Красивое
Красивого в Детройте мало, но майка у Джорджины красивая. Украденная, конечно, впрочем, ей она больше идёт. Тому канадцу не следовало так долго спать в своём номере. Ебала она его столько ждать, поэтому и вопросы порешала сама: вытащила из кошелька триста баксов, двести по прайсу – за ночь в обществе такой прелестной дамы, как Джорджина, а сотня – процент сверху за то, что любит вставлять под хвост, а не куда природой задумано. Ну и майку на память прихватила. Тельце у проститутки худенькое, маленькое, благодаря нему она до сих пор ловко выдаёт себя за двадцатилетний свежачок, хотя соскреби тоналку – и морщины сыщутся, и носогубные складки чётко отразят истинный возраст в тридцать плюс лет, а ещё оспины эти ужасные, отметины былых прыщей, которые ковыряла в юности. Поэтому Джорджина красится и красится усердно. Из номера она ретировалась и привела себя в порядок в гостиничном туалете. Много пудры, много румян, слишком много туши на рыжие ресницы – и если смотреть издалека совсем студентка, а то и школьница. У неё подходящая юбка – джинсовая, вполне приличная. И кеды на ногах. А откровенный топ на птичьей груди она скрыла чужой, мужской футболкой: по модному завязала узлом к низу, чтобы вдоль надписи Dsquared пошли симпатичные складки.Обычное
Обычный день, серая пелена утренней улицы. Вокруг взведённой эрекцией восстают небоскрёбы, но половина из них заброшены, а среди тех, в которых теплится жизнь, необходимо ориентироваться: в здании, из которого она вышла, к примеру отель – нормальный такой, городской, а не траходром дальнобоев на трассе; но другие дома, с виду кажущиеся освещёнными, могут быть притонами, а там и нарики эти обдолбанные, и вонючие бомжи. Джорджина, когда только перебралась в Детройт, ночевала в парочке подобных мест. Нет, не понравилось, и трихомониаз лечить долго и дорого. Она сама вообще-то из Дакоты, из Касселтона. Это такой крошечный городок на две с половиной тысячи жителей, где все всё друг про друга знают, но делают вид, что не знают. Поэтому, когда в тринадцать лет сожитель матери впервые изнасиловал Джорджину, а та орала, как резанная, никто из соседей и ухом не повёл – обычное дело, целку разрабатывают.Опасное
Опасностей в шлюшьей работе хватает. Как-то ей попался клиент, которому нравился вид крови. Она его обрадовала, у неё как раз шла менструация. Секс, кстати, был неплохим: обычно Джорджина отключалась в процессе, представляя, как сумма в коробке из-под печенья под её кроватью достигнет нужной для переезда в Канаду, но тогда даже активность проявила – мужчина был нежным, ласковым и крутил её в тех позах, когда смотреть на окровавленный член удобнее всего. А перед тем, как кончить в презерватив, возьми и чиркни её перочинным ножиком по брюху. И стонал ещё, кабан жирный, от удовольствия. Она взяла с него двойную плату с воплями «За порчу имущества!». Её типаж – дядьки постарше, что падки на педофильский видок Джорджины. У таких и деньги водятся. Обычно это канадцы – тут до Большого Белого Брата несколько миль и всего один мост, - но сейчас, с новой госпрограммой по привлечению в Детройт малого и крупного бизнесов, приезжих американцев расплодилось вдоволь. Один ей, неуклюже трахнув, заливал соловьём, как на окраинах можно купить недвигу всего за бакс, если подмазать кому надо. Ага, подмажь тут, когда она с трудом смогла выбить из страховой положенного ей стоматолога.Страшное
Джорджина уверена, всё самое страшное с ней уже случилось. Она целых шесть лет терпела побои и насилие со стороны сожителя матери, с молчаливого согласия той, пока не свалила нахрен. А потом даже вычитала в умном журнале, что весь ужас кроется в предательстве, мол, мамаша тебя подвела, ни разу не возразив отчиму, и от этого в разы больнее. Чёрт его знает, решила она тогда. Вякни что мать против потного борова, ей бы тоже досталось, и не видать матери ни денег, ни очередной дозы Дезоксина, на котором та плотно сидела. Но Джорджина ещё не в курсе, коробка из-под печенья, усыпанная мятыми банкнотами, ей не пригодится: всё самое страшное ждёт женщину этим вечером, тот планирует стать последним.***
В среднем люди могут найти одной и той же части тела примерно десять литературных эпитетов, словно экзамен сдают. Некоторые из них будут синонимами – такие, как «ровный» или «прямой». Остальные не прольют никакого света на словесный портрет. – Нос? – Нос?.. Обычный. Наверное… Я не знаю. Европейский, мне кажется?.. – Девушка вопросительно посмотрела на психолога и та, следуя правилам, ободряюще похлопала по руке. – Какие-то особые приметы? – Он такой был… не толстый, а широкий. Я не видела толком, в темноте. – Мордастый? – Подсказала художник-криминалист. – Точно! – Усы? Щетина? Борода? – Не-е-ет… - девушка проблеяла это жалобно, разочарованная собой, словно это её и только её вина, что у преступника отсутствуют характерные приметы, - наоборот чисто выбрит. Он… ну… ну, когда он целовал меня, я же чувствовала. – Раздался звук, похожий на скрип старого крана, который решили открыть. Сначала тихо, потом громче, пока по лицу жертвы не потекли слёзы, и сама она не начала шумно и часто всхлипывать. – Милая, вы ни в чём не виноваты, - психолог сжала ладонь девушки ещё крепче и чуть тряхнула, приводя в чувства, - простите нас, что мы вынуждены составлять фоторобот и задавать вам эти вопросы прямо сейчас. – Она повернула голову в сторону коллеги, - Уокер, вы закончили? – Да. – Виктория отложила стилус и планшет и повернула монитор в их сторону. – Возраст около двадцати-двадцати пяти, белый, рост примерно шесть футов, короткая стрижка-ёжик, волосы тёмные, широкое лицо, скорее всего есть намёки на второй подбородок, массивная шея, нижняя челюсть дряблая и вдавлена. – От рваного всхлипа она нахмурилась и повернулась к жертве, - пожалуйста, прекратите. Здесь, в этой комнате, волноваться не о чем. Всё, что случилось, уже случилось. Психолог Мирайя Хали недовольно зыркнула на криминалиста, во взгляде читалось «Заткнись», но, к удивлению зрелой дамы, именно слова Вики послужили спусковым крючком спокойствия. Девушка за столом неуклюже собралась и стала выглядеть утешенной, хотя утешать в рабочие задачи Виктории не входило. Уокер слаба по части утешения, и всегда такой была. Да, мир не справедлив, в нём каждый день гибнут люди, и далеко не всегда это плохие люди. Всех не спасти, убиваться из-за каждого – заработать себе нервный срыв или что похуже. Поэтому она предпочитает помогать разыскивать тех, кто ещё натворит дерьма, чтобы этого дерьма становилось меньше, а не успокаивать каждую жертву шумной вечеринки, которую случайный, пьяный гость трахнул без согласия. Её без пяти минут муж говорит, что она – маленький стóик. Но сама Вики втайне считает, что она – психопатка, которой просто недодали эмпатии, щедро компенсировав ту амбициями. Вот карьеризмом Уокер можно устелить целую магистраль, это правда. Получится отличная дорога прямиком в ад – крепкая, ладная, новёхонькая. Виктория рассчитывает, совсем скоро та приведёт её в Чикаго. В двадцать четыре она была понаивнее: получала свой диплом изящных искусств с восторгом будущего Дали, а то и Микеланджело, позировала перед объективом отцовской камеры, залихватски подкидывая магистерскую шапочку, хотела в музей Гуггенхайма в Нью-Йорке, в мадридский Прадо, в парижский Орсе, во флорентийскую Уффици, и не сомневалась, её работы однажды там выставятся. Но, как уже было замечено, мир несправедлив, поэтому, неделю спустя, покидая территорию Института Брукса и вывозя из студенческого