***
Он взял машину отца. Она выглядела солиднее и была в разы больше его собственной. Роуз стоит на крыльце своего дома, вглядываясь во тьму улиц в ожидании света фар, пересекающих дорогу, пока они, наконец, не показываются. Билли задержался на пару минут. Выйдя из машины, он приветствует Роуз, вручая ей букет из цветов, сорванных с клумбы у соседнего дома, и тянется к ее руке, но Роуз целует его в щеку, оставив розовый след ее губ на его коже. В окнах на втором этаже шевелятся занавески и виднеется лицо ее матери, взирающей на них сверху вниз, Билли улыбается и машет рукой, шторы в мгновение задергиваются, а Роуз, проследившая за его взглядом, смущается. — Прости, она немного переживает за меня. — Могу ее заверить, что ты в надежных руках. — Билли не в силах отвести взгляда от Роуз. Смотрит пристально, изучает каждый миллиметр ее стройной фигуры, не пропускает выпирающих ключиц, родинки на скуле, которую он не смог увидеть в прошлый раз, он спускается ниже, невидимой рукой пытается проникнуть под ее платье. Она опять его сменила, в этот раз чуть пышнее, чуть короче, на шее поблескивают стеклянные бусы. Она подкрасила губы и ресницы, но прическа осталась та же, с голубой ленточкой. Роуз неловко переминается с ноги на ногу и Билли в глаза бросается красная рябь на ее щеках. Он откашливается и открывает перед Роуз дверь автомобиля, оббегает и садится на водительское, в предвкушении следующих нескольких часов, что они разделят вместе. Свидание движется четко по плану. Они съездили в кино на фильм, после которого Роуз шмыгала носом и позволила Билли заботливо утереть скопившиеся в уголках глаз слезы. Он едва сдержался при виде ее раскрасневшегося заплаканного вида, с потекшей тушью, которую он стер. Затем было кафе, большая порция мороженного, один бокал коктейля и бутылка пива на двоих. Билли сидит рядом с ней непростительно близко, касается ее обнаженного плеча и больший пальцем обводит круги, чувствует россыпь мурашек на ее коже, но Роуз смеется над его шутками, говорит о школьных заботах и не убирает его руку. В кафе прохладно, Билли выбрал столик недалеко от выхода и из приоткрытых дверей то и дело проскальзывает ветерок. Роуз неосознанно жмется к нему под бок, облизывает последнюю ложку с мороженым, и Билли ощущает, как нервное напряжение медленно покидает ее тело, она расслабляется, привыкает к его теплу и голосу — он специально говорит ниже, почти переходит на шепот, вынуждая Роуз подвигаться ближе и ближе, заворожённо вслушиваясь в истории, придуманные для нее на ходу, а он опускает руку ниже, проводит по предплечью и обводит талию, Роуз вздрагивает, но не отталкивает, давая молчаливое согласие на его действия. Билли касается ее ноги, закинутой на другой, подбираясь всё выше, слушая, как учащается ее сердцебиение и сбивается дыхание, и останавливается немного выше ее оголенного колена. То, что он делает, непростительно, грязно, вызывающе. Билли смотрит на часы в углу кафе и официантка, убирающая со стола, подтверждает его мысли — кафе закрывается. Билли убирает руку и надеется, что разочарованный выдох Роуз, ему не причудился. Её настроение сменяется, и она готовится возвращаться домой, опускает голову, расправляя платье, но Билли аккуратно берет ее за подбородок и обращает внимание к себе. Большим пальцем он очерчивает контур ее губ, смазав немного помады, чувствует тепло ее дыхания и видит, как расширяются зрачки еще сильнее. Он подается к ней ближе, наклоняется к уху и окутывает ее разум своим шепотом. — Нам необязательно всё заканчивать сейчас. Я хочу отвезти тебя кое-куда. Роуз кивает в согласии, радуясь продолжению свидания. Билли везет ее в церковь, ту самую, где работал сколько себя помнит, где увидел впервые Роуз и где теперь хочет возложить ее невинность. Он умалчивает об этом, говоря только о том, как прекрасно выглядит церковь ночью в свете луны. Уже сидя в машине, выезжая на дорогу, Билли открывает бардачок и вытаскивает оттуда металлическую флягу. — Вот, попробуй, — он легонько кидает ее Роуз на колени, и та в ответ переводит на него удивленный взгляд. — Зачем? — Для храбрости. Так будет веселее. По тому, как Роуз морщится после первого глотка, обжигающего своей горечью ее горло, Билли понимает, что крепче пива она ничего в жизни не пробовала. Роуз хочет передать флягу ему, но Билли отодвигает ее руку обратно, подставляя горлышко фляги к ее губам. — Я же за рулем. Выпей за меня. Она послушно делает еще глоток, а Билли наблюдает за ней через зеркало заднего вида, от чего он чуть было не пропускает поворот и резко сворачивает в сторону церкви. Они доезжают за минут пять и взгляд Роуз мутнеет, движения плывут, и она проливает на платье несколько капель, ахает, но переходит на смех. Билли помогает ей выйти из машины и подняться по ступеням в церковь. Уже слишком поздно и отец должен быть дома. Билли дергает ручку и достает ключи — отец вручил ему их на шестнадцатилетние в качестве подарка, и эта ночь стала той самой, когда Билли смог по достоинству его оценить. Билли достает зажигалку из кармана брюк и поджигает фитили свечей, замирает в проходе, наслаждаясь силуэтом Розу в свете горящего пламени. Она стоит в самом центре и, задрав голову, вглядывается в витражи окон под потолком. Билли тихо ступает по ковролину, не торопится, сдерживая рвущееся из него желание, он подходит к Роуз со спины и приобнимет за талию. Она поворачивается к нему и их лица разделяет сантиметр. — Здесь очень красиво. Ты был прав. — Я всегда оказываюсь правым, Роуз, тебе только надо довериться мне. Он обхватывает ладонями ее лицо и целует сомкнутые губы, слышит удивленный стон и не может не ухмыльнуться ее реакции. Она бездействует, опускает руки и отдается ему полностью, отвечая на поцелуй. Билли сдерживает напор, а у самого крышу рвет, легкие горят от недостатка кислорода, а на губах оседает смесь из ликера и клубники. Он не желает останавливаться, готовый задохнуться в ее объятиях. Роуз податливо размыкает губы и впускает его язык, углубляя поцелуй, делая его более влажным, распыляя жар внутри Билли, но он отступает, разрывает связь и отходит на шаг назад, любуясь Роуз, тем, как распухли ее губы, краснотой лица, заметной даже в тусклом освещении, с какой тяжестью поднимается и опускается ее грудь. Он снимает пиджак и бросает его на пол, судорожно расстегивает пуговицы рубашки, две из них падают на пол и укатываются во тьму скамеек. Роуз неподвижна, она наблюдает за ним, и сейчас Билли видит тот самый взгляд, намеки на который уловил при их знакомстве — темнеющая буря в зрачках и блеск вожделения. Он видит в них свое отражение и стон вырывается из грудной клетки. Роуз вздрагивает, когда он целует ее щеку, спускаясь ниже к челюсти. Неразборчивый шепот у самого уха оставляет влажный след возле мочки и за ней. Она опирается спиной на алтарь и Билли слышит, как шестеренки крутятся в ее разуме, накаляясь до бела, сражаясь с вбитым с ранних лет понятием неправильного. Всё здесь сейчас неправильно, до омерзения, до дрожи в коленях, влажности между ног и краснеющих следов от укусов на шее. Ее пальцы путаются и тонут в копне его кудрей, когда Билли становится перед ней на колено, снимает туфлю, огрубевшими пальцами приподнимает ее ногу и губами рисует дорожку поцелуев к колену и выше. Она не понимает, что он будет делать дальше, не знает, мама не рассказывала о таком, а подружек у нее не было. Чувствует, как Билли обводит линию ее белья, чувствует жар его дыхания у своего живота, когда он подцепляет резинку пальцами и спускает ее вниз, чувствует его язык там, где случайно тронула себя однажды. Ощущения, о существовании которых она не подозревала, пробуждают волну желания, поднимающуюся снизу наверх, задевая накаленные нервы, сжимая мышцы. Она давится воздухом, лицо пылает адовым пламенем, кажется, будто все внутренности сворачиваются узлом, стон срывается с губ, но Билли останавливается, опускает ее ногу на пол и ровняется с Роуз. — Снимай, — он кивком указывает на ее платье. Это приказ, и у Роуз нет сил его оспаривать. Подрагивающими пальцами она находит язычок замка и тянет его