«Твоё дыханье нежно тронет шею, И заплутает шёпот в волосах, И сердце — колотящейся мишенью Для слов твоих — вновь попадёт впросак. Мурашки в миг один собьются в стаи, По коже дерзко разливая блажь, И тело, обессилев, поддается Твоим прикосновениям… И вырвутся на волю все желанья, И растеряют значимость слова… Мы выучим сердцами и телами Друг друга наизусть. Как дважды два.»
Столь нежные и чувственные стихи рождались в голове грешного пророка, позволившего себе влюбиться в собственную племянницу, разрешившего грязным мыслям пролезть в свою голову. Теперь все мысли были только о ней, о той, кто шла на риск ради спасения своей семьи, кто смогла воссоединить его с семьёй. Она одна из тех, кто мог повести за собой, за кого можно было держаться; ей действительно можно лишь восхищаться. Единственная, кому было все равно на слухи и дурные сказы, только она приняла его, его привычки, странности и поведение. Только ей он мог рассказывать обо всех проблемах и невзгодах в своей жизни, только она могла его успокоить, погладив по спутанным волосам, напевая неслышным шёпотом столь нежно и мирно, прямо как Абуэла в детстве. Несмотря на то, что Бруно уже долгий промежуток времени был один за холодными даже в самые жаркие дни лета стенами Каситы, он вёл себя как ребёнок: боялся малейшего шороха и прикосновения, капризничал, но в то же время достаточно смелым для того, чтобы в случае чего постоять за себя, семью и Мирабель. В последнее время многие стали переживать за позитивную и жизнерадостную Мирабель. Жители Энканто и друзья семьи приходили в дом к Абуэле, докладывая о состоянии девушки. Вместе с ее радостью ушла и беззаботность, пришла угрюмая рутина. Она стала менее общительна, никого не замечала, даже с семьёй практически перестала общаться. Всё ограничивалось коротким диалогом, после которого она уходила в свою комнату и сворачиваясь в маленький комочек, не подпуская никого к себе. Порой она не желала видеть и Бруно, для которого являлась самым дорогим человеком на свете. Было ясно одно — ей нужна помощь. Бруно было невыносимо смотреть на то, как она страдает. От каждой её слезинки его сердце будто пропускало удар. Он чувствовал всё отчаяние и боль племянницы. Вся семья надеялась на него. Он имел самые близкие отношения с Мирой. Мужчина не знал истинной причины депрессии своей девочки, поэтому не мог ей помочь. Но с уверенностью можно сказать, что он не оставит попыток утешить, а может, если получится, и «оживить» свой лучик солнца. Перед сном, дядя приходит к своей племяннице, нежно обнимает её, поёт колыбельную, которую, за все это время, она выучила наизусть. В его объятьях становилось спокойнее и Мира засыпала. Бруно уходил к себе в комнату, без сна метаясь ночи напролет в попытках понять, что довело девушку до столь ужасного состояния. Но уходил он ненадолго. Боясь, что его любимая вновь начнет видеть кошмары во сне, брал её на руки и относил её к себе в башню, где мог спокойно оберегать ее, прогоняя кошмары. Почему «любимая»? Мужчина давно перестал отрицать, что его неимоверно тянет к ней во всех планах: она была единственным человеком, кто принимал его с присущим только ему поведением. Бруно любил её характер, харизму, внешность — всю её. Она была прекрасна: огромные карие глаза, скрытые за стеклами донельзя нелепых (и оттого еще более очаровательных) очков, блестели, отливая золотом, в них хотелось утонуть. Её кучерявые волосы пахли чем-то сладким и манящим, что-то вроде карамели или корицы. Она сводила с ума. Никого лучше не найти. Он любил её как женщину. И все это разбивалось о стену реальности. Понимание, что его чувства неправильны, разрывало сердце. Если бы он мог поддаться соблазну… Но это непременно обернется крахом, разрушит только воцарившийся мир и покой в их семье. Он пытался избавиться от своих чувств, однако каждая попытка только усиливала их в десятки раз. — Дорогая, Мирабель, неужели тебя кто-то сильно ранил? Или ты неверно восприняла ситуацию? Быть может, твои чувства невзаимные, так же, как мои?.. — тихо размышлял Бруно, бормоча себе под нос. От последней мысли, ему становилось не по себе. Он знает, как сильно обостряются эмоции в переходном возрасте, как буйство гормонов захватывает голову и насколько же просто сгореть, любя кого-то и осознавая, что чувства безответны. Ему хотелось залезть в её голову, выкинуть оттуда всех грязных демонов и помочь разрешить всевозможные вопросы, которые тревожили, не давая спокойно жить. Но, как не печально осознавать, это было не в его силах. Однако… Точно же, он мог заглянуть в будущее Мирабель, может, он поймёт причину. Чего он не ожидал увидеть, так это бездыханное тело своей племянницы. Её руки были в крови, свежей, ещё горячей. — «Неужели, опять в этом виновен Я? Н-не переживу, если она умрёт из-за какого-то глупца вроде меня… Нет, нет, нет… Я обязан сберечь её! Я не могу её потерять…» — дрожащим и хриплым голосом проскулил пророк. Из глаз мужчины полились горькие слезы. Он тут же побежал к Мирабель и обнял её так крепко, пытаясь охватить всю её, создавая