Mein lieber? Meine Liebe.

      Он не должен был этого видеть.       Тим попятился от узкой щёлочки в двери, медленно отходя спиной, как от огромного хищного зверя, угрожающего броситься, как от случайно найденного трупа, пугающего чёрными, выгнившими глазами. Внутри юношеской груди что-то заболело сильнейшим образом, запросилось наружу, подобно огромному гнойнику, уже набухшему и лопнувшему от одного движения кожи. Эта боль была не столько сильной именно в моральной её части, сколько перетекла в физическую, залившую чёрным холодом его нутро. Тим часто заморгал и бесшумно, однако почти сшибив табуретку, проскользнул в свою комнату. Запер дверь. Стукнул по ней кулаком. Дёрнул губой от боли. Отполз на кровать. Разрыдался.       В освещённой электричеством комнате, прямо на бильярдном столе, барон трахал женщину.       Нет, казалось бы, что такого в том, что на приёме в честь какой-то удачной сделки барон полюбезничал с чьей-то дочкой-давно-за-двадцать-пять? Тим к этому не имел никакого отношения вообще. Со стороны. Тим, захлёбываясь, рыдал в голос, заливая слезами ослепительно белые простыни. Со стороны эти всхлипы казались бы истеричным полуженским смехом, если бы не одно огромное но — Тим не мог смеяться уже очень давно. Он впился ногтями себе в грудь, и слёзы брызнули с новой силой от боли, которая даже не принесла облегчения. Он невнятно шептал губами вопрос: «За что?». Он помнил до малейшей детали эту убившую его картину, отделявшуюся от простой вежливости только часом — раскинувшая ноги и обхватившая руками рыжая сука в красном платье, её бриллиантовые серьги разметались по волосам, а кровавая рана рта шептала «Да, да!». Барон двигался в ней с жутковатой механичностью, как холодный автомат, даже нисколько не меняясь в лице. Он не разделся, безукоризненный смокинг даже не измялся, он только расстегнул рубашку до второй раны в этой чёртовой бильярдной — его багрового камербанда, стянувшего тонкую талию, над чёрными очками выбился один тёмный волосок…       Тим протяжно и долго заскулил. Так скулили избитые щенки, которых выбросили умирать на улицу. Он не знал, почему ему так больно, ведь, как бы ужасно это не звучало — барон мог сам выбрать, с кем ему быть в эту ночь, или утро, или… Да не мог он, блять, выбрать! Просто не мог, не имел никакого права, даже не посчитавшись со своим подопечным, взять и вот так просто переспать с посторонним человеком. Мальчик не знал, что так мучит его, он знал, что есть мерзкое и терпкое слово «ревность», но она сюда мало подходила, это было что-то глубже, больше и больнее. Третьей раной в том месте была его собственная грудь, растерзанная страстными криками женщины. «Сволочь»… — прошептал Тим, а затем впился уже в свою руку зубами и ногтями одновременно, он чувствовал, как на ней показываются красные следы, но ему было всё равно в этом ослепляющем моменте ненависти и отвращения к колыхающейся груди той продажной шкуры, явно ставшей подстилкой только ради новых бриллиантовых серёг. Тим молчал до этого, молчал уже давно, но каждый раз он рвал себя по ночам, искал ножи, но не вонзал их в свои руки и ноги, не выговаривался в самых жёстких, хлещущих выражениях барону, заговаривающему с обнажающей белые зубы улыбкой об очередной Сонеточке или Элизоньке, о том, какие они податливые и горячие, но это натянутое молчание стало его бесконечным, повторяющимся раз за разом адом, из которого даже не было выхода, только долгий сон, который вновь выкидывал бы его в реальность, серо-чёрную клетку, из которой не было выхода и варианта выигрыша…       Утро пробилось в тяжёлые занавески серым светом. Тим зажмурился плотнее и повернул голову на бок. Вставать не хотелось. Просыпаться тоже. Грудь с новой силой стеснила тревога и чувство, непохожее на боль, но очень близкое к ней. Оно заволокло его, отразив через пелену в зеркале набухший