***
Прежде Тим имел к вещам лишь два отношения — восторг и отторжение. Сейчас они обрели глубокие изощрённые оттенки при смеси с лёгким и слегка заинтересованным равнодушием. Такое настроение охватывало богатого наследника при любых соприкосновениях с миром акций, сделок, бирж и прочих прелестей экономики. Его охотно вдавали в курс дела, посвящали в «самые страшные тайны», о которых говорили только шёпотом и под охуительно огромным грифом «секретно», разумеется, в тайне от барона. Он затем охотно выслушивал торговые повороты, которые очень бы не понравились ему, а заодно очень долго хвалил мальчика, доставившего ценную информацию. Господа, следует помнить, что мы с вами коммерсанты, а не политики. Если бы. Тим буквально упал на стул в комнате барона и стукнул расслабленным и окоченелым в то же время кулаком по столу. — С этими тупицами просто невозможно вести диалог, — барон расслабленно опустился на диванчик и щёлкнул зажигалкой. Тим ощутил запах дорогого табака — барон всегда курил толстые сигары, с наслаждением чувствуя изысканный вкус дыма. Мальчик следил взглядом за движениями рук, губ и дыма. Ему нравилось, как курит барон. Нравилось, когда тот прикрывал глаза, затягиваясь. Тим пытался уловить разницу между дымом от самокруток и от сигар. В этот раз он, на удивление, почувствовал, как в запахе этого дыма чего-то недостаёт. Он не мог понять чего, но чувствовал, что эта недостача довольно неплоха. Но сейчас Тим почти не обратил на это внимания. Его мучил другой вопрос. — Барон… — Да? — Это правда? То, что происходит в Южной Америке. Барон поднял бровь и затянулся. Выпуская кольца дыма, он ответил: — Чистейшая правда. Тим сжал кулак. В Южной Америке, а вернее, в какой-то её стране, шла война. Некто хотел занять пост президента и поднял за собой армию, наследник барона уловил только саму часть этого разговора, но он неприятно кольнул его в душу. Война. Он всегда дёргался когда слышал это слово. — Но почему? Кто её начал? — Тим немного нервничал, а диалог с бароном всегда словно спасал его. Сейчас речь шла и о том, как эта война связана с концерном. Вернее, через кого. Это касалось Тима почти напрямую, он уже сам понимал всю серьёзность этого положения для него самого и впринципе для всего мира. Барон чуть повернулся на диванчике и заговорил: — Видишь ли Тим, бывают такие ситуации, когда необходима смена управления в стране. Если связанные с этим изменения происходят, начиная с верха общества — это называется реформация. Если поднялось среднее сословие — это революция. Когда революция приобретает такие масштабы, что начинаются вооружённые стычки, на помощь восставшим приходит армия — это военный переворот, как в нашем случае. Голос барона принял какие-то довольно воодушевлённые оттенки. Как у охотника, рассказывающего о своих трофеях. — А кто начал всё это? Кому это нужно? — Тим был озадачен. Ответа на свой главный, какой-то внутренний и невыразимый вопрос он не нашёл. Барон негромко рассмеялся, погладив одной рукой свой кадык. Он знал — Тиму можно сказать то, что нельзя сказать больше никому. — Прежде всего, это нужно мне. Тим вздрогнул. Он мог ожидать и этого, но всё же такая связь задела его за непонятно какую струнку в его душе, так, что он не мог понять, хорошо это или плохо. Все грани смазались, ровно так же, как и у его опекуна. — Понимаешь, есть те вещи, которые могут казаться совершенно странными, но в то же время они несут особую выгоду. Мне нужны те люди, чьими руками будет осуществляться моё желание. Тим стоял молча. Он никак не мог сообразить, зачем барону повергать в хаос целую страну. Тем временем, Трёч, откинув голову на подушку, продолжал с сигарой в пальцах: — Есть то, мой милый, что так же ценно для меня, как и моё богатство. Оно принадлежит всем людям и я хочу это заполучить. В массе. А самое интересное, — барон снова чуть рассмеялся, будто удивляясь сам себе, — что те люди, которые принадлежат