***
Мори освободил Фёдора от ремней безопасности и подхватил на руки, но тот мигом стал бороться, требуя поставить себя на ноги. Мальчик был всё таким же недовольным, и будто бы обиженным. Мори сжал губы в тонкую линию и присел перед сыном. – Ты хорошо себя чувствуешь? – Мори положил ладонь на лоб Достоевского, скептически глядя. Капризы на пустом месте не были редкостью для Фёдора, но в последни дни мальчик был просто невыносимым – Как спал ночью? – Нормально, – Фёдор оттолкнул руку Мори. Хотелось как следует врезать отцу, но приходилось сдерживаться, ведь он не хотел быть наказанным и провести еще один отличный день с отцом. – Что не так, Фёдор? – Мори старался, не выдавал раздражение. – Ничего – пролепетал еле слышно Достоевский. Мори устало сжал переносицу: закрытость Фёдора доставляла немало хлопот, и вот сейчас его сын вместо того, чтобы нормально объяснить причину беспокойства, строит угрюмую гримасу, ожидая, что Огай сам будет допытывать и уговаривать. Ведь зачем объяснять, если за тебя всё сделают. – Сынок, диалог – вещь двухсторонняя: мы не сможем общаться и договориться, если ты будешь молчать, – Мори говорил мягко, со спокойным лицом, держа в голове, что Фёдор всё-таки ребёнок, а это значило то, что надо было придумать, как научиться договариваться с теми, на кого нельзя было нажать ни физически, ни морально. Фёдор на всё это лишь отвернулся и потопал к зданию Мафии, поставив этим Огая врасплох. Несколько ребят, которые являлись шестёрками, стояли неподалёку, тихо отводя взгляд. – Прекрати это ребячество, – Мори крепко схватил ладонь Фёдора. – Сам научись вести себя, – фыркнул Достоевский. От последней фразы трое ребят в чёрных очках потеряли дар речи и мигом смылись, не желая быть свидетелями гнева главы портовой Мафии, ведь понимали, что в почти любом случае достанется именно им. Мори крепче сжал ладонь Фёдора, больно сжимая костлявые пальцы. Это уже было неуважением, которого Огай сыну не позволит. Однако над наказанием тот подумает чуть позже. Достоевский тихо зашипел, пока Мори поднимал его ладонь вверх, заставляя встать на носочки. – Ты можешь не хотеть отвечать или разговаривать со мной, да даже игнорировать, но, – тут глаза Мори опасливо сузились, а взгляд будто бы излучал холод. Перед Достоевским больше не стоял весёлый беспечный отец, а самый настоящий мафиози – Уважать меня ты обязан. Фёдор поочерёдно бил ногами об асфальт, скуля. Всё это продолжалось всего полминуты, пока босс Мафии не заметил идущих работников. Мори отпустил руку сына, всё ещё прожигая его строгим взглядом. Фёдор обиженно поджал губы и отвернулся от Огая, потирая пальцы. – Этот разговор ещё не окончен, – процедил Мори. Фёдор всё так же продолжил стоять спиной к Огаю, не решаясь обернуться, понимая, что разозлил отца. – Почему ты сегодня себя так ведёшь? – Достоевский стоял с опущенной головой, рассматривая ботинки, будто видел их в первый раз. Огай поднял подбородок Фёдора указательным пальцем, но мальчик так и продолжил смотреть на землю, упорно игнорируя отца. – Фёдор, ответь мне. Достоевский молча взглянул в глаза Мори: тот смотрел с беспокойством. Однако, каким бы обеспокоенным отец ни выглядел, Фёдора всё также накатывало злостью при воспоминаниях случившимся на днях. Картина Мори, целующегося с Фукудзавой, всё также стояла в глазах, не позволяя уснуть уже которую ночь. Мори ведь твердил, что Фукудзаве нет места в его жизни и что это лишь отголоски прошлого. Фёдор одёрнул плечо и сделал шаг назад, показывая всем видом, что диалога не будет. Руки были скрещены на груди, лицо хмурое, а фиалковые глаза то и дело старались избегать прямого контакта с винными глазами. Мори тяжело вздохнул, оглядев сына. Рано или поздно всё выльется в истерику: в то, что Фёдор сам всё расскажет напрямую, верилось мало. Так что оставалось надеяться, что мальчик не устроит уж слишком грандиозный скандал. Огай помотал головой, будто бы изгоняя плохие мысли, и добавил: – Пошли, партизан.***