нос и глаза. Лицо Тима было серым. Тоска смертная. Ещё один длинный день, который бы перелистнуть и просто не заметить в бесконечной веренице таких же дней. Рот мальчика перекосил оскал. Спать напротив зеркала. Давать высасывать свою жизнь миру Трёча, чтобы оставить пустую оболочку. Сушёную моль. Бесцветную, мёртвую и бесплотную…       Раздался стук в дверь, подчёркнуто чётко, словно пронзая мозг Тима раз за разом. Знакомый стук. — Да! — откликнулся он, заглушив свой надтреснутый голос одеялом. Тут же его подняло и усадило на кровати нечто, похожее на пружину, заставляющее окаменеть в состоянии, близком к страху, но больше напоминающему гнев.       Вошёл барон. Он сменил вчерашний смокинг на привычный клетчатый костюм. Тим мысленно гладил его взглядом, как утюгом. Но заметив ту же улыбку под аккуратной полоской чёрных усиков, он стиснул зубы и только кинул вверх, на недосягаемую высоту, взгляд, который должен был пробить барона насквозь, как пуля. Не пробил.       Трёч оглядел мальчика с головы до ног, замечая и набухшее лицо, и совершенно измятый костюм — Тим заснул вчера даже не раздеваясь, утопая в ледяном море из солёной влаги в его глазах. Такое поведение наследника оказалось слишком странным даже для барона, оно вызвало даже не вопрос, а, скорее, привычную насмешку, которая просто вымораживала Тима и заставляла мысленно посылать во всех выражениях опекуна куда подальше. Манера поведения, речи, постоянный колкий сарказм, всполохи синего газа в глазах, горько-сладкий яд, сочащийся изо всех щелей, а заодно и недоступность с закрытостью, равно как и грациозная жёсткость — всё это просто заебало Тима вконец. Он сам молча выругивался, оставаясь наедине с собой. Угораздило же его… — Доброе утро, мой дорогой, — барон подходил всё ближе и ближе, не сводя с Тима глаз. Он сел в кресло прямо напротив его, а единственной преградой стал небольшой стеклянный столик.       Тим незаметно сжал кулак. Ещё и этого не хватало — попасться, совершенно как та моль, в лапы пауку. Огромному, мерзкому, ядовитому, мохнатому пауку. — Доброе, — отозвался Тим и ссутулился, усаживаясь удобнее. — Как спалось?       Тим чуть дёрнул краем губы. Дурацкий вопрос. Как будто невыспавшегося человека нельзя отличить от бодрого. — Сойдёт.       «Паук» осматривал его и наконец произнес, чуть обнажив зубы: — Вы вчера, я полагаю, выпили больше одного бокала?       Тим чуть не заехал кулаком по собственному колену. Конечно, блять, выпил десять, а потом завалился спать и до самого утра ничего не видел и не слышал, особенно того, как двигались его бёдра. Конечно, больше одного! Он не мог взять в толк одного, зачем барон выматывает жилы его бесконечными вопросами, в самую душу лезет, Тим просто боялся, что разрыдается снова прямо здесь, на глазах у своего мучителя.       Барон встал с кресла и направился к двери. «Ну и иди, прекрасно», — подумалось мальчику. Однако опекун бросил в неё пару слов, и буквально спустя минуту у него в руках оказался серебряный поднос со стаканом чего-то коричневого и бокалом с прозрачно-желтоватым. Поднос оказался на столе. Барон сел напротив и произнёс то, от чего Тим почти задрожал от ярости, уловив чёрте-каким чутьём кислотный сарказм: — Один бокал мартини вас приведёт в чувство.       Барон внимательно всматривался в мальчика, который судорожно соображал: неужели барон настолько слепой, что не в состоянии отличить похмельные отёки от слёзных? Трёч мысленно усмехался. Тим всё не мог привыкнуть к его сатанинскому Я, распаляясь в бессмысленной злости раз за разом. Такое поведение могло быть очень и очень надоедливым для барона. Если бы не один крохотный момент, переворачивающий всё с ног на голову…       Тим глотнул мартини, даже не почувствовав его вкуса. Барон очень удобно сидел на расстоянии вытянутой руки, глядя не на мальчика, а куда-то вдаль. Он ждал. Ждал точки невозврата.       