мне, и от которых я хочу это заполучить, сталкиваются со своими противниками, которые тоже принадлежат мне и я хочу заполучить от них то же самое… Таким образом, я не в проигрыше уж точно. И я всегда получаю то, что мне нужно… Их души. Барон замолчал на минуту, обнажив острые клыки. Слишком острые для человека. Тим уже стоял рядом с ним, скрестив руки. Взгляд барона стал напряжённее. Острее. Темнее. Он сам сейчас был словно концентрат тьмы, Сатана в человеческом облике, демон-убийца и демон-искуситель одновременно. Расслабленный. Но готовый вскочить в любую минуту, чтобы одним малейшим движением перевернуть с ног на голову хоть тысячи жизней — для него это было игрой. Только игрой. — Стравливаете своих же собак ради крови? — прозвучал у него над ухом молодой, но ставший чуть глухим голос. Тим чуть дёрнул губой. Ему было немного противно от осознания какой-то трупной гадости. — Это больше похоже на шахматы. Цивилизованнее. Кто-то остаётся на доске до конца игры, а кто-то получает шах на втором ходу. Жаль только, что я играю один и всегда умудряюсь ставить мат… Тим сел на край дивана и проследил взглядом за дымом. — Оно стоит того, барон? От сигары осталось совсем немного. Барон промолчал. — Я догадываюсь, чего вы хотите, но… Есть и ещё способы добиться того, что вам нужно, — Тим говорил спокойно, без тени отвращения, он только констатировал факт, — а это… Тим приблизился к барону почти вплотную. Хуёво. Он едва слышно проговорил, только сейчас осознавая весь ужас ситуации: — Это мерзко. Барон поднял одну бровь снова. Не меняясь в лице, он изо всех сил рванул рубашку на Тиме, увидел перед глазами розовый маленький сосок и почти с размаху затушил об него окурок сигары. Тим заверещал, как подстреленный заяц и рухнул на пол, тут же ощутив совершенно другую боль — от пока ещё свежего клейма. — Ты ещё не до конца понял кое-что, — сказал барон, глядя на дёргающегося мальчика у своих ног, — скоро ты поймёшь. И запомни на будущее ещё одну вещь — я не люблю, когда дают оценку моим действиям. Это моя игра. Но если ты заслужишь… Я разрешу поиграть и тебе. Опекун вгляделся в лицо своего наследника. Глаза его не были покрыты тонкими слезами, но в них читалась боль и… Удовольствие. Ему нравилось быть пепельницей. Быть ковриком для ног. Быть простой марионеткой в ловких и умелых пальцах. Он мучился от своего же желания, не понимая, как он оказался в крепких тисках, из которых не было шанса уйти живым. И ему нравилось оставаться в них, хоть на ещё миллионы миллионов таких же дней… Барон потянул к себе Тима за край рубашки. Мальчик теперь стоял на коленях перед диваном, глядя прямо в голубые глаза. Трёч улыбнулся. Эта покорность. Он всегда любил, когда его слушались. За такое послушание его мальчику требовалась самая лучшая награда. Губы по-хозяйски требовательно накрыли рот Тима и вторглись в самую середину. Мальчик замычал, ощущая приятный вкус табака. Его руки потянулись к рукам барона и мягко взялись за них, помогая не упасть от нахлынувших ощущений. Барон чувствовал, как тает Тим, где-то внизу, как тает ледник на вершине горы… Он любил и это. Любил своего единственного раба. В ту же секунду Тим оказался на диванчике, прижатый коленом барона к мягкой обивке. Зад пронзило болью. Острые зубы, как у настоящего чёртового льва, снова сомкнулись на кадыке Тима. Он захрипел и ощутил под пальцами рук уложенные чёрные волосы. Как кошачья шерсть. Мальчик почти не цеплялся за них, ощущая, как его член твердении и пытается подняться, однако он был прижат тяжёлым, но таким приятным и нужным Тиму телом, что богатому наследнику ничего не оставалось, как стерпеть эту новую пытку. Но она была не такой мучительно-заводящей, как барон, который уже оторвался от мягкого горла и утробно-низко стал говорить в ухо Тиму. По маленькому тельцу поползли мурашки, переходящие в дрожь. — В роли моей подстилки ты уже намного лучше… Маленькая