Фёдор практически весь день сидел в кресле, стоявшем в самом дальнем углу кабинета, отвернувшись к стене, пока отец был погружён в работу; иногда, в кабинет заходили сотрудники, принося отчёты или отчитываясь о новостях про доставки. Мори даже успел провести собрание, в течение которого Достоевский сидел всё на том же стуле и читал книгу, не обращая никакого внимания на окружающих. Даже оставшись наедине с Мори, Достоевский не произносил ни слова и игнорировал все попытки отца заговорить с ним. Вот и сейчас, Огай периодически отрывал взгляд от бумаг и смотрел на сына. Фёдор лежал в кресле, скрутившись в клубок; Мори пару раз окликнул его, но, не получив ответа, отложил ручку и пошёл к сыну. – Фёдор, – тихо позвал Огай, присев перед довольно большим бархатным креслом, которое имело оттенок изысканного красного вина, что придавало ему статустности. Мори убрал съехавшую на лицо сына ушанку. Фёдор спал крепко, лицо его было умиротворённым, а большой палец был во рту. Вытащив палец изо рта Фёдора, Огай приложил ладонь к его лицу и погладил по щеке большим пальцем. В этот момент Мори думал о том, что самое спокойное время с ребенком, это то, когда он спит у тебя под боком. – И почему ты не можешь быть таким милым всё время? – тихо проговорил Мори, уже держа сына на руках. Ко всему этому, поведение Фёдора было не единственным поводом для беспокойства. В личной жизни Огая происходили кардинальные перемены. Его отношения с Фукудзавой вновь возобновляются. Как бы Мори ни пытался убедить себя, что растерял все чувства к директору Агентства и вообще класть на него хотел уже как лет семь, этого не удавалось. Со временем все менялось, они изменились, однако прошлое, да и настоящее, их крепко связывало. На работе им тоже приходилось работать иногда вместе, но они понимали необходимость, кроме того, они не были против этого, однако осознавали, что они уже не те, кем являлись в молодости и теперь на них еще больше обязанностей, которые им теперь приходится соблюдать. Фукудзава уже не был прежним, как и сам Мори: они уже выросли и отпустили старые обиды. Их разговоры уже не состояли из постоянных споров и желания доказать друг другу что-либо. Чёрта с два, у них даже дети появились. Мори больше не мог мириться с тем, что раз за разом терял любимого человека, особенно сейчас, когда серьёзных преград нет. Кроме как недовольство Фёдора. Мори и не рассчитывал, что сын легко это примет, но можно же сделать так, чтобы Достоевский свыкнулся с этим, если двигаться постепенно. Можно чаще встречаться с Юкичи и Николаем в неформальной обстановке: так детям будет легче привыкнуть к присутствию другого взрослого, и с Фёдором стоило бы поговорить. Позже.***