вниз, расстегивая молнию, оголяет спину позвонок за позвонком, водит плечами и лямки сами падают вниз. Билли видит сомнение и страх, рисующиеся в ее глазах, оглаживает обнаженную талию и помогает платью упасть в ноги. Роуз некомфортно и Билли это понимает, но жалеет, что не может принести сюда фотоаппарат и запечатлеть не только в памяти ее оголенное тело, порочащее это место одним видом, жалеет, что ни с кем не может поделиться воссозданной картиной наяву, но при этом рад тому, что он единственный, кто зрит это вживую. Роуз пытается прикрыться, Билли полностью одет. Он берет ее руку, убирает от груди и, заставляя коснуться его брюк, ведет ею по своему скрытому под слоями тканей возбужденному члену, стон застревает в горле, и он целует Роуз, давая ей попробовать саму себя на вкус. Ее дыхание сбивается, когда он сжимает ее грудь, под его пальцами и губами ее соски твердеют, Роуз неосознанно сжимает его член и стон Билли эхом отдается в белых стенах. Единственное, что сдерживает Билли от того, чтобы поставить Роуз на колени перед собой, это ее неопытность. Он не хочет ее пугать и заставлять, несмотря на демона, голос которого рвется через спутанные мысли и пульсирующую в висках кровь. Вместо этого он берет Роуз под руку и помогает лечь на одежду, отброшенную на пол. Билли выправляет рубашку и снимает ее полностью, обнажая темную дорожку волос, уходящую за пояс. Роуз следит за его действиями и задерживает дыхание, когда он расстегивает и вытягивает из шлевок ремень, а затем избавляется и от брюк. Роуз понимает, что белья на нем нет и также обнажен перед ней, как и она перед ним. Он садится у ее ног, расставляет их шире и подгибает правую в колене, двигает за бедра ближе к себе и снова наклоняется для поцелуя. Его пальцы внутри нее, ее вкус у него на губах. Она скулит и подает бердами. От осознания реальности происходящего Билли срывает тормоза. Он рывком вытаскивает пальцы и заменяет их членом. Глаза Роуз расширяются, она дрожит, но Билли успокаивает ее ласковым поцелуем в уголок губ. Он не желает причинять ей боль, не сейчас уж точно. Она безбожно мокрая и готовая. Билли входит в нее осторожно, медленно растягивая нежные чувствительные мышцы, просит расслабиться и довериться, впустить его на всю длину. Роуз кивает. Она горячая, узкая, слишком, настолько, что Билли вынужден полностью выходить из нее, сбивать темп и замедляться, чтобы не кончить сразу. Он слишком давно желал этого, чтобы оборвать так быстро. От ее сладких стонов под ним глаза застилает туман и пятнами танцуют бесы. Душно, жарко, адреналин выбивает сердцем глухие удары в ушах, а пряди от пота липнут к лицу. Роуз доходит до точки быстрее, Билли чувствует спазм ее мышц вокруг себя, подхватывает рукой бедра, она прогибается в пояснице и он входит еще глубже. Роуз становится тряпичной куклой в его руках, она лежит на его белой рубашке и своем платье, ее светлые волосы распустились и разметались по полу ореолом. Ангел, сошедший с картин. Билли кончает, нависнув над ней, не отводя глаз. Он помогает ей одеться и выносит на руках из церкви, словно невесту. В машине Роуз проваливается в сон, а Билли всё из того же бардачка достает сигарету. Закуривает, опустив окно, серость дыма окутывает салон и вырывается в прохладу ночного неба. Он вернет Роуз к десяти вечера, как и обещал ее отцу, они даже не допустят мысли о том, куда свернуло их первое свидание и что он сделал с их дочерью, также как и его отец, придя утром в церковь, не узнает о случившемся, лишь увидит следы расплавившегося воска, стекшего на пол. Через неделю они вновь пересекутся на воскресной службе. Роуз вместе с родителями займет всю туже третью скамью с конца, но вместо чтения библии, будет всматриваться в лица прихожан в попытке увидеть Билли, но безуспешно. Всю процессию она не будет поднимать взгляда, а ее мать обратит ее внимание на излишнюю красноту, когда священник подойдет к алтарю. Билли припоздает и займет место в самом конце, на последнем ряду. В кармане брюк он будет сжимать тонкую голубую ленту для волос..
