Ирония судьбы

Ящерица, неестественно неподвижная, наблюдала за происходящим со своего неприметного места на заборе маггловского дома. Она внимательно наблюдала, усмехнувшись про себя, как полосатая кошка превращается в женщину, одетую в строгую зеленую мантию, с черными волосами, собранными в тугой пучок. Люциус Малфой не шевельнул ни одним мускулом своей анимагической формы, в то время как Минерва Макгонагалл, не теряя времени, высказывала свое мнение старому дураку, как только тот добрался до нее, погасив все фонари на улице. Ее разговор с Альбусом Дамблдором в тот зловещий для темных волшебников вечер то вспыхивал, то исчезал в его сознании, пока он ожидал что что-нибудь произойдет. — Ты бы тоже оцепенел, если бы целый день просидел на кирпичной стене, — сказала ведьма, выглядя заметно взъерошенной. — Весь день? Вместо того чтобы праздновать? — воскликнул старик, чем вызвал ярость в незаметно для всех наблюдающей ящерице, — Пока я добирался сюда, прошел, точно, не менее дюжины пиров и вечеринок! — О да, все празднуют, чудесно, — нетерпеливо дернулось плечо в зеленой мантии, — Даже не стоит надеяться что они будут хоть немного осторожны — магглы уже заметили что что-то происходит. Это даже показывали в их новостях, — она мотнула головой в сторону темного окна гостиной дома номер четыре по Тисовой улице. — Я слышал... Стаи сов, падающие звезды... Ну, они не совсем глупые, должны были что-то заметить. Падающие звезды в Кенте — держу пари, это был Дедалус Диггл. У его поступков никогда не было особого смысла. Через пару секунд молчания Альбус мягко продолжил: — Их нельзя винить, за эти одиннадцать лет было не так много поводов для празднований. — Я это знаю, — раздраженно сказала Макгонагалл, — Но и вести себя неподобающим образом тоже не стоит. Люди ведут себя абсолютно небрежно, гуляют по улицам среди белого дня — даже не в маггловской одежде — обмениваясь слухами! Она бросила на Дамблдора резкий взгляд, пресекая любые возражения и комментарии с его стороны. Убедившись, что тот молчит, она продолжила. — Было бы просто прекрасно, если бы магглы узнали о нас в тот самый день, когда Сам-Знаешь-Кто, наконец-то, исчез. Я полагаю, он действительно ушел, Альбус? Люциус не стал обращать внимание на ответ старого дурака. С ледяным расчетом он задавался тем же вопросом. Он размышлял о череде событий последних месяцев, которые привели его сюда, на маггловскую улицу, в анимагической форме на стену забора дома, принадлежавшего родственникам грязнокровки Лили Эванс. Грязнокровки, которая была убита прошлой ночью вместе со своим мужем — убита его Лордом. И, если верить слухам, именно ее годовалый сын стал причиной смерти его Мастера. Он прекрасно помнил что послужило маленьким началом всего этого: больше года назад Северус Снейп ворвался на собрание Пожирателей Смерти, и, задыхаясь, говорил что-то о пророчестве, которое он подслушал. Ни Люциусу, ни другим Пожирателям Смерти не было позволено услышать об этом, поскольку их Лорд немедленно приказал им оставить его с Северусом наедине. Но все началось именно тогда, когда Лонгоботтомы и Поттеры скрылись, бесполезная крыса Питер Петтигрю каким-то образом добился благосклонности их Лорда; со странного волшебника в сером плаще с капюшоном, посещающим Лорда за закрытыми дверями, и с новостями, что Алиса Лонгоботтом и Лили Поттер беременны, а их Лорд стал проявлять необычный интерес к столь приземленному событию. Люциус не совсем знал, что и думать об изменении приоритетов Лорда — одержимости Темного Лорда отродьем, растущим в чреве грязнокровки. Да, для многих Пожирателей Смерти это началось больше года назад, но для него все началось ровно тринадцать лет назад — в день, когда он в последний раз видел отца. В тот день его отец, волшебник, которого он почитал и которым восхищался больше всех остальных, сказал ему то, что тогда он до конца и не смог понять, когда вручил ему гримуар с инструкциями о ритуале, который он должен был провести