общежития тонну тряпок и вещей, всё, где Виктория оказалась, было оксфордской больницей скорой медицинской помощи. Компанию ей составили три раздробленных позвонка и его величество болевой шок. – Уокер, - когда Мирайя увела свою подопечную, за стол плюхнулся Джейкоб Макграт. Джейкоб был детективом, оперативником. Джейкоб нравился Вики. И Джейкоб был женат. Пожалуй, это всё, что следовало знать о Джейкобе. – Что у тебя? – Привет. Изнасилование. – Звучит, как хорошая вечеринка, - он осклабился широченной улыбкой и тряхнул русыми волосами. Они слишком длинные для его профессии, не сомневались в отделе. Но в отделе не сомневались, что и Виктория слишком красивая для своей работёнки. Однако ж и она, и причёска Джейкоба здесь. – Ко скольки я приглашён? – Ты придёшь с Лизой? Я позвоню Уиллу. Сообщу, что у нас намечается дружеская групповушка с наручниками. – Лады-туды-сюды. – Мужчина покрутил карандаш в руках, явно собираясь что-то сказать. – Я как раз насчёт Уильяма. Он не обидится, если я не приеду на его мальчишник в Чикаго? – Не обидится конечно, вы всего дважды виделись. – Её жених вообще не из обидчивых. Ещё один плюс к его многочисленным достоинствам. – Давай честно, солдат Джей, тебя туда пригласили из вежливости. Вы с женой заявлены в списке гостей, поэтому Уилл посчитал правильным свистнуть тебя на пацанский сабантуй. – Ну и отлично. – Детектив собирался встать, но передумал и лишь поёрзал на стуле, - слушай, а ты? – А что я? – Ты девичник устраиваешь? – Где, в Детройте? – Она прыснула, - у меня здесь знакомых – два с половиной калеки, да и те – сплошь мужики. Они тут все – заложники мёртвого города. Амбициозные ребятки из разных штатов, которых заманили огромным, жирным куском пирога. Просто никто не предупредил, что пирог просрочен и воняет безнадёжностью. Вики, например, клюнула на квоту, открытую молодым специалистам. Криминальная обстановка Детройта была такова, что за неделю он перевыполнял годовой план всей Юты по количеству преступлений. Поэтому и копам, и врачам, и криминалистам, и учителям давали зелёный свет и всякие бенефиты, словно посудине прежде процветающего города ещё можно не дать затонуть, заткнув дыры их профессиональным тщеславием. В былые времена Детройт действительно был могучей промышленной столицей штата Мичиган. Но эти «былые времена» датировались годами задолго до самой Виктории. Раньше тут стояли автомобильные гиганты – Форд, Крайслер, Дженерал Моторс, - они выпускали свои блестящие машинки и создавали такое количество рабочих мест, что Дейтройт разнесло до двух миллионов жителей, как чирий. А потом грянул нефтяной кризис – сначала 1979-го, потом 2008-го, - заводы позакрывались, те, кто мог уехать, давно уехали, те, кто не мог, остались, а те, кому нечего было терять, превратили районы в гетто. Но госбюджет США не бросал попыток спасти приграничную резервацию, вливая сюда деньги, сравнимые с десятком космических программ Илона Маска. А Уокер просто хотела откусить от подобной щедрости как можно больше, согласная получать тройной оклад в связи со службой на опасной территории. Вот и пошла в программу «Ковчег», рассчитанную на год. Это было два года назад. – Тогда давай устроим тебе мальчишник. Я помогу. – Заговорщицки подмигнул Джейкоб. Он прибыл в город в рамках той же программы, ещё и супругу притащил, но лишь семь месяцев назад. – Твои яйца покрепче многих в этом кабинете. – Неа, - отрезала Вики. Повеселиться она, может, не прочь, но ей двадцать восемь уже завтра, и по такому случаю криминалист намерена рвануть самолётом в калифорнийский Оксфорд на уикенд, ко всем своим студенческим товарищам. Там она проставится сразу по двум поводам – день рождения и будущий брак. – Обещай подумать. – Ок. – Подумаешь? – Уже подумала. – И что решила? – Неа. – Сучка, - беззлобно подытожил детектив. Уокер не любила, когда ей что-то навязывали. Иногда это помогало, иногда мешало, но это было в ней всегда и с этим требовалось смириться. Любая идея должна была приходить в голову Виктории сама или находить там отклик, а не втюхиваться чужаками, словно товар коммивояжёра в дверях дома. Кстати о доме. Отцовский дом она продала с год назад под недовольные шепотки соседей, едва завершилась пустая, безжизненная суета похорон и поминок Лайонела Уокера. Глиобластома головного мозга – злокачественная, неоперабельная, на поздней стадии, с метастазами по всему телу – от кишечника до пальто. Папа тогда пошутил, что собрал джек-пот на первом же посещении онколога и что зря игнорировал лотереи все эти годы, с таким-то везением. А она ничего не шутила, ревела белугой и понимала, что теперь останется одна. По-настоящему одна, а не так, как в общаге или в другом городе. – Макграт! – От дверей раздался зычный вопль. – Ты где шляешься? – Блять. – Джейкоб сполз по стулу как можно ниже, словно за всей компьютерной техникой, высящейся перед Уокер, его огромный, чернокожий напарник Айк Бадди его не заметит. – Эта Белоснежка слишком идейная, - зашептал детектив, - помяни моё слово, сейчас подкатит и скажет: «Ирландская жопа, я только что был у Сандерса, патрульные вызывают подкрепление, погнали!». – Ирландская жопа, - не прошло и пары секунд, как Бадди возник у стола, - я только что был у Сандерса, патрульные вызывают подкрепление, погнали! – Он повернулся к Виктории, - Вики-тики-тави, привет. Э-э-эм… а чего вы ржёте? – Джейкоб смешную шутку рассказывал, - девушка утёрла слёзы, выступившие от хохота. – Привет, Айка-зазнайка. – Поня-я-ятненько, - протянул афроамериканец. – Кароч, Вики-тики-тави, ты тоже собирайся. – А я вам зачем? – Свидетельница есть, но не мобильная. Бабка в доме напротив, сидит в инвалидном кресле. Проще – к ней, чем её – к нам. – Он почесал кончик широкого, расплющенного, как у рестлеров носа. – И эта… патруль говорит, там маньяк. Убийство. Сплошной фарш. – О, маньяк! – Джейкоб заметно оживился, вскакивая с места. – У нас маньяк, братья! – Он опустил глаза на Уокер, - и сёстры! По коням! В среднем люди могут найти одной и той же части тела примерно десять литературных эпитетов, словно экзамен сдают. Но Виктория Уокер давно придумала свой перечень полезных словечек, которые помогают им сориентироваться – «мясистый», «толстогубый» или «кожа, как мексиканская лепёшка». И ей нравится быть одной из тех, кто ловит злодеев.***
В Детройте дождь, и надо сказать, это самый частый турист в городе-призраке. Сколько Виктория помнила себя в этом сити, столько здесь лил дождь – то мелкий и колючий, как картечь, то по-летнему тёплый скорострел, но сейчас, в конце октября, дождь шёл из тех, про которые говорят «стоит стеной», и от которого мёрзнут уши. Дворники в служебном Чарджере пахали на пределе возможностей, но всё равно не справлялись с ливнем. И, паркуясь в районе Делрей на ощупь, криминалист находила в этом божественный символизм – в Детройте каждый день есть, кого оплакать. – Скотская погодка! – Джейкоб вбежал в лифт в последний момент, отряхиваясь и ерошась, как бойцовский пёс. Он и внешне походил на собаку, но очень красивую, накаченную собаку – с этими своими челюстями, выдающимися вперёд, и торчащими ушами. – Трусишки не промокли, Вики? – Сухо, как в Атакаме. – У них такая манера общения сложилась с самого начала. Он отвешивает ей пошлые шуточки, намекая, что не прочь вдуть, а она его отбривает без всякой изысканности. Весело всем, не только им двоим. – Ставки? – Преступление на почве ревности! – Тогда я поставлю на наркоразборки банд. – Никаких неожиданностей! Забились! – Они слегка стукнулись