– Фёдор, – Мори похлопал сына по плечу, на что тот дёрнулся на руках отца, но не открыл глаза. Огай прошёл к большим панорамным окнам, откуда исходил солнечный свет. Фёдор зажмурился и попытался натянуть ушанку на глаза, но, ощупывая пальцами волосы, Достоевский не смог её найти, потому, развернулся на руках Мори и уткнулся лицом ему в грудь. – Просыпайся, – мягко сказал Огай, отходя от окон и идя в менее освещённую часть кабинета. Фёдор промычал что-то неясное под нос, по очереди открыв глаза и сев на руках Огая. Следующий час Мори провёл за тем, что пытался накормить угрюмого сына, попутно пытаясь завязать диалог, но Достоевский никак не шёл на контакт. Закончив с обедом, Огай отдал последнее поручение и, оставив Накахару за главного, покинул офис. По дороге к учителю, Фёдор был мрачным и то и делал, что огрызался, на что получил замечание и суровый взгляд от отца. Уже на половине пути Огаю хотелось свернуть назад, опасаясь, что сын может устроить истерику прямо на тренировке, но Нацумэ-сан бы не оставил его в покое за ещё один прогул, потому, крепко сжав зубы, Мори нажал на газ, красочно представляя, как даёт по шее сыну. – Добрались, – пробормотал Мори, останавливая машину и вытаскивая ключи зажигания. – Можешь выходить. – И как, по-твоему, я это сделаю? – зашипел Достоевский, дёргая ногой в воздух: с ремнями безопасности он мог бы и сам справиться, но лишний раз помотать нервы Мори сейчас казалось чем-то необходимым, вроде свежезаваренного чая по утрам. – Подожди минуту, – проворчал Мори и пошёл освобождать сына. Закончив с ремнями, Огай подхватил Фёдора на руки и направился в дом учителя быстрым шагом. На пороге их встретил Сосэки, который был не в самом лучшем расположении духа, что очень раздосадовало Мори, ведь сейчас ему не нужны были проблемы еще и с этим человеком. Фёдор прошёл мимо учителя. Огай сжал переносицу: всё это было не к добру. Фёдор точно нарвётся сегодня. – Ты бы хоть поздоровался, – вздохнул Мори вслед сыну. – Ты слишком многое ему позволяешь. Ты себе такого не позволял, – Нацумэ покачал головой. Мори сжал ладони в карманах и фыркнул. – Что прикажете делать? Запереть в зале на ночь? Не разговаривать неделями? Или у вас новые методы? – огрызнулся Огай к своему удивлению, ведь казалось эти события далеко в прошлом, однако он точно не хотел, чтобы его сына воспитывали так. Нацумэ окинул Мори совсем не добрым взглядом и, отвернувшись, ушёл. – Куда вы уходите? Раньше вы не стеснялись своих методов воспитания – Нацумэ на это лишь кивнул не оборачиваясь. Уже внутри дома Фёдор успел столкнуться с Фукудзавой и, грубо толкнув того, зашел в зал.***
В тот же вечер Нацумэ решил провести тренировку для Фëдора, где показал пару приемов для защиты, что не требовали большой физической силы. Также показал, как можно удивить противника. – Фёдор-кун, соберись Достоевский с более сильным рвением начал барахтаться в руках Нацумэ. – Успокойся, – хмыкнул Сосэки, крепко прижимая руки Фёдора к бокам. – Да идите вы! – вспыхнул Фёдор и заехал учителю по щеке, однако сразу замолк, понимая, что натворил. – Мори тебя запустил, – холодно произнёс Нацумэ, хватая оцепеневшего ученика за ухо. Николай метнулся к нему, обеспокоенно смотря прямо в глаза. – Знаешь, за столько лет я имел немало учеников, – мрачно произнёс Сосэки, выкручивая ухо Фёдора. – И сталкивался с непослушанием многих, но такое откровенное хамство и невоспитанность я встретил впервые! – сердито говорил Сосэки, ударяя тростью по земле; Фёдор зажмурился от страха, опасаясь, что в следующий момент трость может ударить по нему. – Это насколько ты осмелел-то? – фыркнул Нацумэ и сжал трость в руке. Он держался из последних сил, чтобы не наказать