со своей семьей и теми, кого он считает достойными. И он провел его несколько лет спустя — прошлой ночью — даже если и не понимал причины или важности того, чтобы подвергнуть своих жену и годовалого сына неизвестном ритуалу. Даже после того, как он провел его и для своей невестки, братьев Лестрейндж и других людей, связанных с его семьей, он все еще не понимал много вещей, несмотря на то, что без колебаний следовал приказам своего отца. На самом деле то, что произошло прошлой ночью, только еще больше запутало его, так как именно в тот момент, когда темная метка болезненно вспыхнула на его левой руке, показывая, что что-то ужасное случилось с его Лордом, омут памяти, который оставил ему его отец так много лет назад, наконец то разблокировался. Удерживая свою взбесившуюся невестку от мести за смерть их Лорда, зная, что Нарциссе будет больно, если с Беллатрисой что-то случится, Люциус командовал Пожирателями Смерти и приказал им ждать, чтобы выгадать подходящее время, прежде чем принимать какие-то меры. Несмотря на то, что он принял мантию лидера с ледяной решимостью и хладнокровием, Люциус признавался себе, что совершенно не понимает что происходит. В тот момент, когда он понял что обереги на омуте памяти его отца исчезли, он, не теряя времени, погрузился в воспоминания, которые были вложены для него много лет назад, но они только больше сбили с толку. Тем не менее, он просмотрел их, ожидая увидеть то, что предсказал отец, чтобы он смог, наконец-то, понять мотивы и действия своего отца, а так же причины многих собственных действий, которые он предпринял, следуя его приказам. Люциус прервал свои размышления, когда в ночи раздался низкий рокочущий звук. Карабкаясь в своей анимагической форме, ящер быстро мчался вдоль забора, чтобы иметь лучший угол для наблюдения за происходящим, как раз в тот момент, когда огромный мотоцикл появился в воздухе и приземлился прямо перед Макгонагалл и Дамблдором. Он сразу узнал этого болвана. Это был смотритель Хогвартса, которого он, как один из попечителей школы, неоднократно пытался уволить, но Дамблдор постоянно мешал ему в этом. Люциус подавил внутреннюю ухмылку отвращения, оставаясь абсолютно неподвижным, не отрывая взгляд от свертка из одеяла с летающими снитчами, который полувеликан держал в руках. — Хагрид, — с облегчением произнес Дамблдор, — Наконец-то. А где ты взял этот мотоцикл? — Позаимствовал, профессор Дамблдор, — сказал великан, осторожно слезая с мотоцикла, — Молодой Сириус Блэк одолжил мне его. — Не было никаких проблем? — Нет, сэр, дом был почти разрушен, но я успел вытащить его до того, как вокруг начали копошиться магглы. Он заснул когда мы пролетали над Бристолем. Люциус наблюдал, как старый дурак и Макгонагалл приблизились к полувеликану и Дамблдор бережно вытащил из кармана мантии письмо, несомненно адресованное грязным магглам, живущим в доме позади них. На мгновение Люциус почувствовал укол отвращения и жалости к младенцу — ребенку, которого никто, кроме близких друзей семьи, никогда не видел, ведь он родился когда Поттеры уже скрывались. Дамблдор, судя по его глупому выражению любопытства, определенно никогда не видел младенца. Если бы ребенок не был отпрыском грязнокровки и не был причиной падения Темного Лорда, Люциус, скорее всего, подумал бы о том, чтобы вырвать его из рук полувеликана, забрать и вырастить из него подобающего волшебника, вместо того, чтобы отправлять его к грязным магглам. Тем не менее, он остался в своей анимагической форме, наблюдая, как Дамблдор и Макгонагалл склонились над свертком. Внутри, едва заметный, спал младенец. Под пучком угольно-черных волос на лбу виделся причудливый разрез, похожий на молнию. Даже со своего места Люциус почувствовал, как в нем гудит темная магия, и его тело дернулось, а в разуме поселилось замешательство, и он страстно желал ощутить, как опьяняющая магия струится по его коже. Внезапно глаза Дамблдора расширились, когда его взгляд остановился на порезе на лбу