кулаками в привычном жесте, чётко следуя ритуалу. Каждый раз, когда у департамента было убийство, случался этот короткий диалог, и каждый раз Виктория проигрывала солдату Джею, Айку, Тому или кому ещё из оперативников. Поэтому шпилька про Уокер с её преступлениями страсти имела под собой законную почву, хотя, честности ради, весь убийственный криминал в городе, так или иначе, был связан с наркотрафиком. Из снежного соседа сюда, в перевалочный пункт под названием Детройт, поступало столько метамфитаминов, что ими можно было проложить границу от Аляски до Мексики. – А ты зачем вообще поднимаешься? Твоя бабуленция в доме напротив. Поди от окна не отлипает сутками и расскажет не только приметы, но и кто ширяется, кто дубасит жену, а кто изменяет. – Её сейчас Айк допрашивает. И если это серийник, я хочу посмотреть! – У неё в карьере маньяков ещё не было, если не считать чикагского священника, растлевавшего мальчиков. Но там такая неоднозначная история, что Вики до сих пор не уверена, прикасался ли к ним приходской отец хотя бы пальцем, не говоря уж про другие части тела. – Лады-туды-сюды. Ты – художница, а значит наблюдательная. Взгляд у тебя цепкий, может заметишь то, на что у нас глаз замылился. Заметит она, как же. Детройт называют частью «Ржавого пояса США», а следовало бы окрестить серой хмарью. Выезжаешь за пределы и картинка совсем иная – солнышко светит, птички поют, травка зеленеет. Въезжаешь обратно – бац! – насыщенность и контрастность свинтили, как пробег угнанной тачки, а потом устелили всё застиранной тряпкой, через которую приходится смотреть на город и плыть в блеклом тумане среди многоэтажек, уже ничего не замечая. «Как парить в грозовых облаках», - подумала Виктория, впервые попав сюда. Откуда эти поэтические сравнения в голове, она не знала. Но грешила на художку со всем её творчеством. Это у Уокер факультет вполне прикладной, пусть и по живописи. Но рисование – почти математика, чёткая наука: там и пропорции, и правила, и золотое сечение, и свойства красок и масел, и компьютерный дизайн. А были другие факультеты: в танцевальном классе людей от мира сего она вообще не встречала, да и на актёрском каждый мнил себя будущим Джеком Николсоном и особенным человеком. В общем, вряд ли она заметит что-то, чего не заметят оперативники, но посмотреть хочется. Вида крови и трупов Вики не боялась, она после аварии сама выползла на просёлочную дорогу из машины, напоминая большой, красный сгусток. В столкновении лобовое стекло пало первым: разлетелось на сотни осколков и изрешетило лицо и плечи. Вот в таком виде Викторию и нашла женщина с малолетним сыном спустя минут двадцать после автокатастрофы. Имени её она так и не узнает, потому что отключилась на разделительной полосе раньше, чем приехали парамедики. Придя в себя через трое суток, Виктория сначала увидела отца, а уже потом крайне недовольного врача. «Зачем вы вылезли из автомобиля?!», - он окажется ужасно зол: «У вас травма позвоночника, вам даже позу нельзя было менять». Да откуда я знала, только и пожала плечами Вики и почувствовала, что плечи неподвижны. Потом ей скажут, что в ней теперь титановая пластина, что нервные окончания были порваны и связь головного и костного центров нарушены, что нужно время, чтобы функции восстановились, и что ходить она будет. А если не пропускать физиотерапию, то бегать, прыгать и даже скакать на родео, вздумай Уокер обнаружить в себе техасского ковбоя. Так и вышло, потому что трудилась она прилежно. Сначала тебе говорят «Пошевелите пальцами ног», и ты выполняешь команду, но ничего не происходит. Из-за этого ты бесишься, потом плачешь, потом приходит апатия, которую ты запиваешь калорийными молочными коктейлями, поставляемыми отцом, как барыгой, прямиком в палату, а когда к апатии добавляется плюс одиннадцать фунтов и заметный животик, тебя снова разбирает старая, добрая злость. В общем, на злости она и выкарабкалась. Так возненавидела своё никчёмное состояние размазанной медузы вдоль берега, что на сто какой-то раз взяла и пошевелила. Этими. Долбанными. Пальцами. – Стоять! – Джейкоб замер в дверях квартиры, полностью преграждая путь. – Стоять, Уокер. Не надо тебе… - он сглотнул, - не надо тебе сюда. Но поздно. Макграт крупный, но невысокий. Может на пару дюймов выше самой Виктории в модных, глянцевых ботильонах с каблуком. И у той сейчас чувство, что все чудовища, порождённые её снами, орудовали в этих апартаментах. Проблемы со сном начались сразу после аварии, но не стояли так остро, пока лекарства в капельницах миксовались с седативными. Это уже потом, когда она выпишется и уйдёт с двумя шрамами на лопатках, зато на своих ногах, сны станут мощными, как наркоманские приходы, хотя Вики не с чем сравнивать. Она десятки раз поинтересуется у курирующего её доктора, может ли травма спины спровоцировать такие сновидения, и раз за разом будет получать отрицательный ответ. У неё не было ушиба головы, её голова была чуть ли не единственным местом, которое никак не пострадало, если не считать заживших порезов. Но если она настаивает, её готовы отправить к мозгоправу, а тот, в свою очередь, выпишет Уокер психотоники. Виктория не настаивает и не хочет: не чувствует необходимости в психотерапевте и трезво рассуждает, что ясность ума без антидепрессантов ей дороже, чем избавиться от навязчивых снов. Во-первых, не все из них пугающие, во-вторых, окончательно проснувшись, она помнит примерно ноль с хвостиком. Остаются только смутные, необъяснимые образы, пропитанные библейщиной, да привкус гари. Вдоволь уродливого, вдоволь красивого, вдоволь «внеземного». И она предполагает, что слишком увлекалась творчеством старика Босха в институте, а пост-аварийный год без секса довершил остальное. Поэтому люди-птицы из снов сливаются там в единых оргиях, отращивая щупальца, зубы-колья и мечи вместо обглоданных рук, а останки тел сношают и жрут гигантские насекомые. Из задниц тех вылетают бабочки. Рассказывать в компаниях подобные истории не принято, точно не зарекомендуешь себя стендапером. Вот она и не рассказывала никому, что ей мерещится в царстве Морфея, пока – потную и душную – Викторию однажды не разбудил Уильям. – Ты стонала. – Что? – Уокер затрясла белокурой башкой, прогоняя остатки сна. – Ты стонала и что-то шептала. – Ну, может, мне порнушка снилась, а ты возьми и выключи этот фильм! – Не так стонала. – Он снова перекатился на спину – крепкий, темноволосый, высокий. До аварии Вики встречалась с блондинами, будто бы отдавая дань своей подростковой влюблённости в постеры Джастина Бибера. После – вкус подменили. В еде, в одежде, в выборе мужчин. – А как? – Как будто тебя ранили. – Не забывай, я – немножечко коп. Может это моё подсознание сублимирует всё то гавнище, с которым приходится иметь дело. – Расскажи. – Рассказать что? Гавнище? – То, что тебе снилось. – Ох, Уилл, если бы я только помнила… – Так не бывает, какие-то картинки должны остаться в памяти. Он оказался прав и он оказался отличным слушателем. Перебивал нужными вопросами, когда она старалась вспомнить подробности наглухо отбитого сна, и так и сыпал уточнениями: «Погоди-погоди, а куда потом делся гном с лицом твоей покойной матери?», «А дьявол угрожал всем или только тебе?», «Младенцы смотрели больше с похотью или с презрением?». А ещё он оказался первым мужчиной, в чьих объятиях было спокойно и тепло. Но сейчас про объятия ей не думалось. Прямо в центре прокуренной гостиной, по-христиански раскинув руки, покоилось тело. То, что от него осталось. Нет, сам труп мужчины