Тим размахнулся и со всей силы съездил барону по щеке, дёрнувшись в последний миг удара от страха, смешанного с отвращением.       Барон вопросительно задрал бровь и буквально проколол мальчика насквозь своим взглядом. Наследник заледенел, осознавая, что сейчас его вполне могут просто разорвать на кусочки. Однако после фатального удара отступать было уже некуда. Он тихо сказал сквозь зубы: — Хватит. Вы прекрасно знаете, что это не похмелье.       Барон усмехнулся, показав клыки. — А что же тогда? — спросил он с плохо деланным любопытством.       Тим резко повернулся к нему и повысил голос. Слёзы будто высохли с его глаз. — Это то, что вы делали вчера прямо здесь. — На твоей кровати? — уточнил барон.       «Вот дерьмо, он и здесь умудряется съязвить!», — подумал Тим и продолжил свою обличительную речь. — Вы вчера привели женщину. И спали с ней… — И тебя это так сильно взволновало? Дорогой мой, абсолютно все люди это делают, это обычная потребность! Ты ведь уже большой мальчик, должен понимать… — барон коснулся губами стакана виски, но отпить не смог.       Тим вскочил с кресла и бросился к окну, от окна к шкафу, как тигр, запертый в клетку безжалостными людьми. — Вы не можете водить сюда никого. Просто не можете, — Тима отпустил страх. Он хотел говорить и говорить, своими словами заставить барона оставить эти комнаты девственно-чистыми. — Завидуешь и хочешь быть на моём месте? А может быть, на её месте?       Тим не услышал последнюю фразу и буквально прокричал: — Причём здесь это?! Я просто не хочу, чтобы здесь был кто-то, кроме меня и вас. — Мне кажется, я сам волен водить сюда, кого захочу, — барон поднялся и опёрся о спинку кресла в непринуждённой позе.       Тим обернулся и проскользнул взглядом по лицу барона. То оставалось спокойным. У него была цель. — Могу привести одного, другого, третьего, не важно даже кого, мужчину, женщину, не важно кем этот человек будет… Наиграться и отправить вниз по лестнице снова и снова, — продолжал барон, не отрывая голубого взгляда от мальчика.       Тим стиснул зубы и прошипел: — Какой же вы… — Какой? — барон спросил это без тени злости или недоумения, как лёгкий и ничего не значащий вопрос. — Вы… Вы самая мерзкая сволочь, последний циник, аристократ-изващенец, даже хуже самой последней суки… — Тим прибавил мысленно, — потому что вы самой высокой марки, — этими словами он надеялся задеть опекуна за живое.       Барон запрокинул голову и захохотал, словно ему рассказали самый смешной анекдот или «случай из жизни буйного отделения». Вдруг смех его оборвался, но на губах ещё прыгала усмешка. — А если я тебе скажу, что ты сейчас сделал мне комплимент? И мне это очень нравится, всё то, что ты назвал? — спросил он, понизив голос и глядя с высоты своего роста на Тима, который был существенно меньше и ниже его. Три с половиной десятка сантиметров разницы.       Тим отвёл взгляд и поджал губы. Невыносимо было глядеть на эту усмешку и зубы, будто готовые вонзиться в его шею. Одними губами он произнёс слово из пяти букв. — Увы, возвращаясь к нашей теме, тебе стоит просто смириться с этим, — театрально-скорбно произнёс барон и бесшумно улыбнулся, оперевшись в картинной позе об кресло. — Не смирюсь. Никогда, — твёрдо проговорил Тим. — Ну отчего же? — барон невинно задал этот вопрос, в предвкушении поджал руку.       Последняя капля переполнила чашу. Тим глубоко вдохнул и прокричал полугневной скороговоркой в лицо барону: — Да оттого, что я люблю вас, а заодно и то, насколько вы последняя хуева сволочь, всего и сразу, даже с этим и больше всего поэтому, ладно я это вытерплю, потому что мне нравится, но теперь рядом с вами ещё кого-то я не намерен, а и ещё потому что я скорее всего отправлюсь в психлечебницу, раз меня угораздило полюбить вас, и я, естественно, хочу быть на месте той женщины, даже несмотря на то, что я вас слал, но вам! на! это! будет! просто! насрать!       