ребенка, и старый волшебник прикоснулся пальцами к нему. Люциус остро ощутил сжатие воздуха, когда магия, казалось, взорвалась и загрохотала вокруг них обжигающими волнами. Он чувствовал это всем своим существом, своей душой, разумом и телом, и случайно упал на землю, вздрагивая, когда внезапно обнаружил, что больше не может поддерживать анимагическую форму. — Гарри Поттер, — выдохнул Дамблдор, слегка покачиваясь, выражение глубокой боли отразилось на его лице, а зрачки в его глазах, скрытых за очками, расширились, выглядя так, будто его разум разрывается. Дрожащий палец замер над порезом на лбу ребенка, а потрясенное осознание, казалось, отразилось на его лице, — Гарри Риддл. "Гарри Риддл" — эти слова эхом отдавались в голове Люциуса, но не голосом старого дурака. Нет, это был изысканный тенор голоса его отца, эхом отдающийся в его сознании, как в тот самый день, тринадцать лет назад, когда отец рассказал ему о мальчике, которого он знал. Это было то самое имя, которое отпечаталось в его сознании прошлой ночью, как и образы зеленых глаз и прекрасного лица, которые он видел в воспоминаниях, оставленных ему отцом. Холодный страх, что его обнаружили, и, несомненно, поймают как действующего Пожирателя Смерти, охватил его, но никто из присутствующих, казалось, даже не заметил, что на траве не так далеко от них трансформировался человек, не так давно бывший ящерицей. Макгонагалл, полугигант и Дамблдор, похоже, переживали то же что и он. Они шатались на месте, там где и стояли, их глаза затуманились, а на их лицах отразилось глубокая боль, казалось, что их разумы опустошили, как и его собственный. И он наконец медленно начал понимать, что все это значило; воспоминания, которые он видел, инструкции, которые ему оставил отец, ритуал, который он провел и заставил провести его других. — Нет, он не может быть 'Арри Риддлом! — вскричал Хагрид, путаясь в своих больших ногах и защищая ребенка, прижав его ближе к себе. Но что бы не продолжал болтать полувеликан, они это проигнорировали, отвлеченные ослепляющей вспышкой света. Люциус замер в неподобающей для чистокровного волшебника позе на газоне перед маггловским домом, уставился на появившегося перед ними волшебника. Он сразу узнал в нем жуткого человека, который ранее посещал Темного Лорда — одетый в серый плащ с капюшоном, отбрасывающим тень на его лицо, со странным кольцом с черным драгоценным камнем и символом, что Люциус разглядеть не мог. Люциус был уверен что это тот самый волшебник, которого он видел входящим в кабинет Лорда несколько месяцев назад, но он точно не знал кем именно является этот человек. Дамблдор, с другой стороны, казалось, точно знал кем был появившийся перед ними человек. Не было произнесено ни слова, но Дамблдор стоял словно громом пораженный, тут же выхватив свою палочку. Но это явно было бесполезно: какие бы заклинания ни произносил старый дурак, они разбивались о мерцающие щиты, окружавшие волшебника в плаще. В мгновение ока Дамблдор бросился вперед, чтобы отогнать неизвестного волшебника, но громкий вопль пронзил ночь, когда сверток из одеял вылетел из рук полувеликана и полетел к закутанному в плащ волшебнику. Безмолвный мужчина что-то поднял в руках, его кольцо сверкнуло в лунном свете, а воздух вокруг него будто загустел. В следующую секунду, когда плачущий младенец почти ударился головой о грудь волшебника, мужчина что-то подбросил в воздух и на ребенка посыпались крупинки золотой пыли. Было произнесено заклинание на незнакомом Люциусу языке, и в одно мгновение парящий в воздухе младенец был окружен золотой сферой. С яркой белой вспышкой Гарри Поттер бесшумно растворился в воздухе, оставив после себя лишь оседающее облачко золотой пыли. Вместе с младенцем, так же тихо и незаметно исчез таинственный волшебник. В ту же секунду, как только исчез ребенок, в сознании Люциуса взбушевалась лавина образов и воспоминаний — то, что должно было быть болезненным, само смещение временной линии, корректировка