лет сорока казался вполне целым, правда голым, но то, во что превратились его руки, было до мерзости узнаваемым. – Чем его? – Джейкоб вынужденно пропустил Уокер, заходя внутрь. Всё равно уже увидела. – Пока не знаю, - мужчина в белой одежде криминалиста сидел на корточках возле жертвы и складывал в стерильный пакет мелкую, белую крошку. – Это кости. – Рук? – Ноги, как видишь, невредимы. – Убийца что, сюда асфальтоукладчик загнал и проехался по ладоням? – Без понятия, Макграт. Никаких идей! – Звуки рвоты в сортире убитого заставили всех неловко замяться. – Патрульный, - уточнил криминалист. – Он такого не видел. – Они, пожалуй, тоже. Сплошное месиво там, где были руки, вплоть до локтей. И если приподнять одну за предплечье, может показаться, что покойный нацепил ажурный блузон века эдак XVIII, бахрома которого мотнёй свисает вниз. – Я не нахожу синяков на коже, кровоподтёков от ударов, и всё это выглядит так, словно… – …кисти просто прижали к полу с нечеловеческой силой, пока те не расплющились, - раздался голос из дверей. Виктория вздрогнула. Мужчина возник прямо за спиной, и она оказалась ближе всех, инстинктивно отодвигаясь в темноту коридора. Немолодой уже, к пятидесяти или чуть больше, но это из-за седины. Высокий, даже слишком, из-за роста тот выглядит худощавым, хотя под костюмом очерчены бицепсы. На носу очки-хамелеоны, но они тёмные для этой каморки. Значит стёкла сразу вставили цветные. Может дальтоник? Или предпочитает жить в солнечном Детройте, компенсируя недостаток ультрафиолета бронзовыми линзами? – ФБР… - Джейкоб манерно закатил глаза. – Только вас нам не хватало. – Почти. – Не особо рассматривая присутствующих, неизвестный направился к трупу. – Интерпол. Агент Смит. Подданный Её Британского Величества. – Ого. Какой важный дяденька к нам прилетел! – На англичан у Макграта генетически срабатывала классовая ненависть, хотя Джейкоб сроду не бывал в родной Ирландии и сыпать мог разве что проклятьями давно почившего прадеда, когда-то, вынужденно, эмигрировавшего за лучшей жизнью. – Давно ли международных легавых заинтересовала криминальная жизнь Мичигана? – Сегодня. «Немногословный и привлекательный мужик», - подумала Вики, наблюдая, как тот присаживается рядом с экспертом и внимательно рассматривает почти чёрные линии вокруг тела. – Зуб даю, это не серийник, Смит, - прокаркал солдат Джей. – Бандитские разборки, Смит. Может он задолжал одной из группировок, может украл наркоту, Смит. И вы нам улики топчете, Смит. Не знаю, как в Лондоне, а у нас не принято шастать вокруг криминалистов, пока они не соберут все образцы, Смит. Кстати, «Смит» - это настоящая фамилия, Смит? – Нет, не настоящая. – Агент даже головы не поднял, проигнорировав выпад. Лишь потёр пальцами один из следов около тела и поднёс те к носу, пока лицо Макграта из просто веснушчатого становилось помидорным. – Я думаю, это камедь. – Пискнула Виктория из полумрака холла, заплывшего вонью дешёвых кроссовок. Ситуация накалялась, и ей захотелось как-то сместить вектор беседы. – И ещё ацетоном пахнет. Или отбеливателем. А дальше произошло то, чего никто не ожидал. Британец нервно дёрнулся при звуках её голоса, вскинул взгляд в поисках и попытался встать, но лишь осел и слегка завалился назад. – Это кто сказал? – Я, - она шагнула к Джейкобу, оказываясь точно под унылой лампой-вентилятором. Хотя на кой ляд такая в Детройте, вопрос на засыпку. Тут ни мух не бывает, ни духоты, которую требуется разогнать. В этом городе из живого только люди, да и те норовят друг друга грохнуть. Даже дождь в Детройте похож на привидение: он давно утонул в Великих Озёрах, а городу остался неугомонный призрак. – Вики Уокер, художник-криминалист. Агент встал, не сводя с неё взора, и, как Виктории показалось, подошёл на негнущихся ногах. – Вы правы. Это сера. – Ушная? – Макграту не понравилось, как мужик лупится на самую сочную сóску всего департамента полиции США по мнению самого Макграта, поэтому он сделал то, что посчитал правильным, слегка задвинул Вики плечом. – Солдат Джей, сера – это разновидность смолы. – Она недоумевала, почему иностранец так внимательно её осматривает. За очками не видно, но глаза она сейчас кожей чувствует, и те блуждают от обувки до макушки и останавливаются на лице. – Если её поджечь, будут такие следы. Мы в институте, - она хмыкнула, - опыты ставили в рамках изучения всего, что горит, и чем художники рисовали в старину. – Эй, человек-капюшон, это сера или не сера? – Со всей бестактностью Макграт обратился к криминалисту. – Трудно сказать до анализа, но очень похоже. По крайней мере, это точно не следы обычного огня. Будь тут пожар, линолеум бы поплыл. Он самый грошовый, совсем плохого каче… – Зачем вы прибыли? – Смит перебил, продолжая смотреть на девушку. – Разве ваша работа не заключается в том, чтобы составлять фотороботы в отделе? – Да вас явно в Гугле забанили, - огрызнулся Джейкоб, - с таким-то информационным вакуумом. У нас свидетельница нетранспортабельная в доме напротив, она видела подозреваемого. – Опросили? – Ещё нет, - Виктория по-удобнее перехватила планшет, - как раз собираюсь. – Я пойду с вами. – Стоп-игра! – Макграта аж затрясло, - где ваше удостоверение, Смит? Британец устало выдохнул и жестом фокусника распахнул документы у детектива под носом. А ещё – Уокер была готова поклясться! – смешно и недовольно повёл бровью вверх. Совсем немного, но достаточно, чтобы та выползла из-под оправы, а Вики её заметила. – Уверен, когда вы вернётесь в свой офис, на столе будет ждать факс о моём приобщении к делу, который позволит заполнить информационный вакуум вашей головы, - агент посмотрел на бейдж, - Джейкоб Макграт. Хотя бы на время.***
Как и предполагал коллега, пожилая женщина оказалась страшно болтливой, хотя вид её удивил. На первый взгляд Виктории примерещилось, что перед ними не развесёлая бабулька, что любит подсматривать, а какая-то древняя ведьма с крючковатым носом, готовая прямо тут раскидать карты Таро, щедро лить кофейную гущу на блюдце и жестикулировать над гадальным шаром. За все полчаса, проведённые в гостях словоохотливой свидетельницы по имени Сабрина Вуд, спутник Уокер лишь дважды вступал в разговор. Первый раз, когда они здоровались, а второй, когда он ткнул в планшет, где уже чернел набросок фоторобота, и сказал «Думаю, миссис имела в виду более треугольный подбородок». «Может да, а может и нет. Ты же не читаешь её мысли!», - она фыркнула, но подправила рисунок. Агент так пристально смотрел на Сабрину, что Вики стало смешно от самой идеи. – Очень похоже! – Миссис Вуд охотно закивала на итог работы. – Но я не видела ни драки, ни убийства, молодые люди! Только их, говорящих в окне прошлым вечером. Вашим ребяткам я всё рассказала. Дома тут близко – панельные, кирпичные, страшные. Оконные проёмы дышат друг другу сопло в сопло, а в темноте и при включенном свете напоминают аквариумы. Да и сама свидетельница жаловалась на отказавшие ноги, но никак не на остроту зрения. – Что думаете, Вики Уокер? – Когда они оказались в лифте, она обратила внимание, что Смит не пропустил её вперёд. Зашёл первым и теперь стоял сзади. Его она видела в отражении большого, хоть и заляпанного зеркала с кривой трещиной строго по центру. Забавно, что именно та сейчас служила сюрреалистическим разделителем между ними. – Про бабушку? – Да, про эту каргу. Она улыбнулась, понимая, что сравнение с ведьмой пришло в голову не ей одной. – Я уверена, она не выдумывает. Ей скучно, она прикована к инвалидному креслу, вся жизнь в четырёх