***
Высокие своды тронного зала, казалось, содрогнулись, когда резной дуб двери закрылся за Аделари Рар и небольшой свитой сопровождающих. Одетая в серое шелковое платье и подбитую мехом снежного барса накидку, так удачно сочетавшуюся с ее золотистой кожей и ореховыми глазами, она уверенно шествовала в центр помещения, ударяя эхом каблуков о каменный пол. Свет Гальн озарял пустой деревянный трон, стоявший на возвышении, весело играл в витражах, раскрашивая пыльный воздух. Слуги прятались за тяжелыми парчовыми шторами в альковах вместе с баггейнами рода Мадрал, желая впитать каждое слово, что наполнит эхом залу, а после вместе с осенними листьями разнести весть даже в самые отдаленные уголки Назалиара, а то и дальше, если такова воля Королевы. Элайза появилась под руку с Рхил’Раром в грузном, торжественном молчании. Эльф, под стать Elan'Naize, шел мерно, держась чуть позади, негласно поддерживая тем самым ее главенство. Королева Крови была одета строго, в темное закрытое платье, расшитое нитями золота, перламутром и красным стеклом, что сплелись в узоре ревущих симургов на юбке и корсете. Корона-венец сияла в свете витражей золотом и звездами рубинов, подобясь глазам, кипуче-багровым, тяжелым во взгляде и выражении. Глашатай, до этого замерший в нескольких шагах от трона, подобно статуе, теперь заложил руки за спину, расправился птицей после долгого, почти вечного сна и громко объявил: — Приветствуйте, смертные, Элайза, Kharrad'Naes, Владычица Назалиара, Великая Судия Niin'Gehsh, Королева Крови и Плоти, Королева Охоты, что бежит за Ветром. Все присутствующие в помещении припали на одно колено и закрыли глаз в приветствии. Элайза села на трон, свысока наблюдая за гостями. — Долог был ваш путь, верными были ахш служения, встаньте, дорогие гости, — Королева Крови подняла руку в приветственном жесте. — Встаньте же. Аделари расправилась и устремила взгляд на Элайзу. Свет витражей игрался на ее лице, окрашивая кожу в белое золото. — Saah'Vaakhsh, моя великая госпожа. — Голос матриарха рода Рар был высоким и резким. — Рады посетить столицу вновь. — Мы не ждали гостей, но будем счастливы, если вы задержитесь на несколько ахш, — правительница Назалиара поощрительно улыбнулась. — Что же заставило Вас покинуть Элан’Арз? — Тоска, моя королева, — наигранно ответила Аделари. — Тоска по милому младшему братцу. Мы столько не виделись, что я уже успела забыть его лицо. — Женщина посмотрела на Рхила, по-матерински склонив голову. — Да, мы не были близки, и случившееся с отцом все еще гложет мое истерзанное сердце, но нельзя отрекаться от близких. — Ты заговорила, как уроженка Киларака, — Рхил’Рар усмехнулся. — Неужто славные соседи нашего родного дома научили тебя манерам? — Рхил, — Элайза повернулась к эльфу, одарив его осуждающим взглядом. — Нет, моя королева, все в порядке, — Аделари мягко улыбнулась. — Мой брат все тот же, что и двадцать эдахш назад. — С этим я соглашусь, — Королева Крови приулыбнулась. Аделари поправила накидку на плечах, а после, буравя взглядом младшего брата, продолжила говорить: — Путь наш был труден и долог, осень пришла в Назалиар, и теперь страна уподобилась величию и золоту нашей вечной столицы. Три дахш мы добирались сюда, о моя королева, с просьбой, — матриарх театрально вздохнула, положив руку на сердце, — нет, с мольбой… Я долго думала и решила, что брат мой заслужил прощение за свои деяния, как бы ни считали многие другие. — И что ты теперь желаешь просить, дражайшая слуга королевства? — Элайза вскинула бровь, наигранно улыбнувшись. Рхил’Рар уже знал, что сейчас скажет его сестра. То было похоже на детские игры в отчем доме, когда Аделари с тем же лисьим прищуром и девичьим кокетством выпрашивала у строгой, похожей на северную медведицу няни сахарные яблоки, привезенные из Ар’Раквер’Ши, с самого юга Назалиара, к дню