его собственных воспоминаний, было лишь нежным дополнением к его собственным воспоминаниям. Он наконец понял смысл ритуала, описанного его отцом в гримуаре Малфоев. Он чувствовал это всем своим существом — ветры перемен, повороты судьбы, которые струились по всему волшебному миру, оставляя его и всех, кто прошел ритуал, приспосабливаться к таким сокрушительным изменениям в их жизнях и прошлом, сохраняя свои воспоминания и само существование нетронутым, только добавляя к их разуму больше воспоминаний о том, чего не было, но то, что произошло сейчас. Люциус не обратил ни единого взгляда ни на Дамблдора, ни на еще двух оставшихся волшебников, не заботясь о том что с ними будет, но предчувствуя, что такой могущественный человек как Дамблдор выживет и будет цепляться за свои воспоминания и то, что было его прошлой реальностью. С едва слышным треском он мгновенно аппарировал в свое поместье, к жене и годовалому сыну Драко. Позже той же ночью те, кто прошел ритуал, и другие, кто был так же защищен, собрались в поместье Малфоев, чтобы отпраздновать скорое правление Тьмы над Европой, поскольку их Господин был всезнающим и всемогущим. Их учитель спланировал все идеально. А к Люциусу вернется отец, которого многие считали умершим от драконьей оспы много лет назад. Он услышит историю о том, как Гарри Поттер станет Гарри Риддлом, названный так магглой, которая, не зная того, что на самом деле была дочерью сквиба, даровала фамилию ребенку, что покорил ее нежное и любящее сердце, последствия чего растянутся на десятилетия вперед, повлияв на жизни их всех. В ту же ночь, когда ветер перемен пронесся над волшебным миром, Люциус и Нарцисса Малфои зачали второго сына.

***

Элис Джонс внутренне вздохнула, делая все возможное, чтобы изобразить на лице раскаяние, в то время как миссис Шарп продолжала кричать на нее и Кэти. Она напомнила себе, что не может позволить себе швырнуть свой фартук в противную женщину и бросить работу. Само по себе было чудом, что она нашла это место в такие ненадежные времена, даже несмотря на мизерное жалование. Ей нужно было каждое пенни, которое она только могла заработать, чтобы прокормить брата и сестру. Кроме того — она чувствовала это своим сердцем — это ее долг, сделать их жизнь как можно более счастливой и веселой. Ей потребовался год, чтобы найти работу, и к концу этого периода она была в таком отчаянии, что бралась за любую, какую ей предлагали. Она была грамотной, благодаря матери, которая была школьной учительницей, и всегда твердила, что без образования она не может устроится на приличную работу, и поэтому надеялась найти место бухгалтера в каком-нибудь магазине. Но никто не хотел брать на работу молодую девушку, даже если она знала буквы и цифры. Элис украдкой оглядела комнату, в которой они стояли, но ее оптимизм не пошатнулся от увиденного. Дом был жутким местом, с ободранными стенами и отклеивающимися обоями, которые были покрыты плесенью и черными пятнами от сырости, а многочисленные спальни в доме были крошечными и мрачными со скудной, обшарпанной мебелью. Но, по крайней мере, все было безукоризненно чисто — благодаря их с Кэтти совместным усилиям, хотя миссис Шарп уж точно не волновало, что дети в доме валяются в грязи и болеют от царящей антисанитарнии. Месяц назад она устроилась на работу, и ее сердце уже было переполнено состраданием к детям, которые тут жили. Какие шансы были, что их кто-нибудь усыновит? "Почти нулевые" — подумала она. Однако ее от природы веселый нрав помог, когда она напомнила себе, что уговорила миссис Шарп позволить ей учить детей алфавиту, чтению и письму. Она не думала, что миссис Шарп согласилась по доброте душевной, но потому что это было бесплатно, и жалование Элис нисколько не увеличилось. Внезапно она встретилась взглядами с Кэти, и ее губы на мгновение изогнулись в легкой улыбке, пока миссис Шарп продолжила ругать их. В глазах Кэти она увидела отвращение, которое испытывала и сама к воспитательнице приюта