стенах, поглазеть на соседей – главное развлечение. – Она не врёт. – В ответ сухо кивнули. – Заметили что-то ещё? – У бабушки? – Ни у кого другого мы не были. – Слушайте, Смит, я – не фанатка Клариссы Старлинг. – Он не понял, а, вероятно, и не смотрел «Молчание ягнят». Чуть нахмурил лоб и уставился даже не в отражение, а куда-то ей в затылок, хотя эти чёртовы линзы очков не давали никакой гарантии, что Виктория права. – Я имею в виду, что я – не детектив. Игры в молодого напарника и зрелого наставника не по мне. – Вы сразу поняли, что подле мертвеца следы серы и что жертву мыли отбеливателем. Теперь мне интересно независимое мнение по другим вопросам. – Ну хорошо, - она повела плечами в примирительном жесте, - Сабрина Вуд одинока. Детей у неё нет и не было, на стенах ни одной фотографии. Мебель дорогая, но дом и район – почти гетто. Их ещё называют «кирпичными особняками», прямо как в одноимённом фильме. Видели? – Не думаю. – А я смотрела, - она улыбнулась, вспомнив что-то своё, - давно, в году тринадцатом, мне тогда было… – Девятнадцать лет. – Откуда вы узнали? – Вики присвистнула, поворачиваясь к Смиту. – Вам меньше тридцати, это видно. Но вы работаете там, где за вредность должны давать молоко и куда не возьмут без опыта. – Уголки его губ едва заметно дёрнулись вверх, - а ещё вы сказали про институт, значит закончить его могли не раньше, чем в двадцать три, двадцать четыре года. Остальное я просто посчитал. – Я поняла, ваша ненастоящая фамилия – Смит, настоящая – Холмс. – Да как угодно, - теперь улыбка стала чуть заметнее. – Вообще я хотела сказать, что смотрела этот фильм, потому что у актёра, сыгравшего главного героя, тоже была фамилия Уокер. Пол Уокер. – И что с ним случилось? – С героем? Он всех победил. А актёр погиб в автокатастрофе сразу по окончании съёмок. Это был его последний фильм. – Как символично. – Что, простите? – Я сказал, как трагично. – Значит послышалось, - может и правда показалось, но то, что на слове «автокатастрофа» кадык британца сделал характерное движение, будто тот сглотнул ком, она видела ясно: стоял тот близко, а его рост как раз позволял Виктории невзначай упираться глазами в шею. – Про миссис Вуд… я думаю, она из числа тех, кто родился и вырос в Процветающем Детройте, а выбраться из Детройта Загнивающего уже не смог – может меланхолия не позволила, а, может, её соцвыплаты по инвалидности не годятся для таких пертурбаций. Она продала дорогую недвижимость и въехала сюда, прихватив кое-что из прежней мебели. – Вы… Договорить у него не вышло. Неожиданно померк свет, а лифт затормозил с жутким скрипом, мгновенно становясь чудищем, прогладывающим себе траншею в горе, но наткнувшимся на преграду. – Дьявол! – Ни темноты, ни замкнутых пространств Вики не боялась, но не боялась их только по отдельности. Зато совокупность факторов заставила ощутить, как под слоем одежды, там, где под лопатками теперь уже навсегда белели шрамы операции, полез холодный, липкий пот. Визави словно почувствовал и заговорил успокаивающим тоном: – Не призывайте Лукавого, вдруг услышит. – Если он включит электричество, я не против. – Этот лифт работает от электрической энергии? – Да, это старый жилой фонд, тут всё от сети, а подстанция дохлая, свет в подобных районах периодически шалит. – Она решила не добавлять, что когда освещения нет, шалит не только свет, но и разного рода шваль. Риски минимальны, сейчас день деньской. – Говорите! – После нескольких нажатий кнопки вызова, нащупанной Уокер, из приёмника донёсся металлический, женский голос, - говорите, что случилось! – Мы застряли. В лифте вырубился свет. Шестой округ, Форт-стрит А11. – Заявка принята! – Прожамкали железом, после чего операционистка тут же отключилась. – Ну всё, теперь только ждать. – Виктория поёжилась, пытаясь сориентироваться: её собеседник всё ещё там, где стоял, или привалился к стене, прямо как она? – Вам некомфортно? – Голос раздался ровно оттуда, где она видела Смита в последний раз. – А вам? – Меня устраивает, что я не вижу своё отражение. – Нежданное откровение, - она действительно удивилась: мужик-то шикарен для своих лет, а в молодости, поди, давал жáру всем красоткам. – Вы ведь не из Британии? – Криминалист решила сменить тему. – Почему вы так думаете? – У вас нет акцента. Идеальный «американский», как сказала бы моя школьная учительница. – Моя школьная учительница обычно говорила «Спуститесь на землю, жи́во!», - на той стороне тьмы явно ухмыльнулись. – Но вы правы, - он тут же изменил тон, - я – американец по происхождению, гражданин Великобритании по паспорту, а проживаю, в основном, во Франции. – Логично, ваша штаб-квартира в Лионе. – Любой коп, и даже около-коп вроде неё, в курсе, не такие уж они тут и придурки в США. – Почему художник-криминалист? – Долгая история. Почему Интерпол? – Долгая история. – Вы – чисто змей, Смит. – Мысленно Виктория проговорила это трижды, - вползаете в потёмки чужих душ. – Будем считать это частью моего предназначения. – Предназначения? Ого, как театрально! – Профессии. Не становитесь старой брюзгой. – Окей, но философской притчи не ждите. Моя история банальна и прозаична. В детстве моя мать погибла в автокатастрофе, а виновник отмазался. Ну а в возрасте двадцати четырёх в аварию угодила я, и снова никаких виноватых, хотя был чёрный минивен, который согнал меня в овраг и буквально расплющил бампером о дерево, но тот не нашли. Да и не искали особо, дорога-то просёлочная – ни тебе камер, ни свидетелей. – От чего-то в лифте стало жарко, и Вики решила, что они успели надышать. – Когда оклемалась спустя несколько месяцев, поняла, что рисовать пухлых херувимов и раскаченных божков в белоснежных туниках – это не моё. – Ваше – сражаться со злом? – Вроде того. Мой маленький фронт не виден, но он есть. – Меньше всего вы похожи на женщину, которая пашет на страже Отечества. – Сочту за комплимент, - он что, её клеит? Нет, зрелые папики Уокер не привлекают. Хотя в Калифорнии у неё живёт подружка, которая была бы рада такому знакомству. – Вы тоже какой-то подозрительный «агент Смит», агент Смит. – От чего же? – Соврали, что британец. – Не врал, а не вдавался в подробности. – Допустим. Но контакт с моим коллегой, с которым вам предстоит работать, вы наладить не пытались. – Ваш коллега – тупой идиот, который в вас влюблён. – Что? Нет! Конечно нет! По обоим пунктам. Джейкоб женат, и он – отличная ищейка. – Что-то ещё? – Оскалились из темноты. – Да… - женщина задумалась, припоминая, что её смутило. – В квартире жертвы вы сказали «Вы опросили?», имея ввиду Сабрину Вуд. Но правоохранители… замечу, любые правоохранители!.. говорят «допросили». – Я… – Погодите! – Виктория перебила, всплеснув рукой, и поняла, что задела лацкан чужого пиджака. То ли не рассчитала взмах, то ли «британец» сделал шаг навстречу. Может от того ей так жарко, раз они близко? Даже мокро, но без вязкого пота, и на том спасибо. Словно гладят и баюкают маревом. Да и воздух не кажется затхлым, вентиляция ведь не прекращала работать; та, в отличии от лифта, не зависит от электричества. – Предположим, это можно списать на Францию, в которой вы живёте, хотя я уверена, в Интерполе сплошь многонациональная публика, и все разговоры идут на английском. Но вот «электрическая энергия», «на страже Отечества» и, особенно, «подле» меня смущают. Кто говорит «подле» в 2022-м году? Столетние деды? Рип ван Винкль, проспавший двадцать лет? Реинкарнация Генри Миллера? – Не двадцать, - она услышала, как он поджал губы, - а три. Три с половиной. Скажем так, я