***
Когда наступает время дежурства, они встречаются у дверей Большого зала. Драко принимает решение вообще с ней не разговаривать, просто не замечать и не признавать её мерзкого существования больше, чем того требуют обстоятельства, но это, кажется, её абсолютно не беспокоит. Что прилично бесит. Она вооружилась картой, и они бредут по маршруту, отмеченному Дамблдором, с палочками наготове. В прежние годы они бы сосредоточились на том, чтобы ловить младшекурсников, которые по ночам пытаются пробраться на кухню, или на студентах четвёртого и пятого курсов, которые ищут уединённые места для внеклассных занятий. Но Тёмный Лорд вернулся, и теперь все это знают, поэтому в этом году всё по-другому. Хогвартс изолирован и надёжно защищён. Сейчас это самое безопасное место на земле. И перед преподавателями теперь стоят совсем иные задачи, они слишком заняты, чтобы тратить своё время на бесполезные прогулки по бесконечным коридорам Хогвартса в попытке предотвратить то, чего, вероятно, и не случится. Но угроза всё же существует, хоть и небольшая. Злу и раньше удавалось проникать в эти стены. Вот почему они сегодня вечером здесь, он и Грейнджер, в первый же вторник этого учебного года. Они шагают во мраке школьных коридоров, после того как все огни в общих комнатах гаснут, а ученики Хогвартса смиренно отправляются во власть ночных кошмаров. Им обоим показали, как подать сигнал тревоги, на который незамедлительно откликнутся все преподаватели, и, когда Драко украдкой бросает взгляды на Грейнджер, он замечает, что она тихо, почти одними губами, снова и снова бормочет эти заветные слова. Костяшки её пальцев побелели. Она боится, понимает он, и его это радует. Затем он задумывается о том, чем именно она напугана, и его собственный кулак сжимается крепче. Будь его отец на свободе, он бы не волновался, но его отец всё ещё в тюрьме. И он отлично понимает, что многие из соратников отца были бы не против пресечь древний род Малфоев. И вот уже он мысленно раз за разом повторяет заклинание Шумящих чар и едва осознаёт, что его собственные губы двигаются, выговаривая: «Диверс Аларумс, Диверс Аларумс, Диверс Аларумс».***
В четверг Пэнси Паркинсон жалуется на то, что ей приходится патрулировать с Энтони Голдштейном, который, конечно, со странностями, но, по крайней мере, чистокровный. — О, бедный Драко, как же я тебе не завидую. — И требуется не менее десяти секунд пустого, безразличного взгляда в её сторону, чтобы оборвать этот поток нелепых сочувствий. Во время второго обхода он замечает факелы. Некоторые участки их маршрута пролегают в полной мгле: малоиспользуемые переходы и лестницы. Всякий раз, когда они приближаются к таким участкам, он, не задумываясь, бормочет Люмос и освещает путь тусклым голубоватым светом. Но Грейнджер снимает со стены факел и идёт с ним; он отмечает, что и в прошлый раз она делала то же самое. Драко не может понять, зачем она таскается с этим тяжёлым, источающим жар и вонь факелом. И это непонимание буквально зудит у него под кожей. Он изо всех сил сопротивляется желанию спросить до самого конца дежурства, но в конце концов сдаётся как раз перед тем, как они должны разойтись у дверей Большого зала. — Грейнджер, зачем ты возишься с факелами? — спрашивает он, и его собственный голос кажется ему неестественно громким после трёх часов молчания. Она пристально смотрит на него, и он начинает бояться, что она может так и не ответить, выставив его слабаком, который сломался и попросил — вместо того, чтобы потребовать — ответа. Но она отвечает: — Чтобы моя палочка была наготове, как только её потребуется применить, — и он жалеет, что она вообще ответила. Потому что, конечно же, она права. Если они столкнутся с тем, чего они оба боятся, волшебные палочки понадобятся им для атакующих и защитных заклинаний, а не для того, чтобы с их помощью создавать бесполезный свет. Но он так и будет бормотать Люмос во мраке. Чтобы не признавать её правоту — это стало бы ещё одним его поражением.***
На третьем дежурстве он начинает замечать звуки. Грейнджер в этом году носит обувь на каблуке, и её шаги гулко отдаются от паркета или каменных плит пола. Вряд ли она не осознаёт, сколько создаёт шума. — Тебе стоит сменить обувь перед следующим дежурством, — говорит он, когда они оказываются в одном из неосвещённых коротких коридоров на третьем этаже. Она останавливается. — Не твоё дело, Малфой, какую обувь я ношу, — даже в мерцающем свете факела видно, как в её глазах вспыхивает неприязнь. — Они чертовски шумные, Грейнджер, — усмехается он. — Я же не утверждаю, что они уродливо выглядят, — он бросает на её туфли намеренно пренебрежительный взгляд и фыркает. — Полагаю, твой народ не видел ничего лучше. Она смотрит на него, а он выжидает, когда же она клюнет и ответит что-нибудь вроде: «С моими туфлями всё в порядке. Откуда тебе хоть что-то знать о женской моде? Что ты подразумеваешь под «моим народом»? — но она молчит. А через несколько секунд накладывает на ноги заглушающее заклинание и бесшумно проходит мимо него. Она даже не оглядывается, чтобы удостовериться, что он идёт следом. Драко разочарован. Он хотел противостояния, которое прельщало возможностью разразиться жгучей и всепоглощающей ненавистью к ней. Их взаимное молчание, полное невысказанной неприязни друг к другу — бледное, жалкое и пассивное по своей сути. Он уже и забыл, что сам его начал.***