Тим замолчал, тяжело дыша. Барон широкими от шока глазами посмотрел на мальчика и тихо, поражённо проговорил: — Ну наконец-то…       Его цель была достигнута.       Тим сел на свою кровать, совершенно опустошённый. Он не знал, как его опекун может на это отреагировать. Смешно… Охуеть, как смешно — мальчишка влюбился в почти что старика. — В психушку уже собираться? — выдавил он куда-то в пол. — Зачем? — барон, приподняв один уголок рта, смотрел теперь на него. — Потому что мне там теперь самое место. Это просто… Пиздец, — Тим уже не держал себя в выражениях, он открыл своё нутро, как ножом, выставил внутренности, а теперь просто умирал от потери крови и стыда. Он видел себя неизлечимо больным, любящим мужчин и совершенно свихнувшегося в злости на свой объект любви.       Барон навис над ним, почти загораживая остальной свет. Тим почувствовал невероятный запах, идущий прямо от Трёча, наполовину смешанный с дорогим одеколоном. Его естественный мужской запах. Дурманящий. Притягательный. Пугающий близостью. — Есть вещи, которые куда хуже, чем психушка, мой дорогой, — проговорил барон и показал клыки в жуткой улыбке, — например то, — он нагнулся к самому ушку мальчика, — что ты подписал себе смертный приговор, прямо сейчас и здесь. Знаешь, что с тобой будет тогда?       Тим дрожал. Его Сатана стоял над ним, закусывая губу и расписывая то, что ждёт его впереди, целая вечность в адском огне, мучил беззащитностью и жгучим страхом. Страхом внутренностей перед чем-то очень и очень горячим. — Ты будешь кричать подо мной, как будто тебя убивают, будешь просить меня остановиться и спасти от меня же… — барон наклонился к Тиму совсем близко, — а ещё… За эту пощёчину, — Трёч заговорил медленно, будто обливая Тима раскалённым металлом, — ты получишь ещё десятки и сотни пощёчин. И каждый раз ты будешь умолять меня дать ещё одну… Для тебя даже она будет милостью.       Тим чуть приоткрыл глаза и увидел перед собой белую ткань, всегда плотно застёгнутую до горла, не дающую даже намека о том, что прячется под ней… Он вдруг подумал об одной вещи, совершенно некстати, так кратко и опаляюще.       Он никогда не видел барона голым. Даже полуодетым. И то не видел.       Барон вдруг чуть отошёл от него и поймал в свои сети огромный взгляд мальчика. Тим был напуган тем самым сладким страхом. Он едва дышал, почти не осознавая свою будущую жизнь. Лето, очень, зиму, весну. Всё в личном, нескончаемом аду. — Что, кишки свернулись? — спросил он с изящной насмешкой, поливая уже концентратом кислоты.       Тим не ответил, он только беззвучно открыл рот, видя только пальцы барона, начинающие расстёгивать клетчатый пиджак. Его руки судорожно впились в смятую постель. Всё в его мозгах сплелись в бесконечный цикл из того же пятибуквенного слова. Барон скинул куда-то на пол пиджак и принялся за жилет. — Знаешь, я бы сказал что твоя песенка спета, — барон сбросил с себя рубашку, всё так же жестоко улыбаясь, — если бы твои чувства не оказались взаимными, мой милый…       Тим задохнулся от противоречивых эмоций. Барон и любил его так же, но одновременно с этим наигрывался вдоволь, как с лучшей, самой ценной и самой дорогой игрушкой.Опекун откинул штаны, словно Тима по лицу хлестнул, оставшись полностью обнажённым. — Ты ведь хотел этого… — новый удар по лицу.       Барон нога на ногу уселся в кресло напротив и наконец-то приложился к стакану виски. Тим проскользил по нему взглядом, прежде чем морально пал у самых его ног. Худые и почти костлявые плечи, такие же ноги с довольно крепкими бёдрами, тонкие и изящные руки, чуть покрытые чёрным пушком, длинные и тонкие пальцы, гладкий белый, как слоновая кость, живот, с немного заметным прессом, небольшие прекрасные мышцы. Тим затрепетал. Тёмно-розовые соски были похожи на ягоды смородины, а ниже… — О-о-о, я… Я не… — Что? Неужели у тебя сразу дрожь в коленных чашечках? — барон усмехнулся.       