находился в зоне боевых действий на территории менее развитых государств. – О-о, - ей стало неловко за свои понты, - Афганистан? Или, может быть, Сирия? – Вы же понимаете, что я вам не отвечу? – Но попытаться стоило. – Уокер почудилось, что в его пальцах мелькнул огонёк. – У вас зажигалка? – Это ваше воображение играет с вами шутки. – И переигрывает. – Ведь точно видела золотого светляка в чужой ладони. – Ладно, Смит, раз уж мы всё равно ждём, может быть расскажете про маньяка? Пассажиром поезда вашего с детройтскими парнями расследования я не буду, но утолить любопытство – ваш святой долг. – Святой?.. – Агент гоготнул. – Пусть так. Будете. – Что? – Вы будете моим напарником в этом деле. – Я не могу. – Зато я могу. У меня абсолютный карт-бланш от ваших властей, я могу привлечь к сыску того, кого посчитаю нужным. И вы… - он странно помедлил, - …мне нужны, непризнанный гений рисования. – Что вы сказали? – У неё на лбу выступила испарина, как от внезапной лихорадки. – Непризнанн-ый гений рисования. – Почему его голос стал таким хриплым, мать твою? – Мне нравится, - Виктория спешно проморгалась во мраке и собралась, - но Макграту и Бадди нет. – Плевать я на них хотел. Отбросы! – Это прозвучало так неожиданно экспрессивно и так не соответствовало образу Смита, который уже сложился в голове Уокер, что она всерьёз задумалась, не подменили ли агента в темноте. – Но будет одно условие? – Какое? – Мы не должны спать, - с кошачьей ленцой выдал собеседник. – Простите? – Она опешила: не больно-то и хотелось – это раз, «А он там не охренел?» - это два. – Мы не должны спать в эту ночь. – Судя по смешку, агент оценил её растерянность. – Мы будем расследовать. – Мне, в мои почти двадцать восемь это не составит труда, а как там ваш пятисотлетний организм вывезет, думайте сами. – Тысяча пятисотлетний. – Он засмеялся – открыто и дружелюбно. – Вывезет, не переживайте. – Вы что, «сова»? – Я – человек, который завтра в полдень улетит обратно. – Ах вот к чему спешка! Золушка тусовалась до полуночи, Интерпол – до полудня. – Да, Вики Уокер. – У этого мужчины уникальная способность произносить её имя удивительным образом. И криминалист не в силах объяснить, что именно с ним не так. Это нечто на уровне ощущений, совершенно подсознательное, от чего на руках и копчике вздымаются волоски, но вздымаются приятно. Будто… она задумалась и вдруг поняла: «Будто встретила старого знакомого!». – Но если мы не успеем до двенадцати, обещаю, меня сменит мой протеже. – Даже так? Ну что ж, я совсем не против. – Здесь, в жарком, вмиг ставшим напоминать калифорнийский воздухе идея принять участие в расследовании показалась отличной. – Вы слишком быстро согласились не спать со мной до утра. – Опять эти двусмысленности. – Вы живёте… одна? – Я… - гулкая вибрация мобильника в сумке нарушила атмосферу. – Извините, Смит. – Уокер порылась и достала айфон, - Уилл! Приве-ет! Да-да, на работе, на выезде! Алло… Алло, ты меня слышишь? Дьявол, в лифте плохо ловит! Уильям, я говорю, что я на выезде, позвоню позже. Уилл?.. Уильям?! – Бесполезно, соединение отключилось, заставляя рассматривать заставку экрана и одинокую полоску связи в правом, верхнем углу. – Вы мне не ответили. – Что? А, да. Я живу одна, если речь о квартире. Но я не одна, если речь обо мне. – Она растянула губы в улыбке, полагая что сейчас, в свете айфона, собеседник различает черты её лица, и демонстративно потрясла гаджетом, - как раз жених звонил. – Зачем-то добавляя, - у нас свадьба через месяц. – Где-то в шахте раздался хруст, и Вики честно обрадовалась: значит ремонтники прибыли. – Но не здесь, а в Чикаго. – Это поэтому на телефоне стоит фотокарточка собора, а не счастливые голубки́? – Мужчина прозвучал глухо, резко, напоминая рваный телеграф. – А это миланский Дуомо, - она просияла, - но вы, наверняка, признали. Ужасно туда хотела, сама не знаю почему. Вот именно к этой достопримечательности, город меня не впечатлил. – Знаю. – Эм-м… что?.. – Говорю, узнаю́. – Слушайте, Смит, - она убрала мобильный и уставилась в тот угол, где последний отблеск экрана очертил его силуэт, - сейчас почти тринадцать, нам предстоит провести вместе сутки… как мне вас называть? – Чем вас не устраивает моя фамилия? – Тем, что она не ваша. – Вы думаете, я скажу своё настоящее имя? – Нет, но соврите так, чтобы оно хоть немного походило на то, что вам дали при рождении. Зависла пауза, которой даже Уокер, даже со всем своим перечнем подходящих словечек, не могла подыскать описания, пока… – Леонард. – Что ж, - её нагло перебили двери лифта, с лязгом распахнувшиеся на втором этаже безо всякого света. – Ну наконец-то! Они аварийное открытие дёрнули! – Угу. – Он слегка толкнул её в спину промеж лопаток. – На выход. – Вы не слишком вежливы, Леонард. – Он что, печка с углями? Там не ладонь, а адский утюг с функцией отпаривания. – Ллойд? Лиам? Может быть, Лайонел? – Смит ей по возрасту плюс-минус в отцы годится, окажись он не слишком аккуратен в юности, так может и имя совпадает? – Ленни? Льюис? Луис? – Они вышли из подъезда, и Детройт удивил: выключил дождь и давал среди серых туч представление с тщедушным, обоссанным ливнем солнцем. – А, может, вы из знатной семьи… м-м, тогда какой-нибудь Людовик. Или Линкольн. Или Лисандр! – Виктория. – Леонард. – Замолчи-и-и… От внезапности девушку пробило током. Она даже голову запрокинула, впериваясь в лицо перед собой. И на какое-то идиотское мгновение ей показалось, что под тёмным очками, сползшими пониже, блеснуло красным. Да что это за странный мужик попался? Одно сплошное «показалось» и никаких предпосылок к миражам. – Не помню, чтобы мы переходили на «ты». – Ты верно сказала, нас ждут сутки в трудах. Я решил, что мы перешли на «ты». – Хорошо, Леонард, я буду тебе тыкать, - она мстительно сощурилась. – И ты права, у меня знатное происхождение, но я не говорил, что моё настоящее имя начинается на «Л», условием было «похожее». – А на что оно начинается? От бесхитростности он ухмыльнулся одной стороной рта: – Но и не отрицал, что не начинается. – Давай так, если я угадаю твоё имя, ты скажешь какое-нибудь кодовое слово, которое намекнёт на мою правоту. – Любишь быть правой? – Люблю, - честно покаялась Уокер. – Какое слово, Непризнанн…ый гений криминалистики? – Хм, - она покрутила головой, будто вокруг разбросано сто миллионов не самых ходовых формулировок, - …мы с тобой познакомились в лифте, пусть будет «лифт». – Это слишком просто, «лифт» в многоэтажном Детройте говорят на каждом углу. – Тогда… - молодая женщина задумалась, в подсознании крутилось нечто подходящее… «мы застряли в лифте… что за гнусный лифт…», - Г-лифт! – Что? – У Смита двинулась скула. – Гнусный лифт! Г-лифт! Нет такого слова и если сказать его чётко, с лифтом я не спутаю. – По рукам. – Он прочавкал это, с трудом разжав губы. – Ты сообщила, сейчас час дня. Рядом с вашим департаментом полиции есть кафе или бистро? – Да, кофейня «Винтаж». В здании через дорогу, адрес… – Найду. – Леонард по-пацански засунул руки в карманы, качаясь на мысках ботинок. – Встретимся там в два. С твоим руководством вопрос будет улажен, а коллеги… - он как-то особенно плотоядно ухмыльнулся, заставляя не сомневаться, у женщин Смит до сих пор пользуется популярностью, - …пусть горят в Аду. Зависти. Отъезжая со стоянки в воодушевлённом настроении, Виктория не заметила, как едва не столкнулась с фургоном лифтовой компании. Тот как раз парковался, глуша мотор: ремонтники прибыли на вызов.***