Святого Иеронима. Кэти проработала здесь уже больше года, и они сразу же подружились, будучи самыми молодыми из воспитательниц. Они с Кэти часто размышляли о том, что миссис Шарп делала с деньгами, которые британское правительство направляло приюту. Почему детям никогда не давали мяса, почему не было никаких напитков, кроме воды из под крана, и почему покупалась только поношенная одежда, которая, казалось, вот-вот расползётся сама собой на лоскуты? Что ж, на самом деле они знали почему. Миссис Шарп просто обожала джин и любила, чтобы в ее комнате была нормальная кровать и другие удобства, пока дети спали на разваливающихся койках со старыми дырявыми матрасами. Но Элис так же должна была признать, что вполне возможно, что средства для приюта могли быть урезаны, в связи со многими событиями, происходящими в Лондоне. Она не любила злословить или думать о своем работодателе плохо. Внезапно голова Элис дернулась вверх, когда ей показалось, что она слышит плач ребенка снаружи. Ее кожу пронзило странное покалывание, на которое она давно перестала обращать внимание. Некоторое время назад, когда ее младшая сестра переходила улицу, играя с друзьями, она почувствовала тоже самое, как раз вовремя, чтобы увидеть как на ее сестру вот-вот наедет автомобиль. Она успела спасти ее. С тех пор, независимо от того, почему ее кожу покалывало, она всегда становилась настороженной и серьезно относилась к этому жуткому восприятию. — Вы слышали это, мэм? — вежливо спросила Элис, прерывая пьяные разглагольствования миссис Шарп об их всепрощении к детям, находящимся под их опекой. — Что слышала, девочка? — выплюнула миссис Шарп, ее черные глаза-бусинки прищурились от отвращения и гнева. — Я думаю... — Элис замолчала и ахнула, когда вопль послышался из окна миссис Шарп, — Снаружи ребенок! — Ну, давай, давай, девочка, — рявкнула миссис Шарп, живо махнув рукой ей и Кэти, — Я плачу тебе не для того, чтобы ты стояла и таращилась! Элис не пришлось повторять дважды, и Кэти вскоре пошла за ней по пятам, несомненно, радуясь тому, что они избавились от присутствия их работодательницы. — Противная старая ворона, — проворчала Кэти себе под нос, пока они быстро шли по узкому коридору; подолы их изношенных серых платьев шуршали, а старые половицы скрипели под ногами. — Я уверена она делает все возможное, — пробормотала Элис, нахмурив круглое лицо, — Всем сейчас нелегко: вокруг нищета, безработица и голод. Выражение лица Кэти стало мрачным. — У американцев, судя по радио, дела обстоят еще хуже — они выбрасываются из окон своих высотных зданий. Я слышала... — Газеты называют то что мы сейчас переживаем "Великой депрессией", — пробормотала Элис себе под нос, когда они вышли из-за угла, — Я никогда не думала, что после Великой Войны все может быть снова плохо. Я была тогда совсем маленькой, но я ясно помню как мой папа... Она закрыла рот, когда Кэти стрельнула в ее сторону сочувствующим взглядом. Она не продолжала. Элис уже рассказывала подруге, что ее отец вернулся с войны взволнованный и буйный. Обезображенный, потерявший на войне глаз и руку, ее отец не мог найти работу, когда вернулся в Англию, и именно с того момента все пошло по наклонной. Она все еще думала, что это благословение, что отец покинул их ветхий маленький дом в Чипсайде пять лет назад — чтобы разбогатеть в Америке, как он сказал. Но ни она, ни ее брат или сестра, ни их мать больше никогда ничего о нем не слышали. И она думала что это к лучшему — человек, когда-то бывший любящим и нежным, превратился в кошмар для их жизней, и ее мать еле выдерживала всю тяжесть его изменившегося характера. Ее мать... Ей все еще было больно думать о ней. Она была заботливой, умной женщиной, учительницей в школе для благополучных детей. Но после того, как отец ушел и школа обанкротилась, ее мать сломалась, когда они погрузилась в нищету из-за её увольнения с работы. Это было единственное правдоподобное объяснение, которое Элис могла найти для ее поведения. "Сумасшедшая", так