шалава. Да, блять, да-а! Тим прикрыл глаза и негромко, возбуждённо застонал, теряя себя от нахлынувших ощущений. Эти приятнейшие, милостивые пощёчины следовали одна за другой, да так, что он уже подавался им навстречу, желая хоть одного удара блаженной ладони. Смятая рубашка полетела вместе с брюками на пол. Тим задрожал сильнее, видя, как появляются перед его глазами розовые соски. Он припал к ним губами, жадно обцеловывая, за что вдруг оказался придавлен за горло к дивану. — Лежи тихо, котёночек, — ласково зарычал барон и повёл языком ниже, к обожжённой коже. Он накрыл ртом сосок, на котором уже образовывался болезненный волдырь от сигары, и стал нежно-медленно полизывать его прохладным языком. Тим заскулил, вздыхая глубоко и часто. Эта невесомая ласка ни на дюйм не приближала его к блаженству, она только дразнила его, но не давала растечься, как безвольной струе, на этом же диванчике. Барон опустился ниже, убрав колено с члена Тима. Живот мальчика напрягся, он ждал — неужели барон сейчас сделает то, чего не делал раньше? Приласкает его языком, просто вытянет на себя чистейшее удовольствие… Барон впился в вену на едва видной кости внизу живота Тима. Мальчик испуганно охнул, ощущая, как его член дёргается. Трёч пил из небольшой раны, глотал тёмную кровь, глухо выдыхая. Тим почувствовал, как язык лижет уже рану. Приятно. До ужаса приятно. Больше этого мальчик вынести не смог. Он чуть выгнулся и закрыл глаза руками. — Пожалуйста… — взмолился он и выгнулся, — барон, прошу… Аа-хх, бля… Он почувствовал, как его глаза открывают согревшиеся руки. В него упёрся хищный голодный взгляд. — Чего ты хочешь? — барон улыбнулся. Тим накрыл ладонями его шею и прошептал: — Трахните меня. Умоляю. В следующий же миг зад мальчика пронзило чувство, близкое к боли, но ещё больше граничащее с удовольствием. Барон вошёл в него тут же, не сдерживаясь, начиная насквозь пробивать молоденькое, но до ужаса грешное тело, прекрасное, полное похоти, первого искушения, такого быстрого, но заполнившего его целиком. Тим тягуче и сладко стонал, едва ли не вскрикивая от удовольствия, когда особенно мощный толчок будто доставал до его груди. Барон завёл его руки за голову, не давая даже прикоснуться к себе. Только его руки могли заставить Тима кончить. Тим выгнулся сильнее, почти прижимаясь к барону в едином с ним стоне. За эти дни он пристрастился к его рукам, ногам, нежной коже, длинным пальцам, готовым всегда заставлять его гнуться и попискивать. Барон вдруг почувствовал, насколько дорог ему каждый миг близости с его мальчиком. Каждый его крик и каждое движение юношеских рук. Он наслаждался видом этого стонущего, измученного мальчишки, который отдался ему во власть, забыв обо всём рядом с ним. Они стали едины. Тим понял, что больше не сдержится. Он сам, по своей инициативе, прочертил полосу по щеке барона своими губами, и слился с ним в долгожданном, заставляющим терять сознание поцелуе. Он чувствовал, как его тело сводит судорогой. Вместе с ним. В следующий миг Тим всхлипнул и брызнул себе на живот тёплым семенем. Теряя сознание. Чувствуя влагу внутри себя. Получая долгожданную разрядку… Тим улёгся барону на руку. Ему, непонятно когда и в какой миг, очень уж понравилось лежать рядом с ним после самых горячих минут. Опекун перекинул через него ногу и словно закрыл своим телом, согревая мальчика. Он чувствовал на своём бедре горячую воспалённую кожу. Рана понемногу затягивалась… Барон знал, что в его Тиме зажила ещё одна рана, намного глубже и больнее это. Которая связала их пути невидимым и прочным узлом раз и навсегда…Чёрное солнце пустыни
22 апреля 2022 г. в 16:48
При слове «Месопотамия» Тиму обычно представлялись сады Семирамиды, полноводные реки в зарослях тростника, ну или же, на худой конец, пустыня с глиняным городом на горизонте. Солнце палило здесь так же нещадно, буквально суша оливковую рощу в долине. Но Месопотамия барона оказалась не такой.