Фамилия «Смит» была ненастоящая, он не соврал. У него вообще никогда не было фамилии, потому что в местах, откуда он прибыл, тех попросту не существовало. Ни разу, ни на одном задании в бытность студентом, Люцифер не заселялся в гостиницу в такой спешке, как сейчас. – Паспорт, сэр. – Я показал тебе паспорт, ты убедился, что я – это я. – Незаметное движение пальцами, взгляд глаза в глаза. – Спасибо, сэр. – Ресепшеонист кивнул китайским болванчиком и с пустым взором стал программировать магнитную карту от единственного люкса в этой дыре. – Рады видеть вас в Детройте, сэр. – Он протянул кусок пластика, но пальцев не разжал. – Завтраки у нас… – Это неважно, у меня нет времени. – Люций выдернул прямоугольник и заспешил в апартаменты, потому что если не снимет с себя тряпки и не залезет под очень холодный, по-настоящему ледяной душ, у него мозги сварятся и другие органы спекутся. «Я думаю, это камедь». «А я думаю, что так не бывает! Это даже не номер один всех самых ебаных неожиданностей в любом измерении, это ебаное, невероятное Охуеть-Как-Это-Возможно». Он стянул с себя пиджак за порогом, рубашку – на пороге, а брюки и бельё были сброшены у входа в ванную комнату. «А актёр погиб в автокатастрофе сразу по окончании съёмок. Это был его последний фильм». «И ты рассказывала мне это, пока я шутил, что не все аварии одинаково полезны. Напомнить, при каких обстоятельствах? Мы были голыми. Мы трахались, как черти. Без «как». Ты кончила трижды. Дважды от моего члена, один раз – от языка. А потом мы лежали в твоей уютной, девчачьей постельке, пока Мими где-то шляндала, а, может, грела уши под дверью. И моя голова утыкалась в твою грудь, Уокер…». От душа никакого эффекта. Тело раскалено до боли, вены вздулись, а в глазах наверняка полопались сосуды, просто оценить этого Люцифер не может: сейчас он – существо без истинного облика, «вампир», который не отражается в зеркале. «Меня устраивает, что я не вижу своё отражение». «Зато тебя я в темноте вижу до каждой мелочи, а ты даже не в курсе. Удивлялась, трепетала ресницами, закусывала губы… Зачем мне зеркало? В нём не я, а почивший призрак, которого видят смертные. Без отражения я вижу себя – свои ноги, свои руки с чернеющими татухами… и тебя. Снова рядом. Снова! Ты представляешь, сколько раз я провёл ими в воздухе по соседству? Ты, блять, можешь представить, сколько раз я почти коснулся тебя пальцами? Около лица, вдоль шеи, возле твоих бёдер…». Холодный кран он выкрутил на полную, но налитый кровью ствол намекал, что дело это бесполезное. Без толку. Совершенно не реагируя на воду, член прекрасно реагировал на любое воспоминание, связанное с блондинкой. «Вы – чисто змей, Смит». «Орать хотелось, Уокер. В голос вопить, потому что ты меня сотни раз так называла. Ты и твоё животноводческое нутро с его баранами, индюками и змеями!». В лифте он мечтал завыть, потом начать кусать, трогать, приподнять её под ляжки, найти под облегающим мохером платья трусы и сорвать те к Лешему. А, может, просто сдвинуть, чтобы ни секунды не прощёлкать. Сам же видел, когда она подтянула чулки на поясе, пользуясь темнотой, и был готов кончить, как мальчишка, заливая себе брюки. «Кто говорит «подле» в 2022-м году?». «Тот, кто живёт в Средневековье. Волшебном, ебучем Средневековье, представляешь? Это тоже твоя фраза. Ты её выпалила, когда впервые посетила Цитадель со мной и с драконом. И это я про мамашу Уокер, а не про то безродное создание с синей чешуёй, что обитает на школьном дворе». Можно было бы применить внушение и ввести в искушение, но на неё не особо подействует. Никогда не действовало раньше – хоть на небе, хоть на земле, - не сработает и сейчас. «Три с половиной». «Не буду врать, они пролетели быстро. Когда ты уже не сидишь в академии, где время течёт наравне с людским, а борешься за собственный дом и за целое измерение, трахнутое грязнокровным ублюдком, месяцы становятся незаметными. Заметно в них только одно, там нет тебя… больше нет…». Замутило, как прежде. Он, когда голос её услышал там, в помойной норе очередной жертвы, себе не поверил, искренне решив, что у него галлюцинации пошли, и завидовал блюющим, сортирным звукам. Такая роскошь Люцию непозволительна, хотя он грезил пойти и выхаркать внутренности, обнаруживая среди них остатки всего того, что не прекращает к ней чувствовать. «У вас зажигалка?». «У меня стояк, об который ты колено сломаешь, если навстречу дёрнешься. И не начни я себе ладони жечь, то засосал бы твой рот в этом «г-лифте», вызывая твой шок и призывая всех своих демонов, моя родная…». Память до конца не сотрёшь, он это быстро понял. Не тогда даже, когда она стала рассказывать про кино всё то, что говорила прежде. И не тогда, когда на экране мелькнула копия Школы ангелов и демонов, построенная одним из тех Бессмертных, кого однажды, прямо как Уокер, сослали на Землю, не способные подчистить воспоминания полностью. Люцифер раньше это понял, сидя у бабки на диване рядом с Викторией, и слыша, как она насвистывает себе под нос мелодию разбитного, кабацкого клавесина. Он им аккомпанировал в столичной таверне три с лишним года назад. «И вы… мне нужны, непризнанный гений рисования». «Обхохочешься, да? Мы с тобой теперь ровесники. Тебе почти двадцать восемь лет, а мне всё ещё двадцать восемь по земным меркам лет. Смейся, бля. Ты фантастически красивая. Слишком хороша для Непризнанной. Даже больше, чем прежде, но этого – себе не льсти, - я не скажу». Он не искал встречи. Ни разу за эти годы. Зачем, когда сутулая мразь уведомил всех, что это было решением Виктории Уокер, которое тот просто исполнил, потому что мог? Ни одному слову, конечно, не поверил и сначала попытался убить новоиспечённого властелина двух полюсов, но знал, что не справится. И Ости с Мими тоже знали, отговорили, сообщив, что жива она, цела и невредима. Спускаться к Вики он себе запретил, потому что иначе убьёт: ну выдержит она один секс с демоном, второй, пятый, пока брызги былой энергии не растаят в ней окончательно, и тогда её просто не станет. «Я – человек, который завтра в полдень улетит обратно». «А не захочу, водоворот сам затянет, требуя сменить личность. Чёртово правило двадцати четырёх часов! И всё, что я знаю, это то, что новое «лицо» будет мужским, а глаза останутся красными. Остаётся верить, что божий промысел не подкинет облик ребёнка. Представлять, как я имею тебя, когда в витринах и зеркалах отражается пацан лет десяти, полное дерьмище даже для сына Сатаны». Люций не может её вернуть – в этом и проблема. Он даже просто убить её не может, потому что это нарушит Закон Равновесия, а ещё не даст никакой гарантии, что Уокер окажется на лобном месте, среди плавающих островов, иначе давно преступил бы любой закон. «У нас свадьба через месяц». «Нет». От мысли о другом мужчине корёжит и тошнит пуще прежнего. Понятно, что она не записывалась в церковные послушницы, не помня ничего конкретного, но ревность этим не усмирить. Хотя прав на такое чувство у него нет. Сын Сатаны, к примеру, всё помнил, но хватило-то на год, пока не оказался в постели Ости, которая то ли верила во что-то, то ли возложила на себя миссию доброй самаритянки, готовой заботиться о его взрывающихся яйцах. Люцифер хотя бы честен был, отрезав «Я люблю её и понятия не имею, когда это закончится и закончится ли». «Я знаю, - закрыла вопрос демоница, - люби кого хочешь, спи со мной. Это по дружбе и от безысходности: мы оба демоны и оба хотим секса, тебе нужен ясный мозг, мне нужна иллюзия, что ты можешь быть моим, а ещё мы из тех любовников, кому всегда было неплохо вместе». «Леонард». «Если вдуматься, Уокер, совпадает даже число букв». Какая-то детская выходка с его стороны. Даже скажи он имя, а она – его повтори, ничего не изменится. Но Люцию до наивного хочется верить, что Непризнанная – его персональный экзорцист: сможет угадать, значит уверует. «Ну наконец-то! Они аварийное открытие дёрнули!». «Мимо, глупая Непризнанная! Ты целилась, но промазала. Двери распахнул я. И если присмотреться к металлу, от энергии там остались вмятины. Но тут либо двери распахнуть, либо твой плащ…». Думать про плащ было опрометчиво, под плащом у Вики ноги, и те Люцифер уже мысленно раздвинул, вгоняя в горячее, податливое, истекающее смазкой тело член на всю длину. Так, как она любила. Так, как ей всегда нравилось. Когда её распахнутый рот, лишённый звука, был красноречивее любых стонов. Он опустил руку на плоть, ощущая пульсацию – если он не кончит, Уокер станет жертвой насилия со стороны старого хрыча под псевдонимом «Леонард Смит», потому что главное осталось незыблемым: «Я теряю от тебя голову, Непризнанная».***
