Во мраке

      После чего он пытается больше не думать о произошедшем, и на протяжении почти всей недели ему это удаётся. Квиддич помогает забыться. В субботу проходит матч Гриффиндор — Слизерин, и Драко прикладывает максимум усилий на поле, понимая, что никогда ещё не был так быстр. Проблема в том, что он всё ещё колеблется, прежде чем схватить снитч.       Разумеется, они проигрывают. Поттер — размытое красно-золотое пятно, и, когда он проносится мимо Драко и резко зависает над серединой поля, снитч блестит, зажатый в его поднятом кулаке. Крики гриффиндорцев, пуффендуйцев и когтевранцев заглушают разочарованные стоны слизеринцев, и Драко бредёт к раздевалке в сопровождении Крэбба и Гойла, стараясь не смотреть на толпу, облепившую всеми любимого героя. Он мельком ловит проблеск каштановых кудрей, выбивающихся из-под гриффиндорского шарфа, обрывок знакомого голоса, восторженно восхваляющего победу Поттера, прежде чем в поле его зрения попадает всплеск рыжих волос рядом с ней, и внезапно не смотреть — намного легче.       У него внутри кипит жажда: жажда победы, а также другая жажда, гораздо более примитивная, которую он не хочет признавать. Он подумывает снова пригласить к себе Пэнси и попрактиковаться с ней ещё немного, но ему требуется намного больше знаний, чем Пэнси Паркинсон может ему дать. Большую часть воскресенья он проводит в своей комнате, с яростным рвением изучая книги, которые мать прислала ему на шестнадцатый день рождения. Ещё одна традиция Малфоев: мать посвящает в такие вопросы сына, а отец — дочь. Некоторые слизеринцы любят шутить, что подобная инициация носит физический характер, или, по крайней мере, когда-то точно была таковой. Драко никогда не утруждал себя отрицанием всех этих домыслов, предпочитая многозначительно ухмыляться.       В понедельник Пэнси пытается напроситься к нему в комнату. Он отказывается, ссылаясь на учёбу в качестве оправдания. Прежде чем он захлопывает дверь, Пэнси замечает схемы, развешенные по всей стене, и он понимает, что неделю назад он, возможно, и попытался бы расшифровать выражение её лица — лениво, больше для праздного развлечения. Теперь же у него нет на это времени. Ему ещё слишком многому нужно научиться.       На восьмое дежурство он прибывает задолго до Грейнджер. Её глаза пусты и безразличны, и, когда она минует альков, где они были вместе на прошлой неделе, он понимает, что глубоко внутри он этого ожидал. Ему хочется что-то сказать, но всё, что приходит ему на ум, — жалкие мольбы, поэтому он молчит. Драко просто дожидается, пока они не пройдут половину пути, оказавшись достаточно далеко от всех людных мест школы, и прямо посреди коридора хватает её за руку.       Её глаза остаются открытыми, когда он целует её, в них отрешённость, недовольство, и она не отвечает на поцелуй.       — Послушай… — говорит она.       — Нет, — отвечает он и падает перед ней на колени, задирая её юбку. Очень нежно, почти невесомо, он покрывает поцелуями внутреннюю сторону её левого бедра, а затем и правого. На мгновение он приходит в ужас оттого, что это может не сработать, что его книги, его очень дорогие, прекрасно иллюстрированные книги, могли солгать ему об этом, но затем её руки тянут подол юбки вверх, до талии, и он понимает, что они стоили тех денег, что его мать за них заплатила.       После чего эта мысль улетучивается. Его голову заполняет её запах, её вкус, то, как она извивается и задыхается. Языком он исследует укромные уголки этого тайного, тёмного места. Стоя на коленях у её ног, он с закрытыми глазами рисует карту её удовольствия — словно на чистом пергаменте, выписывая языком по её плоти. Он чувствует, как она дрожит и рвано дышит, и его руки автоматически сжимают её бедра. Когда она кончает с приглушёнными криками и оседает на пол, он замедляет и смягчает её падение, поймав её прежде, чем её колени коснутся каменных плит.       Он понимает, что его колени стёрты. И болит челюсть. В книгах об этом не упоминалось. Но она с трудом может контролировать себя, пока пытается отдышаться, так что не имеет значения, что ему больно, ведь он победил. На этот раз он был лучше.       Спустя мгновение она выпрямляется и смотрит на него.       — Полагаю, ты считаешь себя самым умным? — едко говорит она.       Драко не утруждает себя ответом.       — Что ж, — её руки тянутся к манжетам его рубашки, — не настолько уж ты и умён, Малфой. Ты забыл смыть шпаргалки.       И она задирает его рукава, и вот они, плоды его исследований, начертанные на запястьях аккуратным, разборчивым почерком.       Он задыхается, признавая поражение, пытается вырваться, но её руки всё ещё крепко сжимают его запястья, и она сильнее, чем он думал. В её глазах что-то блестит, может, жалость, может, сочувствие, а он не хочет ни того, ни другого, но, когда она наклоняется и целует его, он понимает, что вот этого он хочет. Хочет чувствовать её кожу своей, её руки — на своём члене, и хочет, чтобы её теплая, влажная плоть приняла его, лежащего на спине на холодном каменном полу.       