их соседи стали называть ее мать, после того как та начала ходить и рассказывать всем, что ее родители скоро приедут за ней и детьми и увезут их в свой особняк, в мир богатства, где нет нищеты и голода, отчаяния, нет людей, пресмыкающихся и просящих милостыню на улице, где были дворцы и замки, в которых на столах сама появлялась еда, где маленькие создания убирались по щелчку пальцев, где говорили портреты, а у лошадей были крылья. Год назад, когда ее мать умирала от пневмонии, на смертном одре она лихорадочно говорила об этом, заверяя Элис и ее младших, что их бабушка и дедушка, которых они никогда не видели и о которых ничего не знали, придут за ними и заберут их, что они позаботятся о них. Что они простят мать за то, что она не такая, как они, и заберут ее детей, чтобы те жили в богатстве. Конечно, этого не случилось; Элис никогда не видела своих бабушку и дедушку и никогда не замечала даже писем от них. — О боже, ты была права! Элис вскинула голову, когда обнаружила что они подошли к входной двери и что Кэти уже открыла ее и теперь смотрит на извивающуюся связку одеял на ступенях — и эти одеяла были такими странными. Не переставая дышать, Элис наклонилась и осторожно взяла ребенка, брошенного на пороге приюта, сначала поразившись мягкой текстуре одеяла, в которое был завернут ребенок, а затем с любопытством разглядывая маленькие золотые шарики с крыльями, которые были изображены на ткани. Из маленьких пухлых губ вырвалось бульканье, и Элис ахнула, пораженная и загипнотизированная, когда младенец открыл глаза — такие яркие, как огромные изумруды. — Кэти, смотри! — выдохнула Элис, ее голубые глаза расширились, когда она продолжила смотреть в глаза ребенка, совершенно очарованная, — Такие красивые глаза! Ты когда-нибудь видела что-то подобное? Малыш на ее руках махал пухлыми ручками, тянулся к ней, и она хихикнула, нежно протянув палец, чтобы пощекотать его носик, и тихонько ворковала, чувствуя, что ее сердце только что украли. — Малыш такой красивый, такой красивый... Ты точно будешь сердцеедом, когда вырастешь. Кэти фыркнула, взглянув на подругу, сухо забавляясь, хотя она должна была признать, что ребенок был необычайно красив. — Откуда ты знаешь, что это мальчик? Мы еще не проверяли. — Из-за этого, — произнесла Элис, шире раздвинув одеяло, чтобы показать что она увидела — на груди комбинезона младенца были вышито ярко-красной нитью имя "Гарри" над изображением сидящего львенка в золотой короне. — Значит его зовут Гарри, — задумчиво разглядывала одежду ребенка Кэти, — А фамилия? Буква есть? — Нет, — ответила ей Элис, тщательно осмотрев одеяло и нежно покачивая мальчика у себя на груди. Выражение ее лица было удрученным, — Какую фамилию мы ему дадим? О, зачем кому-то отказываться от такого прекрасного ребенка? И не оставили никакой информации! Бедняжка... — Его родители, должно быть, богатые люди, — произнесла Кэти, пока они шли в детскую, закрыв дверь от лондонской сырости и холода, — Посмотри только на качество одеяла и его одежды, — она задумчиво нахмурилась и добавила, — И по его тонким чертам. Он, должно быть, дворянин. Ни у кого из простых людей точно бы не родился такой красивый ребенок. И он выглядит таким здоровым, его щеки такие пухлые и румяные! — Да, он маленький принц, правда ведь? — завороженно ворковала Элис, малыш смотрел на нее своими миндалевидными ярко-зелеными глазами, а его крошечная пухленькая ручка сжимала ее палец. Хихиканье сорвалось с ее губ, — Гарри, это означает домашний правитель, как король, ты знала, Кэти? — она улыбнулась ребенку, — Твои родители выбрали красивое имя для тебя, разве не так? — Как ты думаешь, что с ним случилось, откуда этот порез на лбу? Элис бросила взгляд на Кэти и затем улыбнулась. — Полагаю, какая-то авария. Он выглядит свежим, но я его почищу, и он быстро заживет и исчезнет. Как только они вошли в детскую, Элис направилась прямо к единственной колыбели в крошечной комнате, не обращая внимания на испуганный