20 апреля 2022 г. в 18:09
Первый раз Билли заметил ее, сидящей на третьей скамье с конца, рядом с проходом. Одета она была в белое платье в черный горошек, подол которого заканчивался кружевами чуть выше лодыжек, высокая горловина и длинные рукава укрывали от глаз посторонних, не давали его чернеющему от голода взгляду насладиться видом молочно-бледной кожи, едва виднеющейся под тканью. В руках она сжимала библию, маленькую, потертую, корешок потрескивал от малейшего движения. Она аккуратно, почти не касаясь, проводила пальчиком по желтым от старости, истонченным и от того хрупким страницам, слегка приоткрытые розоватые губы беззвучно вторили за проповедью, что на всю церковь громогласно зачитывал священник. По левую ее руку сидели родители, Билли видел, как они вместе поднимались в церковь. Лицом она походила на мать — одинаковые носы с маленькой горбинкой и угловатая линия челюсти, а волосы ее были такие же светлые, как у отца. Между собой они не проронили ни слова. Мать её до начала воскресной службы общалась с другими, схожими ей, дамами в шляпках и с перчатками в цвет платьев, поверх они всегда надевали кольца — хвастовство, не иначе. Мать Билли была в их числе тоже. Крепко сжимая его руку, она не давала отступить от себя ни на шаг, вынуждая молча обмениваться лицемерием с остальными. Сплетни, словно мухи, вылезали из их выкрашенных ртов, кружили и жужжали над головами, перебиваемые только смешками, пропитанными ядовитой надменностью и нескрываемым ехидством, но стоило святому отцу выйти на свет к прихожанам, как перешептывания сменялись набожным молчанием и восторженными вздохами.
Билли в силу своего рождения в семье священника нёс крест постоянного посещения воскресных богослужений. В них была одна особенность — сколько бы лет не проходило, люди собирались одни и те же. Лица их менялись под гнетом несправедливого времени, изрезались глубокими морщинами, кожа обвисала складками, дряхлела, покрывалась старческими пятнами, волосы мутнели сединой, у мужчин отрастали бороды, и на толстых животах с годами пиджаки застегивалась всё туже и туже. Они все менялись снаружи, продолжая сгнивать изнутри и вымаливать себе прощенья за грехи, о которых знали всего трое — сам Билли, Бог и святой отец, сидящий в тени занавеса исповедальни и выслушивающий изо дня в день слова, отвратительные в том, с какой обычностью произнесенные, вонючей плесенью они впитывались в белые стены церкви и в разум Билли, вынужденного с семи лет по решению отца служить алтарником при церкви, подчищать застывший за годы воск свечей и подслушивать повторяющие из раза в раз тошнотворные грехи повторяющихся лиц. Кара маленького города, отброшенного так далеко, что, несмотря на все старания, кажется, и Бог о существовании его забыл. Ты знаешь всех, и все знают тебя, не спрятаться, не скрыться и ничего не утаить — за семейным ужином кто-то обязательно расскажет о том, как Джон из магазина хозтоваров спит со своей кузиной в тайне от матери. Никаких секретов. Счастливы в этом городишке те, кто смог сбежать, а последние дураки те, кто, наоборот, сюда приехал.
Билли не видел раньше ни ее, ни ее семью. От разговоров стало понятно, что переехали они дня три как по работе отца. Его перевели в фирму, в которой здесь работал каждый третий, на должность главного бухгалтера, предыдущий умер. Мать не работала, называла себя домохозяйкой и занималась воспитанием дочери. Она заканчивала школу. Первым делом, еще не до конца обжившись, только закончив перевоз вещей, они пришли в церковь. Билли не сдержал ухмылки — такие же набожные, как и все здесь. Но сразу после службы они поспешили уйти, догнать он их не успел, отец подозвал к себе с просьбой. Билли не имел права противиться.