Тим через силу задержал глаза на огромнейшем, просто гигантском, толщиной с его собственное запястье, полутвёрдом члене, который пока что лежал на животе у его обладателя. Яички, размером в небольшое яблоко, висели ниже. — И кто же из нас больший извращенец? — Трёч перебирал пальцами по подлокотнику. Чуть помолчав и опустив ногу, он произнёс, почти приказал мальчику, повелительно протянув руку, — Твоя очередь!       Тим сглотнул и деревянными пальцами принялся стягивать с себя пиджак, жилетку и рубашку. Все мысли в нём спутались. Выхода не было. Но мальчик его и не искал. Он жутко волновался сейчас, новые чувства будто душили его, как бабочка, но соблазнительный вид не отпускал его. «Он смотрит на меня. Блять, блять!», — визжал внутри себя Тим, но наружу не выходило ни звука, — «Как снять этот рукав, кто-нибудь, помогите!». Барон усмехнулся и чуть прикрыл глаза, ожидая, когда мальчик разденется полностью. Тим вдруг выпрямился и постарался унять дрожь в животе. Оставалась последняя часть. Брюки. Тим опустил их вниз и уже хотел было скинуть их таким же изящным жестом, но нога его застряла в самый неподходящий момент.       Барон рассмеялся. Тим с отчаянием опёрся о тумбочку и принялся вытаскивать из сложившейся штанины ногу. Опекун вдруг одной рукой прижал мальчика к себе, а второй сорвал эти проклятые брюки с его ноги, заодно захватив и нижнее бельё. Тим оказался над его ногами. Он был унизительно возбуждён. Его щёки чуть покраснели, стройное и не особо крепкое мальчишеское тело слегка подрагивало, а а член стоял как камень. — Настоящая шлюшка… — барон провёл кончиком пальца вдоль хребта Тима, чуть покрытого нежнейшим пушком, — маленький развратник…       Вторая рука барона скользнула подушечкой по красной головке. Тим закусил губу и безвольно задрожал, как заяц, пойманный лисой. Вдруг барон как-то захватил его ногами, почти подсёк под себя, задрав их, и Тим буквально свалился на него, чувствуя лёгкое тепло. Его глаза встретились с глазами опекуна. Робость и почти что страх. Желание и бесконечный, беспредельный холод.       Барон впутал руку в мягкие, уложенные волосы мальчика, пышные и похожие на шёрстку какого-то зверька. Он чуть прикрыл глаза и по-настоящему впился в губы мальчика с властным и крепким поцелуем. Тим почувствовал, как внутри него ломается какая-то непреодолимая стена, как он не чувствует ничего, кроме бесконечной любви и благодарности к настоящему чёрту в человеческом облике. Барон был спокоен. Всё было так, как и надо. Его мальчик был с ним. Тим сидел на его коленях и не мог дышать от такого поцелуя, ощущая на языке, сплетающемся с с языком барона, вкус дорогого алкоголя. Он уже словно растаял от такой нежности, прижавшись грудью к груди опекуна…       Сильный укус в губу протрезвил его. Боль растеклась по рту вместе с железным вкусом. Нежный и обходительный барон пробыл с ним недолго. На свет вернулась ядовитая змея, вонзающая свои клыки уже под его ключицу. Тим зажмурился и запищал со слезами на глазах. Солёная капля скатилась по его щеке, тут же оказавшись пойманной ловким и длинным языком барона, который скользнул чуть раздвоенным кончиком по мягкой коже. Он хотел быть нежным. И в то же время жестоким.              Тим был зависим от каждого его движения. Он превратился в марионетку. Которая могла быть изломана в любой момент.       Мальчик с волнением ждал того самого момента. Стыда не осталось. Его орган почти касался живота барона, а глаза смотрели с мольбой и бесконечной преданностью, как у маленького приласканного твёрдой рукой щенка. Барон оттянул его голову за волосы и проговорил: — Покажи мне… Как ты хочешь этого.       