рад, что наконец здесь. И оттого даже в пережатых рёбрах тянет так, будто весь этот месяц сидел на разрежённом кислороде и только вот сейчас как следует хлебнул воздуха — щемит.
Словарь Вебстера идёт на хуй, серьёзно, никаких разборок сейчас. На ощущениях просто стоять и до пьяного гула под черепом чувствовать, как сильно и обще штормит, как вслед за тезаурусом проваливают приличия, гейзенберговскими ладонями поднимаясь к шее и его же лбом съезжая по волосам и виску ко лбу. Итану по губам жжёт чужим выдохом — его устраивает, ему правда хорошо так, можно даже удобнее прикрыть глаза. Глоток разрядно отдаёт по кишкам: Карл уже ползёт носом к щеке, растирает там ударившую о кожу кровь и по пульсу тянется под челюсть — Уинтерс, пуская, отворачивает голову.
Карл (тягучим полушёпотом). Господи, я так скучал, Итан. Я заебался с этими идиотами: они ни хрена не делают. Пришлось по-быстрому записывать свои партии, только бы поскорее закончить. Если это будет худший альбом в дискографии, винить буду тебя.
Итан (стихшей улыбкой). Съебался ты, а виноват я?
Уинтерс соловый — Карл это препарируя видит: довольно скалится ему в глаза, оторвавшись от основания шеи, дожидаясь, наверное, когда Итан двинется, заземлится удобнее и тоже попрёт по нему куда-нибудь руками. Прежний вариант был неплох: Итан укладывается ладонями на бока, разве что в этот раз жмёт сильнее и разглаживает под чужими рёбрами. А Карл целуется так же плотно, так же тяжело сопит в скулу рядом с собственным пальцами, лижет по губам и царапается щетиной. А они на улице… И в сорок восемь по Фаренгейту становится уже до духоты заполошно и дёрганно. И хочется то ли побольше всего, то ли растолкаться и разойтись по углам, только бы снова клинически остыть в тоскливость. Итан не выбирает — не два зла. Он кусается за нижнюю губу, чуть тянет её, зацеловывая глубже и протискиваясь языком в гейзенберговскую ухмылку, чтобы его пустили, крепко всосали, горячо и мокро исскользили рядом. Досадно недолго. Большими пальцами Карл мажет по вискам, замедляясь, спускаясь с губ на подбородок и растирая там раздражение.
Карл (развязно). Всё-таки сменил те дерьмовые сигареты, м-м? На вкус другие.
Карл смотрит пропитывающе тепло, позакрывав все сквозняки и дав полное право ходить следующим. Кожа на лице горит от чужой щетины — хочется растереть так, чтоб перестало. Итан отступает: ему мазохистски нравится — не так, не точно, но словаря под руками нет, под ними Гейзенберг, а за спиной раскрытая дверь гаража.