вздох Кэти позади нее. — Ты же собираешься их вместе положить... Элис остановилась, подойдя к колыбели и сурово взглянула на подругу, — А почему бы и нет, Кэти Шир? Кэти пыхтела, как обиженный голубь, мельком взглянув на молчаливого младенца в колыбели, прежде чем отвести взгляд; по ее спине пробежали мурашки. — Знаешь, почему нет, Элис Джонс? От этого ребенка у меня мурашки по коже — он никогда не плачет, всегда такой неподвижный и смотрит своими темными глазами. Он — ненормальный, в нем есть что-то странное, что-то плохое. — Честное слово, говорить такое о ребенке, Кэти! Кэти сделала шаг вперед, с укоризной открыв рот и серьёзным взглядом посмотрела на свою подругу, — Я ведь рассказывала тебе о его матери. Я была там, когда она родила его — и она была такая странная с глазами, смотрящими в разные стороны, такая уродливая и так странно одетая... — Да, рассказывала, — перебила ее Элис, вздернув подбородок, — Это было первое, о чем ты сплетничала в тот день, когда я пришла работать сюда. Но я не понимаю, почему ты так не любишь малыша Тома. Выражение ее лица смягчилось, когда она качала младенца, которого держала на руках, и смотрела на другого в колыбели, и ее мгновенно пронзили непостижимые темно-синие глаза, которые смотрели на нее так, словно могли заглянуть в самую душу. Она подавила дрожь, не желая давать Кэти больше причин говорить такие жестокие вещи о невинном ребенке. Все воспитательницы в приюте, казалось, не любили маленького Тома, и она поначалу не понимала почему — такой послушный ребенок, который никогда не плакал и не создавал проблем. Но она признавалась себе, что Том не вел себя как нормальный ребенок, которого она когда-либо видела. Тем не менее, он был всего лишь младенцем, заслуживающим любви, нежности и ласки, как и все остальные дети в приюте. Она не собиралась относиться к кому-то хуже, только потому, что этот ребенок был жутким. Без малейших колебаний, с твердой решимостью и планом, созревшим в ее голове, она бережно положила Гарри в колыбель рядом с Томом. Она посмотрела на них с мягкой улыбкой и прошептала: — Гарри меньше, но он не может быть старше года, как и Том. Им будет хорошо вместе — я сомневаюсь, что кто-то усыновит их сразу, не так много богатых семей потеряли свои состояния. Через несколько лет их приютит какая-нибудь зажиточная семья, когда эта Великая депрессия закончится... — О чем ты болтаешь? — вмешалась Кэти, подойдя ближе к колыбели и подозрительно поглядывая на подругу, — Что за гадость ты сейчас замышляешь, Элис? — Они самые младшие в приюте, Кэти, — тихо пробормотала Элис, чувствуя как ее сердце болезненно сжимается в груди, — И ты знаешь как жестоки могут быть дети по отношению к тем, кто младше них. Они должны быть друг с другом до тех пор, пока они здесь, как братья. Я не знаю, что бы я делала без своих брата и сестры. Мне было бы так одиноко. Я не хочу подобного для этих двух малышей. Ее голубые глаза сверкнули, когда она посмотрела на Кэти, и с решимостью добавила: — У нас нет фамилии для Гарри, так что пусть они будут друг другу братьями. Давай дадим им общее прошлое, в котором отказ родителей не будет иметь для них значения, пока они будут вместе... — Ты хочешь сказать им что они братья? — в ужасе выдохнула выдохнула Кэти, — Врать им когда они вырастут, когда они будут спрашивать... — Конечно нет! — перебила ее Элис, выражение ее лица стало встревоженным, — Если они спросят, мы скажем им правду — что мы не знаем о происхождении Гарри и что мы знали лишь полное имя Тома. У них нет никого кроме самих себя, Кэти! И они похожи друг на друга, не так ли? Оба необыкновенно красивые младенцы. Дворяне, как ты сказала... Она замолчала и моргнула, глядя на двух младенцев: — О, посмотри на них! Малыш Гарри, с любопытством разглядывая ребенка рядом с собой, вдруг радостно забулькал, а затем схватил своими пухленькими ручками шелковистую темную прядь с головы Тома. Элис, ожидавшая от Тома вопля или протеста, могла только в