Тим прильнул к барону и принялся целовать его щёки, в каком-то почти рабском исступлении, он отчаянно хватался за плечи, стараясь уловить каждую крупинку тепла, каждый отзвук дыхания, поймать и внести в себя, только насытиться им, никогда не доходя до дна, с какой-то совсем детской мольбой о пощаде. Барон отстранил его от себя и смерил пробивающим взглядом уже розовеющее тело. Тим чуть поёрзал. Он вдруг смутно почувствовал, как нечто в нём стало шире. Больше. По одному желанию барона нечто менялось ради одной цели — не допустить критического порога боли.       Барон заставил его приподняться на своих коленях, словно удобно примериваясь для того, чтобы пронзить это растянутое без подготовки отверстие, точно колом преступника, став тем самым его палачом. Одним сильнейшим рывком он насадил Тима до упора. Мальчик схватил губами воздух и вскрикнул. Жар растёкся по его животу, прошёлся по груди и заставил ноги безвольно затрястись. — А-а… Да! Да, пожалуйста! — Тим застонал и закатил глаза, прогнувшись в груди.       Барон довольно выдохнул. Тельце было таким узким и нежным, что он просто хотел насытиться им до конца, оставить от мяса и костей только пустую бархатную шкурку, которую можно наполнить снова и снова всосать в себя. Головка члена проехалась по маленькому бугорку внутри Тима. Наследник барона вцепился в его плечи и заскулил: — Господи… А-а-аххх, ебаный ты ж блядский… Так хорошо…       Барон толкнулся в его простату сильнее, вытягивая крики из мальчика. Самые первые стоны наслаждения в его маленькой жизни. Вместе с опытным его вечным наставником. — Всегда пожалуйста, котёнок, — Трёч почти простонал-прорычал эти слова и вошёл чуть под другим углом, начиная мучить Тима бесконечным горячим удовольствием, которое вытягивало из него силы, превращало в безвольную куклу, — если будешь хорошим мальчиком, то заслужишь так ещё…servus meus.       Тим выгнулся вместо ответа, почти не услышав тот момент, когда превратился в раба. Тугая пружина накалялась у него внутри, слишком быстро, слишком нестерпимо, его щёки горели, а губы были распахнуты в бесконечном стоне, ведущему к самому высшему наслаждению, так близкому к боли и почти погружающему в вечное небытие… Он и двух минут не продержался, быстро брызнув молодой спермой на живот барону, уткнувшись лбом в его плечо. Его губы почти втянули в себя белую кожу. Рука барона обхватила алый член мальчика и принялась гладить, одновременно пробивая его изнутри. Теперь Тиму было почти больно и невыносимо сладко одновременно, он уже терял себя в этой самой первой пытке и наконец взмолился: — Трахайте меня, как хотите, только… Не останавливайте-есь…       Барон впился зубами в его плечо. В ту же секунду Тима отбросило на кровать. Он задел затылком за изголовье, по голове пробежали раскалённые искры. Барон тут же припал к нему сверху, резко вошёл вновь и впился зубами в мягкое горло. Как лев-победитель загрызает львят побеждённого прайда…       От него нельзя было ждать нежности. Это барон Трёч. Смесь и выжимка из стопроцентной тьмы, дьявольской змеи, жёсткости, цинизма, терпкого и сладкого сока запретного плода и горечи яда, разъедающего лёгкие и рот Тима.       Тим принял его в себя, как сейчас принимал бесчисленные удары где-то внутри, которые пробегались током и дрожью по его ногам. Он был более, чем просто игрушкой. Он был закован в цепи из рук и ног тихо постанывающего барона. Он принял и покорился его воле.       Тим знал, что если барон захочет, то он легко лишится жизни. Знал. И таял от этого.       