И она даёт ему всё это. Она насаживается на него, не отводя глаз от его лица, и он не торопится, он пытается продержаться подольше, и когда он, наконец, сдаётся, под его закрытыми веками взрываются фейерверки, и глубоко в сознании он запечатлевает образ её улыбки. Без сомнения, это улыбка триумфа, но ему кажется, что в ней промелькнуло ещё и удовольствие, так что, может быть, он действительно выиграл, хотя бы немного.       Неделя проходит без происшествий, лишь за исключением всё более настойчивых попыток Пэнси Паркинсон выяснить, что случилось, «что я сделала не так, Драко?», «как насчёт нас?» В среду у неё случается истерика посреди коридора. Он уходит. В четверг она отказывается говорить с ним, что его совсем не беспокоит, но она также отказывается и передать ему соль, а вот это уже напрягает. В пятницу она сидит рядом с ним на Зельях, молча смахивая слёзы, что он считает значительным улучшением. Он слегка улыбается ей в конце урока, после чего всё возвращается к норме — или какому-то её подобию.       Драко не знает, как назвать то, чем они с Грейнджер занимаются. Это становится ещё одним пунктом в списке вещей, которые он в ней ненавидит: то, как она загоняет его в тупик — с его-то потребностью всё классифицировать. Вещам нужны имена, чтобы понимать, что они из себя представляют. Но «совокупление» — чересчур по-медицински, а «секс» — слишком бесстрастно, и они, конечно, не «занимаются любовью». Он думает, «трах» подходит лучше всего — ему нравится сила этого слова, то, как оно яростно взрывается на языке, — но он не уверен, что это тоже правильное название. Это не по-медицински, не бесстрастно, и в этом, конечно, нет никакой любви, но, похоже, чего-то всё равно не хватает. Ему нужна ясность.       Поэтому на девятом дежурстве он спрашивает:       — Мы трахаемся?       Она невозмутима, почти как он и ожидал.       — Ну, не прямо сейчас, — презрительно говорит она.       Он хватает её запястье и затаскивает на подоконник, задирает рубашку, сдвигает вбок нижнее бельё.       — А теперь? — спрашивает он, пока его пальцы поглаживают её.       — Не совсем.       Его пальцы извиваются и дразнят её плоть, пока она не начинает дышать прерывисто и резко. И тогда он погружает их внутрь.       — А теперь?       — Это зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это определение.       Он убирает руку, но только на те секунды, которые требуются, чтобы расстегнуть ремень. Он переворачивает её так, что теперь она лежит на животе, свесив ноги с края подоконника. Она извивается и поворачивает голову, чтобы смотреть на него, а не в темноту, и он не знает, куда ему хочется смотреть сильнее: в её глаза, на соблазнительный изгиб задницы или на такую манящую влажность. Он стоит позади неё, хватает её за бёдра и толкается внутрь, и она подаётся назад, чтобы насадиться на него, и они оба задерживают дыхание.       — А сейчас? — шипит он, но это последняя связная мысль, которая приходит ему в голову, и, если она и отвечает между стонами, он ничего не слышит.       Его пальцы впиваются ей в спину, царапая, очерчивая изящные выступы её позвоночника, и она задыхается под ним с остекленевшими глазами, когда он находит нужный ритм. Всё это время с его губ срываются разные слова. Грязные слова, слова, которые он не стал бы использовать при нормальных обстоятельствах, но эти обстоятельства далеко не нормальны, и он не сдерживается, поэтому эти слова с каждым толчком вырываются из его рта вместе с рваным дыханием — пизда, и член, и мокрая, и блядь, блядь, блядь.       И она извивается, и стонет, и говорит «да, да, да». Но она не кончает. Он понимает это каким-то краем своего наполовину потерянного сознания, и держится, и держится. Наконец, она что-то делает, подаётся к нему каким-то очень правильным движением, и он задыхается, и всё кончено.       — Так всё-таки это был трах? — спрашивает он, прежде чем выйти из неё.       Грейнджер поднимается на ноги и разглаживает юбку. Она, кажется, обдумывает его вопрос.       — Полагаю, да, — взвешенно отвечает она. — С фаллической точки зрения.       И она поворачивается к нему спиной и идёт патрулировать дальше.       Он следует за ней, полный ярости из-за унижения и поражения.       Драко обещает себе, что на десятом дежурстве он не сдастся. Если ей это нужно, пусть сама обращается к нему. Ей придётся сказать что-нибудь, дать ему хоть какой-то сигнал, дать понять, что она этого хочет. Дать понять, что она хочет его.       И тогда он посмеётся над ней и назовёт её поганой маленькой грязнокровкой. Он скажет, что всё это была игра и что он выиграл. Он спросит, думала ли она, что он, сын своего отца, когда-нибудь действительно захочет прикоснуться к ней.       «После этого мне было тошно», — скажет он ей потом. — «При одной только мысли о тебе. Каждый раз». В основном это правда, и он знает по опыту, что задеть по-настоящему могут лишь такие издёвки, что проникают под кожу и раздирают изнутри. Ему не терпится увидеть, как она на это отреагирует.