dearly

MISSIO — Animal

мы как подростки жмёмся по подворотням. Покупаем дешёвые номера в мотелях, чтобы никто не смог отследить. Раньше преследовал отец-псих, сейчас его сын. Тебя разыскивает полиция. А я, бывший полицейский, выгораживаю, плачу по счетам. Пока ты расцарапываешь спину и сердце. Ты стоишь дорого. Дорого, что пиздец бесценно. В конце душу сдерёшь. Как сейчас моё нёбо своим языком. Закусываешь зубами, вынимая его изо рта и улыбаясь, смеясь и выдыхая на него. Ты чертовски сексуальная, Лайла, — сказал бы я очевидное, если бы ты отпустила, но ты лишь валишь меня на кровать, чтобы захватить что-то новое. Но мои губы не изменились за эту секунду, твои стали слаще. Такое на вкус золото? Пряное, железное. Испепеляющее руки на лопатках-огрызках от адских крыльев и талии. Капающее огнём, как потёкший мозг, когда касаюсь карамельных бёдер и забираюсь руками под шорты. Я не стою ни цента, мои карманы пусты, мне нечего тебе отдавать, чтобы каждый день трогать драгоценные экспонаты. Переплавь меня, я сгораю под солнцем. А мороженное тает. Мы прихватили в забегаловке по пути. По пути своровали машину. И я повёлся на преступление, потому что ты засмеялась, дёрнула за наручники, отдавая мне подержать бумажный пакет с сэндвичем. Я уже не спрашиваю о том, что ты думаешь, когда поднимаешь капот, выбивая старый замок, проверяешь внутренности карими МРТ глазами. Не волнуюсь о том, что у нас нет ключей от наручников, и даже не интересуюсь, где ты их взяла и зачем пристегнула меня к себе. Только смотрю, слизываю с носа глазурь и помогаю завести машину, снимая провод замка зажигания, откручивая ножом по резьбе. Ты закидываешь ноги в открытое окно, ложишься на моё плечо, мешая мне переключать передачи, и догрызаешь стаканчик, обсыпая оранжевую майку крошками. А после громко смеёшься, когда они перестают падать и закручиваются перед лицом, меняя траекторию. Как круги дыма. Ты показываешь водопад, вдыхая носом клуб изо рта. Иногда кажется, что они настолько дерьмовые, что легче бесконечные бюрократические осмотры расписок и описей полиции курить. Поэтому ты давишься и чуть не ныряешь грудью с карниза. Я ловлю, но пугаюсь будто от вида иглы. Заикаюсь в голове, но не спрашиваю как ты. Потому что ты та ещё скалолазка. У тебя к этому талант. Сзади сумки с моими пожитками, которые мы забрали из особняка. А мы в заднице. Я чувствую тонкую жилистую руку на шее. Перекидываю парня, а ты хватаешь меня за запястье, пока он летит ровно на поляну в окружении могилы Бена, беседки и заднего выхода особняка. Пятый испаряется вместе с нами. Обниматься он точно не хотел, а ты снова спасла нас. Ты спасла его. А после засмеялась, будто ничего не произошло. Я чокнусь, если ты когда-нибудь не засмеёшься. — На похоронах не чокаются. И то верно. Я приобнимаю тебя за плечи, потому что холодно на ночной улице, и хочу держать тебя ближе. Потому что боюсь, что ты растворишься в своём имени, которое и означает ночь. Иду по свету от фонарей, пока ты шагаешь по краю плитки. Ты всегда такая рисковая и отважная. Подворачиваешь платье с боков в трусы, чтобы не мешало смотреть под берцы, а мне — на изгибы ног и неострые колени. Короткие выжженные краской локоны щекочут предплечье и путаются в тёмных волосах на нём, я морщусь от чувства наготы и щекотки, когда один из них проходит по гладкой коже. Ты побрила меня, пока я спал, а притворялся спящим я долго. Но когда это заметила ты, царапая бритвой и слизывая кровь, то перестала, потому что уже было не смешно и не интересно. Я не снимал пластырь, пока ты не отодрала и не поцеловала, а я начал ждать новые раны. Я знал, что ты укусишь после мягких губ, но не отдёрнул руку. Я безнадёжен. Я прикусил в ответ. Держал за холку, зарывая самого себя в твой ягодный запах от волос и шеи. Балдел от ноющей неги, когда задница прижималась к косточкам бёдер и впадинам от мышц. В конце я практически не двигаюсь — некуда, ты вжата во влажные простыни. А я всё сглатываю твой вкус. Когда ты ещё громко стонала, прижимала меня ногами, а я ненавидел и обожал вакуум от твоих бёдер. Проклинал бога только за две руки и за то, что ты такая божественная. Ты притягиваешь за волосы, оттягиваешь тоже за них, чтобы вздохнуть нормально от мягкого языка на клиторе. Я не изверг, поверь, но так сложно сдержаться и перейти на складки, давая отдохнуть, и так хочется увидеть твой оргазм. Прости, что подвигаю тебя к себе за бёдра и желаю себе приятного аппетита. Я обязательно побреюсь под ноль пять, и так всё выдрала. Ты кричишь. Ты не кричала, даже когда Пятый выстрелил в твою мачеху. Не кричала, даже когда Пятый выстреливал в твоих отца и мать. Ты сидела тихо, боялась дрожать. Накричись сейчас вдоволь. Не замолкай. Мне нравится думать, что кричала ты только в хорошие моменты. Я закрываю глаза и прижимаю тебя к себе, понимая, что это не так. Переплетаю ноги, чувствую, как бисквитные ягодицы касаются моих бёдер и члена. Они идеально подходят. Мы одинаковые. У нас даже волосы на ногах одинаковые. Ты также обнимаешь меня, когда приходишь из дерьмого туалета ночью, а я эгоистично прикидываюсь спящим. Точно также скользишь рукой по талии и животу, чувствуя мою задницу у себя на коленях. А после всегда замыкаешь переплетение пальцев, выдыхая мне между лопаток. Иногда я сдавался и поворачивался лицом, чтобы поцеловать, и тогда ты хмыкала — нос и щёки всё ещё пахнут вагиной. Я так больше не делаю. Ты всегда отправляешь в ванную с налётом и ржавчиной мыться, потому что тебя так Куратор загоняла, а я только недавно хапнул свободы. И ты дала её больше. Задавила и уменьшила давление, расщепляя. Это меньшее, что тебе нужно. Бесконечная головоломка и разрушение. Я тренируюсь, потому что врагов ты себе нажить успела, а голову вытрахивать мне не перестаёшь — сублимирую. Приходишь ко мне в зал и садишься на притащенные сумки — ты опять собралась подальше, ждёшь, пока я начну уговаривать не уходить. Нет. Ждёшь меня. Всего меня. Потому что ты знаешь, для кого я тренируюсь. Забираешь меня снова и увозишь, потому что мне нечего больше отдать, кроме себя. Ты знаешь цену семьи. Ты знаешь расценки на всё. А я продолжаю сублимировать невозможность кокнуть собственного брата. Ты стоишь мне дорогого. Но ничего не просишь взамен. Я иду за тобой оплачивать из наворованного и в спешке трудом наработанного тебе самый дешёвый мотель, дешёвые сигареты и презервативы. И кормить тебя дешёвым мороженным, потому что оно всё равно всегда тает, как я, а самая сладкая глазурь — твои губы — пожирает карамельную.