Барон же этого не хотел. Шея и плечи Тима покрывались бесчисленными кровавыми укусами, а его член вторгался в воспалённую алую плоть, снова и снова, показывая свою власть, почти как хищник растерзывает беззащитную жертву. Тим почувствовал, как больше не может держаться. На непрекращающихся толчках он сдался, прогнулся и вскрикнул, погружаясь в чёрную воду. Трёч всё входил в узкое тело, чувствуя, как в него втекает что-то новое, нечто совсем другое, чем просто желание. Он мало замечал, что Тим отключился, он просто хотел его трахать, мальчишку, который сам согласился стать его слабостью, его вещью, более, чем шляпа или зонт, частью его плоти, частью его Я…       Тим почувствовал, как его шлепают по щекам холодной ладонью. Второе, что он ощутил — всё тот же жар внизу живота. Мальчик прогнулся и зажмурился, закрыв запястьем рот. Барон буквально оторвал руку от его губ и укусил в край мягкой красной плоти. — Я ещё не закончил, — прорычал он и принялся буквально вбивать Тима в смятую кровать. — Да бля-я-ять… — Тим был почти в отчаянии. Наслаждение стало похоже на непрерывный оргазм, слишком сильный и мучительный для его тела. Он подумал, что сейчас просто умрёт от кипятка тела барона, который вдруг застонал в голос и скользнул языком в рот мальчика, едва дыша и заставляя задыхаться Тима в бесконечном и невероятно быстром ритме их любви, всё чаще, чаще, наконец так сильно, что Тим обхватил барона руками и лихорадочно царапнул зубами его плечо, чувствуя, как по телу барона проходит волна, собирает белую влагу и выплёскивает её куда-то внутрь, заставляя оба тела дрожать в самом сладком и долгом совместном оргазме…       Очнувшийся с жуткой слабостью в руках и ногах, совершенно выжатый Тим смотрел, как одевается барон. Выверенные движения. Жёсткие, твёрдые, но всё-таки плавные. — Я ещё пожалел тебя, — стонущий и хоть когда-то не поддевающий острыми иглами кожи Тима барон испарился без следа. Он говорил холодно, даже холоднее, чем говорил о бизнесе, — ты пока ещё слишком жалок для шлюхи.       Тим чувствовал себя совсем выжатым. Вернулось ощущение моли, только ещё более расслабленной и сухой, даже не истекающей семенем из своего уже стянутого зада. Произошедшее показалось ему самым приятным сном из всех, а сейчас вернулась реальность в виде языка, режущего его, как нож. — Мой милый, я мог бы брать тебя хоть весь день, но ты не продержишься и двух минут, так что… — барон повернулся к Тиму и вгляделся в его лицо. Знакомое выражение. Так актёры, блестяще отыгравшие свою роль, покидают театр, выжатые и почти готовые заплакать от слабости снова.       «Я бы попробовал это», — подумал Тим и весь задрожал, когда услышал ответ барона вслух на его же мысли: — Не советую.       Мальчик вдруг почувствовал волнение, смешанное с тем же самым спазмом его живота. Барон следил за ним полностью и контролировал даже мысли! Это несколько заводило наследника, как ощущение всевидящего ока над собой, другого человека это бы пугало, но не его. — Да, и уже очень давно, что весьма занятно… — прервав самого себя, барон протянул Тиму свою холёную прохладную руку и чуть потянул за собой. На пальце хищным тигровым глазом сверкнул перстень, — пойдём со мной. Ко мне.       Тим прижал руку к груди в алых укусах. — Я сейчас оденусь, и…       Барон прервал его одним жестом, словно схватил за шею и перекрыл доступ кислорода. — Нет, прямо так.       Тим еле выдавил из себя «Но как я…». В его голове всё замёрзло и превратилось в непроницаемую тяжёлую льдышку. Барон окинул его нисколько не смягчившимся взглядом и проговорил: — Стесняешься… А где была твоя стеснительность, когда ты сидел на мне?       Тим покраснел и дал себя утянуть в дверь, которая вела в небольшой коридор. Ему было очень неловно. Успокаивало только одно — барон был рядом, а пола его пиджака могла закрыть самые непристойные места тела мальчика. В коридоре было по-утреннему тихо. Вдали стоял дворецкий. Мальчик вдруг почувствовал, как его стеснение уходит. Ну и что, что там стоит ещё один человек! В конце концов, почему самые богатые люди не могут пройтись…нагишом по отелю? Правила приличия? А похуй на правила приличия!       