Утро

Союз был маленький. Россию поначалу это очень смешило, как смешило еще и то, что его собственный отец теперь его подопечный. Союз хохлился, хамил, огрызался, ершился. Был колючий, как ебучий еж, к себе не давал даже прикасаться, хотя раньше ничего страшного в их объятиях не видел. Россия искренне не понимал, но послушно держал дистанцию. До поры до времени. Пока держался. Только смотрел — голодно. Сам за собой замечал, прекрасно знал, что бывший СССР, ныне КПРФ, все прекрасно видит и понимает. Потому и отдаляется. Только больно — сил нет. Россия душил в себе невыносимую неправильную привязанность, но ее уже было так много, что она заполнила его до краев и медленно выливалась наружу. Но ему и смотреть было достаточно, честное слово. Только любоваться чужими медовыми глазами, прищуренными утром со сна, смотреть, затаив дыхание, как золотые солнечные лучи падают на золотые длинные волосы и на тонкое, будто высеченное из мрамора неизвестным скульптором лицо, как обветренные губы обхватывают сигарету, и как фильтр тлеет в мягкой дымке утра. Одного этого уже было так много. Они все еще жили в одной квартире. Несмотря ни на что, Союз не съезжал и Россию не выселял, и это давало крохотной надежде теплиться в его душе. — Доброе утро, — Союз в одной рубашке на голое тело, и для России это невыносимо. Так хочется просто подойти, развернуть, прижаться губами… Глаза зацепились за красное пятно на чужой шее, и Россия дернулся. Внутри все болезненно скукожилось, смялось, разрушилось… Он-то думал, что у него было так много, а не оказалось даже самой малости. Так вот где Союз был прошлой ночью. Последняя мысль внезапно ранила больнее всего. Кто-то целую ночь подряд целовал эти обветренные губы, прикасался к мраморной коже, ласкал, обнимал, шептал что-то в нежное ухо, а Россия… — Доброе утро, — хрипло выдохнул он в ответ. Не удалось скрыть болезненность и горечь в голосе, и ее повисло в воздухе так много, что она стала почти физически ощутима. Союз обернулся, прожег взглядом хищных медовых глаз, затушил ставшую привычной сигарету. — Россия? — Ничего, — голос позорно сорвался. Россия ушел с кухни. Сбежал. Но Союз, конечно, был достаточно бестактен, чтобы последовать за ним. — Что опять случилось? — он поймал Россию за руку, и тот вдруг ощутил, насколько у Союза тонкие руки. Стали такими после распада. — Ничего, я же сказал! — Россия резко отдернул руку, будто опомнившись. — Да в чем дело-то?! — силы в тонких руках Союза оказалось немерено. Он резко дернул Россию на себя, и тот чуть было не упал на него. Только к стенке полутемного коридора придавил. — Ни в чем, — Россия чувствовал чужое тяжелое теплое дыхание, и это сводило его с ума. Глаза сами собой спустились сначала на губы, а потом и на ненавистное красное пятно. Россия, сам того не осознавая, скривился. — Ты ревнуешь, — выдохнул Союз изумленно. — Да, — согласился Россия тихо и безумно, — Только не имею на это никакого права. Он хотел было отстраниться, но Союз вдруг притянул его назад. И — поцеловал. Его губы были такими невыносимо мягкими, а внутри России всколыхнулось резко и сладко, пронзая удовольствием насквозь. Но Россия, опомнившись, отшатнулся. — Не надо жалости, — выдал он угрюмо. — Это я прыщ на шее расчесал, придурок, — ласково улыбнулся Союз. У России сердце радостно забилось. У него снова было так много.