Во второй раз они сели там же и Билли оказался на соседней скамье, позади них. Она была от него на расстоянии вытянутой руки. Другое платье, схожее с тем, что она носила в прошлое воскресенье, но более открытое — длинные рукава сменились на короткие, а грудь прикрывали вышитые кружевные линии цветов. Волосы завиты и убраны наверх, перевязаны голубой лентой, концы которой касались открытой шеи, щекотали тонкую кожу, настолько тонкую, что косточки выступали. Она пахла чистотой, выветрившимся лаком для волос и вишней. Ему хотелось коснуться ее, ощутить мягкость и теплоту, почувствовать, как она вздрагивает от одних лишь кончиков его пальцев, увидеть, как вспыхнет алым ее бледность и напрягутся мышцы от интимности, от появления которой их разделяли десять сантиметров. Она не догадывалась. Не знала, что он сидит за ее спиной, готовый приклониться перед ней и склонить ее. Она хотела в очередной раз смахнуть в сторону раздражающую ленту, когда задела его руку, слегка ударив по ней. Повернулась и они взглядами столкнулись. У Билли выдох застрял где-то в гортани, а она улыбнулась, неловко и смущенно. Он был готов поставить на кон свою душу и пожать обугленную костлявую руку Дьявола, что в зрачках ее при виде него плескалось тогда отнюдь не благочестие.
— Прошу прощения, я не хотела, — она первой надломила тишину, стеной, выросшею между ними, оперлась ладонями о спинку скамьи. Билли подался вперед, стараясь запечатать в голове ее образ — мягкие черты лица, тонкие темные брови и темно-зеленые с коричневыми вкраплениями глаза.
— Не стоит извиняться, я пытался отогнать божью коровку от Вас, только и всего, — губы его расплылись в улыбке ей в ответ, он говорил медленно, переходя на шепот, хриплый и дурманящий, не отводил глаз, а она, казалось, едва держалась, чтобы не опустить взгляд на свои руки. Билли был еще молод, но уже имел очарование, демоническое, таинственное, завлекающее. Он считал это своим даром и был уверен, что родился с ним, частью его была аристократическая, притягательная внешность — единственное, за что он был благодарен ненавистному отцу. Небольшого разговора, пары прикосновений и трех комплиментов хватало для того, чтобы вскружить юной даме голову.
— Тогда я должна выразить Вам свою благодарность и всё же прошу принять мое извинение, было некрасиво, так ударить Вас.
— Мне будет достаточно Вашего имени.
— Роуз.
Роуз, Роуз, Роуз, Роуз. Билли пробовал ее имя на вкус, словно сомелье делает глоток вина — на первом слоге язык касается нёба, челюсть напрягается, а второй слог рассыпается на выдохе в змеином шипении. Тогда она протянула ему руку, но вместо рукопожатия он оставил обжигающий след от поцелуя на ее холодных пальцах. Она смутилась, щеки вспыхнули и Билли разглядел россыпь веснушек у ее носа. В штанах стало тесно, он мог только предположить, насколько расширились его зрачки от одного почти невесомого прикосновения к ней. Она не была у него первой, но Билли до дрожи в сжатых кулаках хотелось считать ей особенной, той самой, кто сможет вдохнуть жизнь в его мечту. Мечту, которая Билли кислотой ребра разъедала, отравляла сны, вынуждая просыпаться в поллюции, с прилипающей простыней к разгоряченному мокрому телу. Началась процессия и Роуз отвернулась, он заметил, как ее напряженные плечи опустились и услышал тяжелый выдох. Билли хотелось верить, что он производит на нее такой же эффект, как и она на него.
После службы он нагнал ее, остановил до того момента, как она в толпе прихожан нашла своих родителей. Ее лицо вновь озарилось ослепительным светом, когда она поняла, кто именно окликнул ее. Билли имел смелость предложить ей свидание, он хотел, чтобы Роуз слышала, как дрожит его голос при общении с ней, как он боится ее отказа — небольшое импровизированное представление для одной зрительницы, сыгранное для того, чтобы убедить ее в том, как и взгляда ее достаточно, чтобы взволновать его. Имей Билли внутри себя хоть что-то святое, его бы вырвало прямо на каменный пол от всей той лжи, что он успел сказать, но, к сожалению, ангел на его плече был повержен уже давно, разорван адскими псами его мыслей и остатки его были сожжены в пламени вожделения, что горело внизу живота. Он сжимал в руках библию, прикрывая свое возбуждение от посторонних глаз, молясь, чтобы никто не заметил. Роуз не думала, согласилась сразу, а после родители сами ее нашли, и она рассказала им все. Пришлось представиться. Билли знал, что они посчитают их знакомство благодатью, преподнесённой свыше, как только узнают, чей он сын, а дальше можно и не продолжать. Билли не умел читать мысли других, но мог с точностью сказать, о чем в ту же секунду начала думать мать Роуз. Какое же разочарование и горечь настигнет ее, когда она поймет, что жениться на их дочери намерений у него нет и никогда не появится.