На четвёртом обходе, во мраке зала с трофеями, факел Грейнджер вдруг гаснет, оставляя их в тусклом сиянии его палочки. Но этого света хватает, чтобы он видел, как она довольно долго нащупывает свою палочку, как расширяются её зрачки, потом она шепчет Люмос, её лицо освещается, а страх с него исчезает. Но это кажется бессмысленным. Он не понимает, почему теперь она выглядит менее напуганной, чем раньше. Ведь если на них сейчас нападут, они оба окажутся беспомощными, не сумев в течение первых, самых решающих, секунд использовать палочки. Он сам находит ответ этой головоломки и, когда находит его, рад, что не стал задавать вопросов, потому что понимает, что она не стала бы отвечать, и потому что ответ такой простой. Ему следовало бы понять это раньше. Гермиона Грейнджер боится темноты. Теперь, когда он уже знает, увидеть признаки её страха довольно легко. Они проявляются в учащённом дыхании, которое он замечает каждый раз, когда она проходит мимо тёмных альковов. В быстром взгляде, который она бросает на скрытую тьмой школьную территорию с вершины Астрономической башни. В слишком крепкой хватке на источающем вонь факеле. Она хватается за него, как хватаются люди за самого дорогого человека, очнувшись от кошмара, словно он может защитить её и пообещать, что всё будет хорошо. Грейнджер боится тех, кто может скрываться во тьме, но она также боится и самой тьмы. Первые несут ужас, с которым она уже сталкивалась и знает его в лицо. Она боится их, потому что понимает, что их стоит бояться. Второй же её страх нельзя понять или увидеть. Но она сталкивается с ним при каждом новом шаге по плохо освещённым коридорам. Она отгоняет его от себя подрагивающим шаром света.***
На пятом дежурстве, когда он собирается ступить на настолько узкую лестницу, что они могут идти по ней только поодиночке, она говорит: — Лучше я пойду первой. Она впервые нарушает их молчание. Он надменно фыркает, глядя на свою светящуюся палочку. А затем тянется к факелу, висящему на стене, потому что он, в конце концов, не настолько глуп, чтобы из-за собственной гордости подвергаться опасности, с которой он может столкнуться наверху. Только гриффиндорец пошёл бы на что-то столь безрассудное. Но Грейнджер делает два шага в его сторону и останавливает его жестом, качая при этом головой. — Нет, — говорит она. — Даже с факелом ты должен пустить меня первой. — Почему? — спрашивает он, и в его голосе слышится слишком много любопытства и слишком мало враждебности. — Потому что я лучше тебя в чарах, — говорит она, и это звучит так буднично, что палочка Драко в тот же миг оказывается нацеленной ей в область сердца, даже прежде, чем он успевает это осознать. — Возьми свои слова обратно, — говорит он и сам понимает, что его голос дрогнул. Она улыбается, и это ещё сильнее его бесит. Грейнджер столько всего боится. Она боится того, что происходит за стенами Хогвартса, того, что может проникнуть внутрь. Она боится Волдеморта и, вероятно, его отца. И она, по совершенно необъяснимым причинам, боится темноты. Но она не боится его. — Забери свои слова назад, грязнокровка, — повторяет он, и его палочка подрагивает в руке. Она прищуривает взгляд, но не отходит. — Нет, — отвечает она. — Не заберу. Я лучше тебя. Я лучше тебя почти во всём, — она делает паузу, и он знает, что в ней говорит злость, когда она добавляет: — Я даже лучше тебя как человек. Я поднимусь по лестнице, чтобы защитить того, кто мне угрожает. Ты бы так не поступил. Так что нет. Ты не заставишь меня забрать обратно эти слова. И даже если ты убьёшь меня, они всё равно не станут ложью. Это правда, думает Драко, опуская палочку и кидаясь к ней. Он знает, что это правда, даже когда прижимает её к стене, даже когда наматывает её вьющиеся волосы на кулак, даже когда оттягивает её голову назад и прижимается губами к её губам. Он знает, что это правда, а ещё он зол, и весь этот гнев отражается в его поцелуе, в том, как агрессивно двигаются его губы и язык, в том, как крепко пальцы впиваются в её голову, удерживая её. Он собирает всю свою ярость и выплёскивает на неё, а когда отступает, то видит свой гнев в её глазах, и теперь он доволен. — Это должно было что-то доказать? — шипит она. Драко улыбается. Он не уверен в том, что собирался сделать, или хотел ли он вообще хоть что-нибудь сделать, но результат его всё равно устраивает. У Грейнджер на левой скуле четыре красных пятна. Если она их в ближайшее время не зачарует, то наутро они станут синяками. Она делает шаг в его сторону. — Ты не очень хорошо целуешься, — говорит она. Он вздрагивает, и она замечает это и улыбается. — Спорим, я и в этом лучше тебя, — добавляет она, делает ещё один шаг, а затем сама целует его с такой свирепостью, которую он ожидал ощутить от пощёчины. В поцелуях она и правда лучше. И даже зная, что она, скорее всего, научилась этому, практикуясь с Уизли, чей предательский язык отличается любвеобильностью по отношению к маглорождённым — к грязнокровкам, — он не может не отвечать ей. И когда она отступает, он почти против воли снова тянется к ней. Это длится всего лишь мгновение, но он знает, что она это заметила. — Я выиграла, — говорит она, снимает факел со стены и начинает подниматься по лестнице. До конца дежурства они больше не разговаривают, но, по крайней мере, для Драко её слова до сих пор отдаются эхом в тишине, и он всё ещё ощущает её губы на своих губах.