мальчишку за дерзость, но опасался, что попросту не рассчитает сил и перегнёт палку. Достоевский завыл от боли, когда Нацумэ потащил его за ухо к дверям, попутно ругаясь. Толкнув дверь зала, Нацумэ подтолкнул держащегося за его руку мальчишку вперёд, под удивлённый взгляд Мори с Фукудзавой. – Займись воспитанием сына! – строго произнёс Сосэки, подталкивая Фёдора с пылающим ухом к подошедшему Огаю. Мори сразу завёл сына за спину. Достоевский всхлипывал всё время, пока Нацумэ со злостью рассказывал всё произошедшее, под ошарашенный взгляд Мори с Фукудзавой. Во время тирады учителя, Огай то и делал, что кивал, искоса смотря на Фёдора, понимая, что их ждëт очень серьезный разговор. В конце концов, Сосэки захлопнул дверь зала. Огай скользнул взглядом по двери, затем взглянул на сына и, крепко схватив за руку, потащил по коридору. – Паршивец, – проворчал Огай, думая, как объяснить, что за такое поведение бывает очень не сладко. Войдя в полупустую комнату, где была лишь одна кровать и комод, Мори закрыл дверь и сел на кровать. Прикрыв глаза, Огай сделал глубокий вдох. Поведение Фёдора выходило из-под контроля, что не могло не беспокоить Мори. – Иди сюда, – Мори даже не смотрел на сына, стоящего в двух шагах. Достоевский шагнул к отцу. В комнате повисла противная тишина. – Что это за поведение, Фёдор? – спросил Мори резким тоном, пока Достоевский всё также потирал ухо, отдающее уже не острой, но ощутимой болью. – Я тебя накажу, – объявил Огай и скривился от собственных слов. Фёдор кивнул, будто бы требовалось его согласие. Помня о ранней ситуации, Огай старался быть как можно аккуратнее, боясь, что может напугать своего сына и только усугубить ситуацию. – Но это не значит, что я от тебя откажусь или оставлю – уже спокойно произнес Мори, гладя ладонь Фёдора, – я всё равно тебя люблю. Мори быстро расстегнул пуговицу штанов сына и приспустил их вниз. Достоевский с тревогой посмотрел на отца, но сопротивляться не стал. – Ты был ужасно груб с учителем, – произнёс Огай, ложа сына на колени. – Это я ещё молчу о твоем поведении в последни дни – Почему ты так себя вёл? «Почему?» – подумал Фёдор, сжимая ушанку в руках. Как будто он мог теперь доверять человеку, что врал ему о Фукудзаве. Из мыслей Фёдора выдернул первый жгучий шлепок. Достоевский сдержался, чтобы не вскрикнуть, прекрасно зная, что директор Агентства сидит неподалёку и будет всё слушать. Нет уж, такого удовольствия Фёдор ему не предоставит. – Твоё поведение было отвратительным. – три крепких шлепка приземлились на трусы Фёдора. Мальчик запищал от боли в ушанку. – Со мной, с учителем и с Фукудзавой, – продолжил Огай, подкрепляя каждое слово несильными шлепками. Фёдор тихо захныкал в ушанку и замотал ногами в воздухе. От упоминания директора Агентства стало ужасно обидно. – Почему, Фёдор? – мягко спросил Огай и, не получив ответа, передвинул сына вперёд, приспустив штаны до щиколоток. Жгучий шлепок упал на бёдра Фёдора, чем вызвали визги. – Ай! – всхлипнул Достоевский от нового, сильного шлепка. Мори остановился и опустил взгляд на лежащего Фёдора. Мальчик весь дрожал и еле слышно плакал, сжимая несчастную ушанку в руках, пытаясь перевести дыхание. Слёзы полностью наполнили глаза Достоевского, мешая видеть перед собой. Нужно было заканчивать со всем этим. Огай укусил щёку изнутри и, подцепив край трусов Фёдора, спустил их вниз, открывая вид на порозовевший зад. Огай облегчённо вздохнул, видя, что ничего серьёзного