из своих рук тёплое гнездо, для беззащитного птенчика. Девушка, прямо сквозь сон, с мягкой улыбкой на лице прошептала: «спасибо…». Обычно, раньше всех просыпался Бруно. Проснувшись, он твёрдо решил, что обязательно, любыми правдами и неправдами разговорит возлюбленную. Чтобы не беспокоить её, он отошёл в темный угол комнаты. Мирабель спала долго, сладко, на кровати, пропитанной столь приятным и спокойным запахом, а после долго нежилась в кровати прежде, чем приподняться. Она хотела по-тихому убежать в свое любимое секретное место, но не тут-то было. Кто-то высокий в зелёном пончо толкнул её на кровать и навис над нею. — П-п-привет, Бруно… Как спалось? Можно я пойду?.. — Солнышко, — хриплым, полусонным голосом произнес нависающий над ней мужчина, — все хорошо, но отпустить… я тебя пока не могу, — с нервной насмешкой. — Расскажи мне, пожалуйста, что терзает тебя? Ты ведь знаешь, что я не стану осуждать, помогу, чем смогу. Мне больно смотреть на тебя… прошу, — сокращая дистанцию, Бруно наклонился ближе к её личику. Мирабель ощутила горячее дыхание дяди. Но, разве просто дяди? Нет, она чувствовала дыхание любимого человека, что опаляло её шею и может даже чуть-чуть возбуждало её, гоняя бабочек в животе. Щеки покраснели, но она все ещё молчала. Сердце сильно-сильно стучало. Она думала, что вот-вот, и оно просто выпрыгнет из груди. Бруно решил сделать первый шаг, за который, возможно, ему будет неимоверно стыдно. Он потянулся к губам Мирабель. Настойчиво, с опаской, поцеловал её. Мирабель схватила дядю за его поношенное пончо, и, не желая отпускать, отвечала тем же. Когда поцелуй закончился, Бруно смотрел на неё в растерянности. Он только сейчас полностью осознал, что сотворил. Ему было, как и предполагал ранее, стыдно, но он желал довести начатое до конца. — М-м-мира… прости, прости… Я-я. мн. я люблю тебя, — отвернувшись от неё, не желая увидеть её реакцию, пробормотал пророк. — Я давно хотел сказать… делай с этим что хочешь… можешь ненавидеть меня. От последних слов Мирабель опешила. Как он может такое говорить, как его можно ненавидеть? Она бросилась на него со слезами, говоря, что это все, что она хотела от него услышать, что он дурак, что она так же сильно его любит, ей плевать на возраст, и на кровные связи. Она хотела быть с ним, любить только его. Он ещё раз потянулся к сладким губам девушки, но после всего произошедшего — этих бурных признаний в чувствах и поцелуев - Мира резко осознала, что же все-таки она наговорила, что наделала, пытается отстраниться и бежать далеко-далеко, куда глаза глядят, но не удалось. Мужчина крепко сжимает ее, притягивая вплотную к себе, запускает руку в волосы, положив вторую на талию девушки. Он вновь потянулся к ее сладким, пухлым алым губам, и они слились в еще более страстном поцелуе. Мирабель дрожит. Ей страшно представить, что это может обернуться лишь сном, что все кончится. Поцелуй с Мирой будоражит сознание грешника. Подобно вампиру, он вгрызается в её губы. Но их это не волнует, ведь им столько нужно друг другу сказать. Очередная слеза скатилась по щеке ещё такой маленькой и одновременно столь взрослой Мирабель.***
После слезной драмы в комнате пророка, все стало как-то спокойней: прекратились скрипы, крысы за стенами угомонились, время будто и вовсе остановилось. Все встало на свои места. Бруно и Мирабель теперь вместе. На душе девушки стало легко и спокойно просто потому, что она теперь знала правду, знала все о нем, о лучшем человеке в её жизни. — Тебе легче?.. — с неким опасением в голосе спросил Бруно. — Намного… — с мягкой улыбкой сказала девушка. — Только, эм, как теперь мне ходить с такими красными глазами? — с усмешкой сказала всхлипывающая Мира. Ей всегда было сложно привести себя в порядок после истерик. — Пойдём, прогуляемся до колодца, там и умоешься. Она поднялась на ноги, подошла к ссутулившемуся мужчине и нежно обняла его. Он подхватил её на руки и понес к выходу из комнаты. Открыв дверь, Бруно ошалел, увидев застывшую перед ним Долорес, с которой они чуть не столкнулись лбами. Она стояла с широко раскрытыми глазами и смотрела на Бруно, а он с ещё более большими глазами, смотрящими на неё. — Ч-что ты тут… ты все слышала, верно? — очень уж обреченным голосом произнес Бруно, перехватывая Миру чуть удобнее. Этот вопрос звучал глупо, все было очевидно. — Да… абсолютно все… Долорес хотела попытаться сбежать от взгляда Бруно, но её будто сковало на месте. Мужчина жестко и с расстановкой произнес, припечатывая ее каждым словом: — Если ты хоть кому-то скажешь об этом, будь то даже Камило или Пеппа, я обязательно об это узнаю, и, поверь мне, я ой как не хочу применять крайне меры, но… — глаза пророка засветились тем самым пугающим потусторонним зеленым огнем, пугая девушку. Она кинула взгляд на Мирабель, уже стоявшую на полу, и понятливо покивав головой, поспешила ретироваться. Мира посмотрела на него недоумевая, а он, рассмеявшись, чмокнул её в лоб, и, с любовью заглядывая в глаза, осторожно взял девушку за руку, продолжая их так неловко прерванный путь.