рождения матери, и сейчас заветным фруктом, который так желала заполучить сестра, был он. — Я прошу лишь возможности, разрешения провести время наедине с моим милым братом, — медовой песней эти слова лились из уст матриарха, залепляя уши дуракам, способным поверить в настолько очевидный фарс. Рхил почувствовал, как сердце что-то кольнуло, почти безболезненно, но очевидно прося внимания. Эльф покосился в сторону Королевы Крови и увидел еле заметный жест, Элайза положила руку на подлокотник, но не касалась большим пальцем головы симурга, выточенного сбоку, и продолжала держать палец в напряжении, что означало призыв к осторожности. — Так и быть, — Владычица Назалиара встала, разведя руки в стороны. — Я дам вам время уединения, но обещай, Аделари, что вернешь моего главного Rherez'Malamekhsh до начала скромного пира, что будет вечером в твою честь. — Не смею ослушаться, о великая королева, — почти прошептала Аделари, склонив голову. — Брат? — Не смею ослушаться, о великая королева, — повторил Рхил и медленно спустился от трона к сестре. — Можете идти, меня еще ждут дела, дети дома Рар, — небрежно кинула Элайза, переведя внимание на прокравшуюся в зал Лану-Риэн Шисир, уже ожидавшую аудиенции.***
Роща Идолов была угрюмым, полузаброшенным диким садом, наполненным древними фигурами божеств, старых и новых. Элайза не смела убрать эти ветхие крупицы прошлого, а потому камни стояли молча, беспристрастно пожираемые флорой, и спали, пересматривая одни и те же сны о былом. Здесь можно было найти истинное уединение, ведь большинство слуг в замке не смели ступить на пропитанную магией древних времен землю. Некоторые мудрые мужи Назалиара считали, что в Ниин’Эдахш Мифов, именно здесь стоял ивовый дом, в котором Король-Зверь узнал страшную истину о бессмертии и могуществе, другие говорили о том, что именно этот лесистый островок стал первым местом поклонения новым богам для rahan Назалиара, а потому ступить сюда означало осквернить память былых эдахш. Все было окутано плотным одеялом неразвеивающегося тумана, пропитывало стены ароматами вечно тлеющей осенней листвы, грызло корнями и лозами каменные лица и фигуры с грубыми, примитивными образами, высеченными на них, которые оттого выглядели куда более уставшими и старыми. Мягкие, разноцветные шали лишайника подобно соленым барашкам волн кучились и путались редкими кудряшками, тщетно пытаясь согреть холодную и мертвую плоть идолов. Родственники расположились на каменных скамьях, среди высоких ясеней и буков. Широкие плечи веток, распушившихся листьями цвета меда и смородины, ласково шелестели мелодию осени, дышавшей прохладным ветром сквозь расстелившуюся по земле влажную терпкую дымку. Озерцо, заросшее травой и водорослями, оцепенело качало в черной вязкой воде последние цветущие нимфы-кувшинки, будто баюкая их перед грядущей прохладой ночи. Идол Короля-Зверя со строгим угловатым лицом, похожим на волчью морду, выглядывал из-под одеяла плюща, безжизненно наблюдая за гостями, и будто подслушивал их разговор, молча впитывая каждое слово в дерево тела. — Что же, братец, — Аделари укуталась в накидку, скрыв пол-лица за меховым воротником, — наконец я смогла до тебя добраться. — Не слышу радости, которую ты так старалась источать ранее, — Рхил’Рар ухмыльнулся, сложив руки на груди. — Ты же не просто поздороваться приехала, сестрица. Решила сделать из мести за отца дешевое ярмарочное представление? — С чего ты взял, что я приехала за этим? — Эльфийка поморщилась. — Быть может, я просто соскучилась? Хотя откуда тебе знать о привязанности, Рхил. — Аделари будто выплюнула имя брата. — Но я незлопамятна, знаешь ли. Способность прощать — главное, чем должен владеть любой власть имущий. — Скажи это остальным членам семьи, я бы посмотрел на их лица. — Рхил’Рар нервно почесал кисть. — В чем же тогда дело? Покинуть