нет. Фёдор, потеряв последний намёк на скромность, покраснел до кончиков ушей. – Тебе очень повезло, что Нацумэ-сан не стал с тобой разбираться, – процедил Мори, опуская ладонь посередине ягодиц Фёдора: на этот раз, звук вышел более звонким. – Ой! Больно! – плача, произнёс Фёдор, шмыгая носом. – Представь, как было бы больно, если бы Нацумэ-сан сам тебя наказал, – хмыкнул Мори, но шлепнул уже слабее. Федор и не мог представить, что было бы, если его наказывал Нацуме, однако, он уже и от этого наказания в полной мере осознал, что переборщил со своим поведением и неуважением к старшим. – Сделал бы я такое, он бы... – Огай прервался на секунду и поморщился. – Я даже не могу представить, что бы он сделал. Фёдор жалобно икнул, отчего рука Огая замерла в воздухе. Мори перевёл взгляд на уже тёмно-розовый зад сына и сжал зубы. Каким же омерзительным он себя чувствовал за то, что попросту не умел по-другому справляться с ребёнком. – Тебе нужно понимать, с кем и как ты можешь себя вести. Тебе очень повезёт, если он согласится продолжить тренировать тебя дальше, – пробормотал Мори, занося ладонь для нового шлепка, но Фёдор рефлекторно отвёл руки назад, пытаясь защитить больное место, но почти сразу убрал руку, громко всхлипнув, и пробормотал извинение. Огай мягко погладил по спине плачущего сына. Больше Мори не смог бы наказывать, даже под угрозой расправы. Огай был опустошён, тем, что не смог подобрать другого подхода к сыну, хоть и наказывал его не так сильно. – Я хочу, чтобы ты больше не вёл себя так с учителем. К тому же, ты извинишься перед ним, – Мори говорил без строгости в голосе. – И перед Фукудзавой. Фёдор зарылся лицом в ушанку и начал выть, не в силах больше удержаться. Тень страха промелькнула на лице Огая, и тот начал судорожно трясти сына за плечо; затем, попытался поднять, но Фёдор вцепился в штаны отца одной рукой, а другой в матрас. – Это он во всём виноват! Он! – хныча, произнёс Достоевский. Мори устало покачал головой. – Да что он сделал, Фёдор? Что за глупость ты несёшь? – вспылил Мори, неосторожно подтягивая бельё, затем и штаны Достоевского, на что он взвизгнул, потом и вовсе разрыдался с новой силой. Обида и злость так и душили его, не давая нормально говорить, не говоря уже о боли. Мори даже не хочет ему верить и уже был на стороне Фукудзавы. Огай же, опешив от нового напора слёз, осторожно поднял сына с колен и прижал к груди, придерживая Фёдора над коленями. Нужно было быть более осторожным с бедолагой. Не нужно было причинять больше боли Фёдору. – Я видел, что он сделал, – икнул Фёдор, комкая шарф Огая, кутая в него голову. – Что ты видел? – спросил Огай с опаской. – Как он тебя тогда, – Достоевский с силой укусил большой палец. Мори вынул палец сына и слабо сжал его ладонь. До Мори дошло, что сын видел их поцелуй и уже поклялся себе, что впредь будет намного аккуратнее. Огай покрепче прижал Фёдора к груди и обречённо прижался лбом к лбу сына. Теперь уже и Мори было стыдно за себя. – Нужно было рассказать мне, – устало произнёс Мори, мягко целуя сына в лоб. – Я бы всё объяснил. – И как бы ты объяснил? – Фёдор шмыгнул носом. – Фёдор, всё сложно, – пробормотал Мори, прижимая сына к груди. — Наши отношения... всё очень запутанно, и я пока сам толком не понимаю. – Он тебе не нужен, – буркнул Фёдор, снова, зарываясь носом в шею Огая. – Он не плохой человек. – Как же? – Фёдор, – Мори отстранил сына и встретился с ним взглядом. Да не думал он, что сын