Дворецкий даже не опустил глаз на Тима, который очень удобно прошёл сбоку от барона. В одной нише коридора, так же, как и остальные стены обтянутой красными обоями, лежало нечто белое. Простыни. Оттуда высовывалась бледная рука и подол красного вечернего платья. Тим растерянно проморгал и посмотрел на Трёча почти в испуге. — Ничего-ничего, и такое тоже бывает, — проговорил барон и повёл мальчика дальше.       Его аппартаменты оказались совсем близко. Он сразу потащил мальчика куда-то вбок, в роскошную ванную с душем. Чуть закатав рукава, он поставил мальчика на холодную керамику, желая как следует отмыть мокрого и порядком измятого наследника. Тим чуть поёжился. Он начинал немного замерзать. Барон взял в руку мягчайшую губку и чуть смочил её водой, чтобы насытить её своим же мылом. Тим ощутил часть того аромата, который чувствовал от барона, нежный запах душистого мыла. Трёч открыл душ, и теплая вода полилась на мальчика, вместе с ощущениями от натирающей тело губки, которая проходилась по всему белому телу. Под водой укусы немного саднили, но вскоре мальчик привык к боли, которая почти перестала чувствоваться. Он уже не помнил, когда его купали в последний раз, он уже привык это делать сам, а сейчас он почти растаял от прикосновений барона, одновременно нежных и уверенных.       Барон чуть задрал ему голову, начиная мыть волосы. Причёску было уже не спасти, хотя у него самого она приходила в идеальное состояние почти что сразу. Пальцы впутались в волосы и начали мягко массировать голову, от чего Тим сдавленно замычал. Ему нравились такие прикосновения. Словно котёнку. Маленькому детёнышу грозного льва…       Словно из неоткуда явилось махровое белое полотенце. Тим тут же оказался укутан в него с головы до ног. Барон взял его на руки, впервые сейчас ощутив, какой он крохотный по сравнению с ним, особенно взятый как маленький ребёнок. Его лицо уже не казалось печальным, скорее спокойным и тихим. Уже не ангельское. Но всё-таки милое. — Значит, мы с вами теперь… — проговорил Тим из белой горы ткани. Он чувствовал, как начинает расслабляться на руках, но одна мысль всё ещё теплилась в нём — невозможное и счастливое событие. — А разве нет? — барон говорил тише и намного мягче, опуская голос в какую-то бархатную глубину. Он понёс мальчика в спальню, на огромную кровать, где спал сам. Тим мало что видел вокруг, когда спросил: — А можно я буду спать с вами? В вашей кровати.       Барон негромко и нежно рассмеялся. — Посмотрим на твое поведение. Но сегодня ты хороший мальчик, поэтому можно, — он опустил свёрток из Тима на кровать и прикрыл сверху тёмным, почти чёрным мягким, но довольно тяжёлым одеялом, — у тебя есть ещё два часа, чтобы подремать.       Тим погрузился в абсолютное тепло. Он был рядом со своим любимым опекуном, который уже вдруг растворил всю свою кислоту в заботе, согревшей размякшего мальчика. Барон сидел в кресле рядом, читая бумаги от деловых партнёров, хотя, скорее, подчинённых, лишь один раз взглянув на часы — без десяти восемь. Встать он мог в десять. Но он совершенно не жалел о том, что пришёл к Тиму этим утром, застал его разбитым, но словно собрал из осколков вновь, сам не зная, как сумел воскресить его сейчас.       Он был его маленькой червоточиной в самом сердце. Его слабостью, которая была укрыта ото всех. Его самой ценной игрушкой. Его маленьким бесом. Его Тимом.       Барон почти откинул от себя бумагу и осторожно приблизился к кровати. Тим начинал задрёмывать, завёрнутый в слои одеял. Трёч почти невесомо улёгся рядом и нежно-нежно обнял мальчика, начиная окутывать его своим же телом, спереди и сзади, согревая свою холодную кровь об тепло этого маленького и только его тела. Мальчик ровно дышал во сне. Барон, ядовитый змей-искуситель и жестокий лев вдруг прижался к нему лицом и тихо прошептал: — Я тоже тебя очень люблю…       Больше Тим ничего не услышал. Он погрузился в сон, который, казалось, длился вечность. Всего-то на два часа…