Сады здесь были, однако не висячие, а уродливо разбитые вниз по склону горы. Вместо множества растений на ступеньках замка располагались стаи собак. Собаки. Тим никогда их не любил. Ладно, изящные и милые кошки… Ну на худой конец, хищные змеи, как какие-нибудь канарейки или такие маленькие пёстрые птички, каких обычно заводят школьники, поймав самостоятельно. Но никак не шумные, глупые, блохастые и грубоватые собаки!
— У тебя есть своё мнение буквально на любой случай. Однако тебе стоит чуть его разбавить.
— Вашим мнением, барон?
— Естественно, мой милый. И только моим…
Тим уже догадывался, что сам стал такой же собакой.
Единственным утешением в этой уродливости замка были только водосточные трубы-драконы. В лучшем случае, можно было представить, что это змеи. Огромные, голодные, тёмные змеи, готовые поглотить в себя незадачливого мальчишку, который сам желал попасться в их руки. Ещё одна змея обвивалась холодной рукой вокруг шеи Тима и дразнила жгучим языком его рот, заставляя дрожать и из последних сил непроизвольно вырываться. Словно эта змея сейчас бы впрыснула в него смертоносный яд. Она сделала это ещё раньше. Знойный, горько-сладковатый, сводящий скулы яд демона этой горной пустыни, золота…а заодно и сердца мальчишки.
Ветер бил в окна красного павильона, однако не проникал сквозь двери, открывающиеся наружу. Тиму он нравился. Такой непроницаемый от ветра, а заодно и несбыточного дождя и гроз здесь, на Джебель-Синджаре. Наследник барона полулежал, облокотившись на полосатые шёлковые подушки. Фиолетовый чередуется с жёлтым. Сочетание безумцев. Барон сидел рядом с ним и медленно, плавно опускал в его мягкие губы сочнейшие кусочки фазаньей печени. Это не было похоже на восточные ласки султана в восточной стране, нет, это было нечто более интимное. Более глубокое. И намного менее картинное, или же деланно-нежное. Барон глядел на мальчика не отрываясь, запоминая каждое движение его рта, каждый взмах густых ресниц, каждое подёргивание его намечающегося кадыка. Его губы были ровны. Они стали ещё более прекрасны для барона, чем тогда, когда Тим не обрёл обаяния сумрачного падшего ангела. Настоящего скорбящего о мировом упадке демона. Или наоборот — немо восхищающегося им своим точным и быстрым юным взглядом?
— Что для тебя мои глаза?
— Они как горящая сера. В аду. А ещё они как море. Светлое и ясное. Я бы утонул в нём и не всплыл…
— А если бы они были карими?
— Тогда я бы утонул в густеющей крови…
Тим прожевал кусочек печени и посмотрел на изящные руки опекуна, которые отставили пустую тарелку и взяли в руки бокал красного вина. Мальчик открыл рот, и в него полилась тонкая красная струйка, почти неподвижная, как застывшая в этом бесконечном мгновении. Вкус испарялся на языке и тут же появлялся снова, превращаясь в какую-то саму суть этого часа, когда барон, хозяин этого мира, кормил с рук простого мальчишку с серебряной вилочки. Барон вдруг подумал, что с того самого дня, когда печальный маленький паж оказался в руках своего короля, он был намного более… Отдалён от обычных мальчишек своего возраста. Он был слишком хорош для них. Стал слишком утончён внутренне. Стал слишком близок к той грани мира, где его чистота растворялась, обнажая голое и ничем не прикрытое нутро. А для мира барона, вернее, только для него самого — он был идеален. И невероятно красив.
