«ковыляй быстрее»

— Ковыляй быстрее! Как оригинально, Томпсон. Как только Суза сам не догадался, что ему всего лишь нужно ускориться? немного поднажать? совсем чуть-чуть постараться? может, и ногу новую себе отрастить? В конце концов, не у тебя же ранение, повлекшее за собой череду больших неудач и несчастий. Ты не настолько беспомощен, Томпсон, не настолько жалок для работы в спецслужбах, и потому имеешь полное право помыкать и высказывать в лицо другим все, что о них думаешь. — Не доплестись, да, Суза? Попроси свою лучшую подружку Картер тебе помочь, вот уж кто у нас девочка на побегушках. Ну хотя бы может бегать, не правда ли? Вся работа заключается именно в этом, Томпсон, не иначе. Быстро бегать и легко лупить с размаху по врагам — о, Томпсон, ты не забыл это чувство с самой войны, верно? потому живешь по правилу кто сильнее, тот и прав? — Под ручку возьмешь? Дэниел отплевывается и закатывает глаза. Из раза в раз. Он, к сожалению (или к счастью?), не агент Картер — не умеет проглатывать, не забывает, не не обращает внимания, он, увы, не переносит несправедливость и немного зависим от чужого мнения. Кто бы мог подумать, столько споров и восхищений — и вот тебе очередное доказательство, что именно мисс Картер самая мудрая и самая храбрая из них всех. Сузу обуревает злость и негодование, потому что ему не нравится быть посмешищем, не нравится быть козлом отпущения, его бесит, очень сильно бесит, когда один человек за счет лишь другого становится выше, остроумнее, красивей или умней. Быть может, они с Томпсоном еще об этом поспорят, если тот не струсит — Дэниел, может, и недостаточно уверен в себе, в отличии от самовлюбленного коллеги, однако объективно считает себя отнюдь не дураком. В конце концов, дураки на войне не выживают и не работают, где работает он, правда? — Понести тебя на руках, принцесса? Весело, Томпсон. Очень мило. Ты просто само очарование! Дэниел склабится и почти гавканьем отвечает на все слова, обращенные к нему от Джека. Томпсон шутит; улыбается, усмехается украдкой, глядит в упор, ожидает реакцию каждый раз, — а, дожидаясь, отводит взгляд и исчезает. Что ему от Сузы только нужно? неужели ума да остроумия хватает лишь на сплошные унижения единственной в коллективе женщины да калеки? и еще имеет титул лучшего. Прямо в доказательство, наперекор внутреннему себе. Хотелось бы, наверное, и Сузе также. Никогда не париться, как Картер; никогда ни над кем не жалиться, как Томпсон. Только Дэниел оказывается мощным концентратом всего самого одновременно хорошего и доброго, но почему-то гнетущего, тянущего на дно и сильно мешающего. Совестливым жить сложнее; сложнее быть честным и справедливым, когда тебе в противовес подбрасывают какое-нибудь скопище хитрости и изворотливости. Никого не напоминает, Томпсон? Что скрывается за твоей ухмылкой и кокетливыми искрами в глазах? Неужто ты правда от всего этого получаешь удовольствие? такое неподдельное и искреннее? Можно даже позавидовать твоей открытости, Джек. Если бы только Суза знал, насколько она на самом деле напускно-искусственная; мгновенно бы о всех своих думах и заранее сочиненных язвительных ответах на чужие комментарии пожалел бы. У Дэниела ведь привычка, особенность такая — всегда обо всем жалеть. И никогда в этом не признаваться. Даже самому себе. — Так что, Суза, мы и вправду дожили — ходить не можешь? — Томпсон посмеивается, улыбается привычно вроде бы, но Дэниел видит отчетливо — улыбка немного кривая и натянутая. Всегда ли она была такой? или ему уже мерещится? Ох уж эти ложные воспоминания; они частенько мучают его немного больной и воспаленный мозг. Но сейчас не мерещится, не кажется, он уверен точно — Джек, склоняющийся над ним, не обращающий внимания на грязевую жижу на асфальте, улыбающийся криво, вдруг говорит каким-то голосом другим. Нет, голос все тот же — обычный, привычный, надоевший даже немного, но тон какой-то...