Уокер читала, что на сон люди тратят целых двадцать два года своей жизни, и мысль ей не понравилась. Можно сказать, что смитовское предложение «не спать» попало в яблочко, устраивая по всем статьям, потому что от снов всё равно никакого прока. Здесь, в Детройте, пропитанном серостью, сны стали яркими до неприличия, и по утрам Уокер вставала разбитой, словно не ложилась. А после такого, пусть и мутного «кино», унылый пейзаж за окнами казался слабым мотиватором двигать на работу. – Самое то, чтобы ловить маньяков! – Агент переоделся и стал выглядеть моложе. Значительно моложе. Теперь на нём были чёрные джинсы, такой же чёрный бадлон и решительная в своей черноте кожанка. – Уверен, они не устоят в битве с моим воротничком. – Что будете заказывать? – За барной стойкой, куда они присели, возникла улыбчивая женщина в переднике. – Чай? Кофе? Газировку? – Мне – ничего, ей – кипяток с лимоном. – Откуда?! У-ух! – Вики поняла, он навёл в отделе справки. Или просто услышал краем уха, потому что о её нелепом пристрастии любят шуткануть у каждого кулера: «Однажды Уокер выпьет Мировой океан и слопает все лимоны». – Леонард, ты – шпион. – Всё может быть. – Он кинул перед ней папку. – Начни с фотороботов. Виктория послушалась, ловя себя на мысли: ей хочется ему перечить, но, по итогу, слушаться. Глупые, конечно, мысли, но участие в деле того стоит. – И что? – Она пролистала все портреты, включая тот, что был нарисован ей. – Это восемь совершенно разных людей – рост, возраст, цвет волос, особые приметы. Никаких совпадений. – А если я скажу, что всё это – наш преступник и он действует один? – Так не бывает, - девушка зашелестела рисунками, выбирая подходящие, - смотри. – Как вдруг поняла, Леонард соскользнул с барного стула и оказался у неё за спиной – с таким-то ростом немудрено, ему удобно нависать глыбой. – Грим можно наложить любой. Правило ушных раковин давно не работает. Как и надробвных дуг, челюстного каркаса и так далее… Изменить можно всё, включая возраст. – Даже странно, что Смит не сутулится: длинноногие хлыщи вроде него часто горбят плечи. – Но есть кое-что, что нельзя исказить кардинально. Это… – Рост. – Десять из десяти! – Художница потрясла двумя фотороботами. – Вот здесь, в показаниях, указано, что мужчина был ростом семь футов, а в этих – что сто шестьдесят три сантиметра. Это будет?.. – Она покусала губу, вспоминая европейскую метрику. – Пять футов, Виктория, - его голос раздался у самого уха, и ей почудилось, что Смит втянул носом воздух. Он что, её волосы нюхает? Нет, извините, она не с самолёта и не спешила мыться и переодеваться к повторной встрече, там нечего вынюхивать. – Да, спасибо. – Вики крутанулась на стуле к спутнику, неожиданно оказываясь лицом к лицу. Леонард тут же положил ладони на стойку за её спиной, явно наслаждаясь тем, что теперь она «взаперти». – Два фута – очень большая разница. Преступник на каблуках? Это даже не смешно. – Женщина перешла на шёпот: говорить привычным тоном, когда он склонился так близко, не имело смысла. – Ну и по мелочи: слишком разное телосложение. В одних показаниях он спортивный качок, в других – грузный коротышка, в третьих – тонкокостный юн… Леонард, ты не мог бы убрать руки? Я понимаю, что лёгкий флёр романтики ещё ни одному делу не вредил, но тебе завтра улетать, а мне через месяц выходить замуж. – Господи Боже, зачем она всё это говорит и повторяет, размахивая своим грядущим браком, как флагом?! – Ещё что-то заметила? – Натянутая улыбка была короткой. Мужчина тут же отвернулся и сел на место, поправляя очки. – Да, минуту, - Уокер снова углубилась в изучение. – Глаза… – Что с ними? – Он занервничал. Может у него посттравматический синдром? – Не во всех свидетельских показаниях есть информация про цвет глаз, но в трёх я нашла. И цвет там совпадает! – Потому что это один и тот же тип. – Нет-нет, - она затрясла копной волос, - так не бывает. Я же сказала, что… – Вики Уокер, давай просто предположим, что я точно знаю, что это один… кхм… человек, который способен менять внешность от и до, но не может изменить цвет радужек. – А количество убийств соответствует числу фотороботов? – Виктория задумчиво уставилась в декоративные клёпки на мужской куртке. Те были блестящими и чудовищно некстати напомнили звёздное небо. В Детройте такого не бывает. Из-за вечного смога звёзды тут видят ещё реже, чем солнце. – Да. Убийств восемь. – То есть некто совершает преступления и каждый раз показывает себя разным свидетелям? Почему? – А почему кот лижет яйца? – Потому что может. – Вот и он может. – Зачем себя выдавать? – Ему всё равно. Он знает, что сменит внешность. И не ищет подходящего времени, чтобы не быть замеченным. – И ты, конечно, не скажешь, откуда это известно? – Конечно не скажу. – Это как-то связано с теми военными событиями… - она склонилась навстречу, полагая, что люди в Интерполе не разглагольствуют о своих делах на каждом углу, и Смит тут же подался вперёд, словно ждал, - …упомянутыми ранее? – Возможно. – Лютер? Лука? – Ты его любишь? – Что-о-о? – Её глаза стали очень круглыми, это вечно придавало лицу Вики глупое выражение, которое она терпеть не могла, но и вытравить не умела. – Кого? – Своего жениха. – Как вышло, что пять минут назад кафетерий был полон людей, а сейчас всех ветром сдуло, Уокер не поняла, просто зафиксировала факт – столики опустели, а женщина, разливающая напитки, скрылась на кухне. – Я выхожу за него замуж. – Я не спросил, что ты делаешь, я спросил, что ты чувствуешь. – Это не деловой разговор. – Угадывать моё имя – тоже. – Брейк! – Она было дёрнулась к папке, но в её подбородок, фиксируя положение, нахально впились пальцами. – Я не ответил, и это уже ответ. Теперь твоя очередь. – Агент Смит! – Вики подавилась собственным возмущением, - не знаю, какие мои слова навели тебя на мысль, что со мной можно заигрывать, снисходительно общаться и копаться в личных вопросах, но убери свои руки! Жи́во! Последовала пауза, наполненная мурашками: у неё на спине целый хоровод, и она не знает ни одной причины, почему. – Папка. – Что папка? – Я давно не держу тебя, папка ждёт. Изучи дела и снимки с мест преступлений, потом поговорим. Уокер вздрогнула, понимая, всё это слишком похоже на грёбанный сон: краски яркие, перенасыщенные, особенно собеседник, будто чернилами обведённый, а на её лице ощущение чужой ладони. Она ведь была уверена, он до сих пор держит её за подбородок, но обе его руки спокойно лежат на барной стойке, прогоняя любые сомнения.