удивлении открыть рот, когда странно торжественный младенец встретился своим темным взглядом с зелеными глазами Гарри, а одна из его маленьких тонких рук с необыкновенной для младенца ловкостью шлепнулась на пучок спутанных волос Гарри. Но, когда Элис была уверенна, что Том в отместку дернет Гарри за волосы, как ребенок часто делал с ней, когда был недоволен, он странно замер, а его тонкие пальчики коснулись свежей ранки на лбу Гарри. Элис не осмелилась вмешаться, слишком озадаченная происходящим, особенно когда с губ Тома вырвалось бульканье, похожее на недоумение, а ребенок склонил голову набок и пристально посмотрел на Гарри. Малыш Гарри, со своей стороны, лишь тихонько хихикнул, а его зеленые глаза будто засияли, когда он безмятежно закутался в свое одеяло, как будто прикосновение Тома казалось успокаивающе знакомым. Через пару секунд, после сильного зевка, Гарри свернулся калачиком рядом с Томом и крепко уснул, в то время как маленький Том продолжал, не мигая, смотреть на дремлющего младенца с таким выражением лица, как будто он не знал, что делать с этим существом, которое нагло вторглось в его колыбель и уснуло, и как будто бы серьезно размышлял о своем непрошенном госте, который без стеснения пускал слюни и облепил его своим телом. Элис счастливо усмехнулась, ее глаза сияли, когда она посмотрела на Кэти. — Если это не знак, то что? Это первый раз, когда Том делает что-то подобное — он не выносит других детей вокруг себя. — Знак, действительно, — усмехнулась Кэти, закрывая глаза, не выглядя хоть сколько-то впечатленной, — Ну, как хочешь, но тебе еще убеждать миссис Шарп. — Я не думаю что это будет сложно. Ей все равно, какую фамилию мы дадим Гарри, — весело сказала Элис, ее голос опустился до шепота, когда она снова посмотрела на детей: — Том и Гарри Риддл. Ощущение щекотки пробежало по ее телу второй раз за эту ночь, и Элис поняла что сделала хорошее дело. Когда она обошла колыбель, чтобы потянуть Кэтти за фартук и оставить детскую, чтобы дети мирно спали в тишине, она заметила краем глаза что-то, что заставило ее остановится. Но в следующую секунду она мысленно себя упрекнула — "Ты не будешь склонна к фантазированию, как твоя мать, Элис Джонс!" В самом деле, это явно было ее воображение, играющее с ней, когда она увидела что львенок на комбинезоне Гарри беззвучно рычит. Как ей было жалко его одежду. И такое красивое одеяло. Какими бы мягкими на ощупь и хорошими по качеству ни были одежда Гарри и его одеяло, их заменят на потертую серую одежду, которую носили другие младенцы в приюте до него. Миссис Шарп наверняка продаст его одежду при первой же возможности. — Теперь, Кэтти Шир, — тихо сказала Элис, когда они вместе вышли из детской, — Насколько я помню, утром ты упоминала, что у тебя есть какая-то важная новость. Кэти широко улыбнулась ей с видом добродушного самодовольства. — Я не долго пробуду мисс Шир. Скоро для вас я стану миссис Коул. — Ты согласилась выйти замуж за мистера Коула? — Элис уставилась на нее, — Но он такой старый! Ему сорок, а ты всего на два года старше меня, тебе всего девятнадцать, Кэтти. Подруги продолжили обсуждать преимущества и недостатки женитьбы, пока двое младенцев остались позади, и их жизнь уже была безвозвратно изменена благодаря мягкосердечной девушке, которая считала, что воображаемые братские узы лучше, чем их полное отсутствие. Элис никогда не узнает, что спровоцировало ее действия и к каким серьезным последствиям они приведут. И в последующие годы, когда Том и Гарри Риддл вступят в Волшебный мир, многим будет что сказать о связях, которые связывали "братьев", в частности, одному профессору трансфигурации — тому самому волшебнику, который будет ждать в будущем, помня и зная, как изменилась временная шкала и Волшебный мир вместе с ней. То, что никогда не должно было произойти, происходит. Но он был там, чтобы снова все исправить, ради блага волшебного мира. Впрочем, так же поступили бы и Малфои, воспитывающие второго сына.