Бокал оказался на столе. Тим лежал, чуть дыша. Он не спускал глаз с Трёча, с него ничем не прикрытых зрачков, с прохладных рук, с плеч, укрытых от неба клетчатой тканью. Он открыто любовался им.
Слишком явно.
Тим чуть подполз к барону, чувствуя огромное, но приятное тепло в желудке. Он уткнулся в плечо лицом, а затем перекинул ногу через колено опекуна, передвигаясь к нему на бёдра. Мальчик хотел почувствовать его руки снова. Почти соблазнить его, так же, как его соблазнял барон. Быстро. Сразу. Тим скользнул губами к белой шее, почти желая укусить. Присасывая кожу, он тихо замычал, ощущая на себе приятный терпкий вкус. Вкус взрослого и дьявольски прекрасного мужчины…
Барон стиснул кулак и обнажил клыки. Его домогались. Откровенно и бесстыдно домогались. Что он никогда не мог терпеть в отношении себя — самоволие в этом вопросе. Даже от своего Тима. Никто и никогда не смел лезть к нему первым, без одобрения и разрешения. Игрушка должна сидеть на месте и ждать, пока хозяин не захочет с ней натешиться. Или же пока не разрешит поиграть с ним.
Рука Тима тут же оказалась почти до боли вдавлена в кожаную спинку расставленными пальцами. Мальчик часто заморгал, не понимая, что такого он сделал не так. Трёч впервые злился в ответ на его прикосновения. Барон пронизал его ледяным и жёстким взглядом, от чего Тим вздрогнул и сразу сжался. За это он должен был получить очень хороший урок. Никогда не следует лезть ко льву без предупреждения…
— За мной, — прошипел он и буквально сдёрнул Тима за руку с дивана.
Дверь из павильона открылась с трудом. В лицо Тиму тут же ударил на удивление холодный северный ветер. Рука барона словно превратилась в железную цепь, сковывающую его запястье. Он тянул своего наследника вверх, к замку, словно не замечая настоящего урагана, который трепал листву на катальпах и сливах с красно-фиолетовой листвой и почти сгибал молодые деревья. Тим дрожал. Он чувствовал, как злится барон, но смутно надеялся, что в напряжённых голубых глазах таится не гнев, а хорошо спрятанное желание.
Перед глазами мальчика мелькали ступени замка, коридоры, переходы, ведущие к комнате барона, колонны, лестницы, лампы, наконец та же железная рука втащила его в тяжёлую тёмную дверь, Тим задел плечом об косяк, ойкнул, но барон всё так же тащил его куда-то вглубь своих аппартаменты, что-то сдвигал на стенах, почти непрерывно, не останавливаясь даже на секунду, наконец втолкнув Тима куда-то во тьму и захлопнув дверь с оглушительным грохотом.
Тим почувствовал, как неведомая сила швырнула его на колени и плотно зажала, как в тисках, его ноги, руки и голову. Перед глазами мальчика сверкнул жёлто-красный, огненный свет. Он чуть проморгался. Ушибленное плечо почти не ныло. Он стоял на коленях, закованный в колодки в какой-то комнате, стены которой скрывались во мраке. На расстоянии примерно пяти шагов от мальчика горел небольшой камин. Рядом с ним стоял барон и поигрывал длинным железным стержнем, на конце которого было нечто похожее на печать.
Тим ощутил, как его живот скрутило от непонятного страха перед жуткой неизвестностью. По виду барона становилось ясно, что брать Тима прямо здесь он вообще не собирается. Трёч, по всей видимости, даже наслаждался страхом в глазах мальчика, желая вытянуть из него кое-что намного громче стонов.
— Ты никогда не слышал о том, что такое клеймо? — задал вопрос барон и сверкнул пламенем в своих глазах.