будет его ревновать, тем более когда он постоянно с ним. – Тебе не нравится конкретно Фукудзава, или ты против любого? – решил все таки уточнить Мори. Фёдор непонимающе поморгал, не осознавая вопрос. – Я имею ввиду, что тебе было бы легче, если бы это был другой человек? – замялся Огай, отводя взгляд. – Или, может, девушка? Последнюю часть Мори произнёс, краснея. Он ведь толком и не знал, какие у его ребёнка взгляды. – Я никого не хочу, – выдал Фёдор, не задумываясь ни на секунду. Огай зарылся в мягкие волосы сына. – Ясно, но это как-то неправильно, – вздохнул Мори и погладил Фёдора по щеке. Ревность сына по отношению к Фукудзаве больше не казалась милой, а настораживала, будто бы Фёдор воспринимал его как свою собственность, которой он может распоряжаться, не давая личной свободы. – Неправильно заменять меня им, – буркнул Достоевский, потирая заплаканные глаза. Мори подхватил подбородок сына. – Фёдор, это так не работает, – Огай помотал головой, мысленно подбирая правильные слова. – Ты – мой ребёнок и главный приоритет, но это не значит, что вся моя жизнь будет вертеться лишь вокруг тебя. Фёдор выразительно фыркнул и отвёл слезящиеся глаза. – Не делай такое лицо, – Мори сжал щёку сына, но тот стряхнул его руку. – Ну же, котёнок. Огай поцеловал сына в макушку, на что он слез с отца и отвернулся, начав рассматривать пейзаж за окном. Мори встал с кровати и положил ладони на плечи Достоевского. – Тебе он важнее, – буркнул Достоевский и скрестил руки на груди. – Это не так, – Мори подхватил упирающегося сына на руки. – И прекрати так дёргаться, не хватало ещё уронить тебя. – Иди к нему, а меня не трогай, – хмыкнул Федор. – Ты ведёшь себя неразумно. Фукудзава ничего тебе не сделал, – Мори прижал голову брыкающегося Достоевского к груди. – Он сделает, – отчаянно всхлипнул Фёдор дрожащим голосом и прекратил брыкаться. – Потом. Огай начал укачивать сына, расхаживая по комнате. – Он тебя не обидит, в противном случае – я ему горло перережу, – уверенно произнёс Мори, похлопывая сына по спине. – Ты этого не сделаешь, – Достоевский шмыгнул носом. Всё это было лишь громкими словами: мать ведь тоже поначалу заступалась за него перед отчимом, а вскоре и она привыкла к постоянным избиениям сына. – Сделаю, мой мальчик, – произнёс Мори, целуя сына в макушку. Несморя на то на сколько Фукудзава был ему дорог, он бы перерезал ему все, что угодно, если тот тронет его сына, но он был уверен, что этого не произойдет. – Пожалуйста, постарайся быть к нему чуть благосклоннее. Он тебе не враг. – Хорошо, – пробормотал Достоевский спустя минуту тишины. – И извинись перед учителем. – Он не захочет меня видеть, – Фёдор уткнулся в грудь отца, вспоминая, насколько разозлил учителя. – Он уже остыл, я думаю, – пробормотал Мори, зарываясь рукой в волосы. Нацумэ-сан был строгим, однако не был монстром способным на прощения, особенно в самом начале. – В любом случае, он не станет долго злиться. Фёдор кивнул в грудь Огая: перед Сосэки ему действительно было ужасно стыдно, он сожалел о воем поступке. – Фёдор, – Огай нервно перебирал тонкие пряди волос сына. – Да? – зевнул Достоевский, мирно лежа на груди отца. – Болит? – Мори проводил кругами по спине Фёдора. – Немного, – пробормотал Фёдор, краснея. – Я проверю, на всякий случай, – Огай стал разворачивать Фёдора, но тот оттолкнул руки от себя. – Не нужно, я в порядке, – буркнул Фёдор и вновь устроился на груди Огая. – Мне жаль, котёнок, но так было нужно