какая-то интонация совсем другая, и скользит в словах его что-то едва уловимое другое. Взгляд всегда надменных и холодных глаз смягчается, немного тревожится будто, немного жалеет — уж Дэниел-то знает, как это выглядит. Суза, правда, не совсем понимает, о чем тут жалеть и зачем всегда себе на уме, лучше всех все знаю и умею Томпсон стоит на коленях в грязи, беспокоясь из-за его на самом деле не очень-то серьезной травмы. Подумаешь, пулевое… ничего жизненно-важного не затронуто — и слава богу. На войне и не такое повидаешь. С этим бы Джек согласился — без сомнений. Он повидал достаточно, чтобы в мгновение вспомнить все свои ошибки и промахи, о которых вроде бы и жалеет где-то на закоулках своего сознания, однако не сильно беспокоится на деле. Такое с ним уже случалось. Делать, не думая; решать быстро и опрометчиво; искать себе оправдание; пытаться самого себя убедить в правоте или невиновности. Только что-то ни война, ни служба, ни личная жизнь, ни черта его не учит и в обратном не убеждает. Все одно и то же — грабли даже не меняются, все такие же грязные, надколотые и использованные много раз. Оттого, наверное, и вдвойне обидно. У Томпсона улыбка грустная и нервная, и от этого у Дэниела немного холодеет внутри. Увидеть его таким — еще надо постараться довести, Суза, и ты обязательно расскажешь обо всем этом потом коллегам в офисе. Но это все потом; а пока — Джек что-то невнятно бормочет, говорит держать свой гребанный костыль покрепче, и рывком подхватывает на удивление довольно легкого Дэниела на руки. — Должен будешь, запомни, я тебе не попутка. Хотя, в общем-то… Суза даже не отвечает уже — не видит смысла. Томпсон все равно его не слушает; и говорит даже, может, тоже не ему, а самому себе. Однако уже в машине, в дороге, оборачивается через плечо на заднее сидение и ловит оттуда немного озадаченный взгляд Дэниела. Сглатывает нервно, отворачивается обратно, смотрит на дорогу — и Сузе кажется, что маска слетает и разбивается. Холодный, сдержанный, уверенный в себе Томпсон. Но есть в нем что-то новое, что-то такое, чего никогда не видно со стороны невооруженным глазом. Беспокойство? тревога? чувство вины? Джек что, замешкался? — Слушай, Суза, я поступал с тобой дерьмово. — произносит он вдруг. — Да, ты не самый очаровательный друг и напарник. — Не ёрничай хоть сейчас, а. Дэниел хрипло посмеивается и поднимает руки в знак капитуляции. — Ради бога, не делай слишком резких движений лишний раз! — Томпсон, да в тебе проснулся материнский инстинкт. Нет, они никогда не смогут поговорить нормально. Кто-нибудь обязательно что-то да испортит. Салон погружается в тишину, и лишь прерывистое дыхание Сузы нарушает идиллию. — Ты в порядке? — делает последнюю попытку Джек. — Бывало и лучше. — Понимаю. — вздыхает Томпсон. — Прости меня, ладно? Я бываю придурком, но ты меня терпишь и, наверное, это по-настоящему ценно. — Возможно, тебе просто стоит быть придурком немного пореже. — Да, ты прав. — вдруг соглашается Джек, и Суза про себя широко, искренне улыбается — благо, Томпсон этого не замечает. Дэниел, конечно, знает, что с заданием все разрешится, с ранением — тем более, и после этой душевной сцены Томпсон снова превратится в надутого индюка, который продолжит пихать его в бок и шутить на весь офис что-то вроде «и где твоя повязка на глаз и попугай, пират без ноги? надеюсь, ты потерял ее в великом бою за драгоценности и родину, а не по случайности!», но его это не очень трогает. Сузе кажется, что за этим «ковыляй быстрее» и «девочка мальчик на побегушках» стоит что-то большее, чем изначально кажется. Томпсон просто открывает рот, чтобы спросить «как ты?» и «помощь не нужна?», а у него по инерции вырывается что-то едкое и до абсурдности уже несмешное. Может, Дэниел и в состоянии выучить его этот неоднозначный язык, если постарается? Может, и завтра в офисе они столкнутся на выходе в конце рабочего дня, чтобы один из них предложил выпить другому вместе в баре неподалеку — в кой-то веки? может, этого и будет достаточно, чтобы разглядеть друг в друге не соперников, обидчиков и врагов на одной и той же территории, а спрятанных за маски, по обе стороны баррикад, потерянных и понимающих? знакомых и… родных?