— С-слышал. На лошадях ставят… — Тим едва говорил от волнения и страха. Ему вдруг стало холодно. Он ощутил, как противно и медленно ползёт капля пота по его коже, по рёбрам, через косточку таза, куда-то вниз, по ноге…
— Не только. Ещё клеймо ставили такому слою населения, как преступники и рабы, — барон не отрывал взгляда от мальчика. На губах его появилась хищная улыбка, — в Российской Империи выжигали букву «В» на лбу, «О» и «Р» на щеках. Раскалёнными иглами, а затем натирали порохом или составом из туши и индиго…
Тим задрожал. Он был в ужасе. Мальчик не мог поверить, что сейчас с ним сделают то же самое, сердце его колотилось, разгоняя от себя смертельный лёд. Барон провёл кончиком пальца по печати и продолжил так, что у Тима затряслись поджилки.
— Конечно, ещё отрезали ноздри и уши, но намного более эстетичны печати… Например, королевские лилии во Франции. Жаль, что их отменили девяносто восемь лет назад… Хотя отмена не значит того, что клейма исчезли во всём мире.
Тим через затянутые мокрой пеленой глаза наблюдал за тем, как барон вносит печать в пламя. Наследник судорожно дёрнулся и проскулил:
— Барон, только не это…
— Именно это, мой милый, — огонь оставлял красные блики на щеках барона, делая его вид совершенно инфернальным. Демон-исполнитель адских пыток. Тим попытался вырваться из колодок и уже почти завыл:
— Пожалуйста, не… Не надо! Не надо, барон умоляю вас, блять, за что!..
— Надо, Тим, надо. Чтобы ты очень хорошо усвоил один важный урок.
Тим захныкал громче от страха перед мучительной болью. Он готов был уже обцеловать и вылизать ноги барону, лишь бы тот его отпустил.
Барон безжалостно продолжал накалять клеймо.
Эти полминуты показались Тиму самыми нестерпимымо-долгими в его жизни. Такой страх, должно быть, испытывала мышь, загнанная в угол сытой кошкой.
Барон вытянул раскалённое железо из огня и неторопливо направился к мальчику. Тим почти запищал. Трёч обошёл его и остановился прямо перед удобно зафиксированными нежными ягодицами. Чуть отставив печать, он оглядел мягкую белую кожу, а затем размахнулся и слишком сильно шлёпнул Тима по левой части. Вскрик разошёлся эхом по комнате и жгучей болью по мышцам мальчика.
Печать оказалась в руке Трёча. Тот чуть примерился. Выдохнул. Не дрогнул рукой. И чётко приложил раскалённое железо прямо в середину правой половины ягодиц своего подопечного.
Из глаз Тима брызнули слёзы от жуткой, нестерпимой боли. Он закричал так, что показалось, что его связки сейчас не выдержат этого мучительного вопля от обожжённой плоти и нежной кожи, спаленной двумя чернеющими буквами «L», сплетёнными в один вензель, напоминающий двух железных адских змей…
Его слёзы непрерывно текли из глаз, как вдруг он почувствовал очень мягкие и аккуратные прикосновения к себе сзади. Не к обожжённой коже, а к чему-то более нежному и открытому, розовой ягодкой прятавшемуся в чуть потемнелых складках. Барон опустился возле дрожащих ляжек и припал лицом к Тиму, начиная вторгаться языком прямо внутрь, чувствуя на языке сладкий вкус.
Его мальчик был сладким даже там.
Тим застонал со слезами на глазах, которые, однако, уже вызывала не боль. Вернее, не только она. Язык барона был невероятно длинный, одинаковый по цвету с раскрытой плотью мальчика, он приносил совершенно новое, дотоле неизвестное удовольствие, но такое нежное и приятное, что слезинки сами катились по щекам, просто от одного ощущения, как язык, вопреки привычным человеческим возможностям, входит всё глубже и глубже, достигая наконец того места, где Тим переставал даже думать о чём-то, он мог только постанывать и таять от одновременного ощущения массажа яичек и проникновения в себя.
Тим чуть запрокинул голову. Его зад болел, однако эта боль стала ещё приятнее вместе с чувством судороги, сладко окутывающей всё тело истомой и осознанием своей принадлежности…
Тим был не государственный, не неизвестно чей. Он был только мальчик барона.
Трёч поднял на руки уже освобождённого Тима, такого мягкого, нежного и особо уязвимого сейчас. Боль от ожога дала о себе знать с новой силой. Тим тихо хныкнул и уткнулся лицом в белую рубашку опекуна, как ребёнок в грудь матери. Он почувствовал, как его несут куда-то, держа крепко и бережно, как свою маленькую драгоценность. Он ничего не видел вокруг. С каждой секундой рана болела всё сильнее и сильнее, часть нервов на ней была сожжена, а другая часть посылала сигнал в совершенно спутанный мозг мальчика, вместе с другой мыслью о том, что тот, кто нёс его сейчас обладает им, а это клеймо не было похоже на то, что прижигало шкуру скоту, оно показывало глубокую, неявную, но невероятно крепкую связь двух сердец. Оно принадлежало только одной паре глаз. Паре глаз с горящей серой ада…
Тим плакал, теряясь в невероятном, почти болезненном умилении, которое требовало выхода в слезах, ему было больно и приятно одновременно, ветер стал обдувать его щёки и леденить влагу, но мальчик не чувствовал ничего, кроме этих противоречивых ощущений.
Барон понял, что маленькие кулачки сжимают его пиджак, а мягкие детские губы целуют его плечо. Его Тим целовал те руки, которые только что причинили ему жестокую боль. Он сжал мальчика чуть крепче, старясь не касаться его ягодиц, чтобы не ухудшить и так не лучшее положение Тима.
— Чш-ш-ш, мы почти дошли, — проговорил он и опустил мальчика на землю.
Тим удержался на ногах и чуть сморгнул с глаз слёзы. Он стоял на небольшой площадке, выложенной мрамором, под второй террасой, в небольшом затишке, где почти не было ветра. Прямо перед ним из скалы бил небольшой источник, стекая вниз водопадом. Струя воды разбивалась об небольшой мраморный бассейн, наполненный прозрачной, по-настоящему кристальной водой. Тим впервые видел что-то подобное.
Он шагнул босыми ногами в чашу, ощущая приятную прохладу ключевой воды. Она приятно окутала его ноги и словно добежала до воспалённой кожи, даря живительное освежение. Барон сбросил пиджак на какой-то подстриженный в форме шара куст, начиная раздеваться. Тим встал под струи воды полностью, чувствуя, как блаженство расползлось по его клейму, вмиг унося слёзы, боль, страх и оставляя только ощущение того, как Тим словно сам становится частью этого водопада, прозрачной струёй источника…
Барон смочил руки в прохладной воде, чувствуя, как она льётся ему на голову, на руки, бежит по ногам и добегает до малейшей складки кожи. Он подошёл к Тиму и нежно-нежно прижал его к себе, мягко целуя в мокрые волосы. Его руки вмиг оказались на клейме, но не принесли боли, а только удовольствие от близости любимого опекуна…
Тим осторожно расстёгивал на себе огромную мужскую рубашку, похожую на нижние старинные сорочки. Это была рубашка барона, пропитанная им, его запахом и теплом. Мальчик проходил в ней целый день, мягкая одежда хорошо продувалась и давала телу не мучиться от боли. Тим и барон знали, что брюки наследнику пока не надеть.
Барон, лежащий на спине в раскрытой постели, одним жестом подозвал к себе Тима и почти уложил к себе на грудь. На виду осталась огромная рана, в которую превратилась гладкая мягкая ягодица. На пальцах опекуна оказался лёгкий и прохладный крем, тут же втёртый в горячую кожу. Тим даже не поморщился. Руки барона не давали боли, как и крем, который обезболил рану каким-то поистине чудодейственным составом. Вымазав всё на сплетение из букв «L», Трёч сцепил ладони на спине Тима, который порядком устал за этот день. Сегодня он мог спать рядом с бароном. На его груди. Близко.
Трёч почувствовал, какое тело Тима лёгкое. Почти невесомое по сравнению с ним. Он казался сейчас совсем маленьким. Беззащитным для него самого. Открытым. Слабым. Заставляющим слабеть и его самого.
Луна светила в окно замка на лица двух спящих. Они были по-настоящему спокойны сейчас. Впервые за долгие дни…