Элан’Арз ради того, чтобы посмотреть на меня и почитать нотации? Сомнительно. Матриарх огляделась, будто боялась, что кто-то услышит ее. Но деревья лишь трещали стволами, покачиваясь из стороны в сторону под колыбельную легкого осеннего ветерка. — Здесь никого нет, ты ведь и так это чувствуешь, — вздохнул эльф. — Отец-Харрад нам свидетель, ни одной живой души. — Посмотрите, какой умный, — прыснула Аделари. — Быть осмотрительным не плохо, хуже… — Хуже быть мертвым, знаю-знаю, — перебил слуга Королевы. — И что же ты такого решила поведать? Эльфийка подвинулась поближе к брату и прошептала на ухо: — Я знаю, почему ты решил убить отца. Ты поступил верно для нашего дела. — Правда, и какого же, сестрица? — прошептал в ответ Рхил. Сердце колотилось предательски быстро, а по спине табуном пробежала волна мурашек. Ожидания не сходились с реальностью, и это не только пугало, но и глубоко расстраивало эльфа. Худшие представления о происходящем вили гнездо где-то между лопаток Рхила, сворачивая ветви непонимания, вкручивая перья и пух расстроенных, пустых чувств глубоко в тело. — Чтобы мы могли продолжить начатое, — Аделари коснулась губами мочки Рхила, — Дело Всеведущей и Вечной. Слуга королевы кивнул с умным видом, постепенно давая себе осознать, о чем идет речь. Смириться с каждым словом, будто кол вбитым в землю, отравленную предательством. Золото глаз отца вновь замерцало призраком перед взором Рхил’Рара, будто вновь осуждая то, что намеревался теперь сделать младший сын. — Да, конечно, это так, — ответил эльф, чуть отстранившись от сестры. — Все как завещал отец. Но теперь-то зачем вам я? Насекомьи ножки подозрений все неприятнее царапали кожу изнутри, магия крови сдерживала эмоции Рхил’Рара от переливания через край. В памяти вспыхивали последние часы восстания Танат, которые также стали последними в жизни Хораса’Рар, его отца, когда усеянный трупами заливной луг на случке рек Наэш Тирнан и Наэш Лантар полыхал алым и Элайза с отрубленной головой в одной руке и мечом в другой полосовала брюхо уже потерявшей глаза Танат острым и блестящим клинком, как сами Небесные Чертоги сжались вокруг всего сущего одним живым куполом, проливая алый дождь в торжество близкой победы своей вечной Старшей Сестры. Ужасное месиво из земли, тел и вони трупов жгло красным память, вместе со страхом и нагой, чистой злобой привело Рхил’Рара тогда к отцу, к удивлению всех, вставшему под вероотступническое знамя, готовому защищать идею, очаровавшую сознание, до самого конца. И клинок, врезавшийся в шею, а затем и в сердце Хораса, свистел и выл в неистовстве вместе с только сотворившим ужасное отцеубийцей. — Всеведущая и Вечная передала свою волю детям рода Рар, прося освободить этот несчастный мир от оков проклятья, наложенного в древности, — Матриарх тихо продолжила. — Ты подобрался так близко к Королеве Крови, отвел подозрения, дал продолжить распространять истину среди жаждущих вкусить хоть крупицу правды, это похвально. Не стоит ли начать именно с Крови? Главной противницы веры в единственную настоящую владыку этого мира? Глаза не видели более рощи, а слова текли подобно воде сквозь уши, заставляя все сильнее погрузиться в иллюзию темных, горячих от вязкой, сиплой горечи воспоминаний. Воздух, подобно кузнечному горну, накалился и дрожал от напряжения. Рхил’Рар пришел в себя, встретившись взглядом с идолом Элайзы, гранитным монолитом, ни разу не похожим на Владычицу Назалиара в своем холоде и несовершенстве. Деревья шуршали, нестройно перешептываясь между собой, будто осуждая разговор брата и сестры. — Я не вкушал воли Всеведущей и Вечной, — отстраненно сказал Рхил. — Ее голос не достигал моего слуха последние несколько эдахш. Он старался звучать максимально естественно, но сказанное все равно пугало. Заговор против Старшей Дочери Харрада — разве это не звучит безумно, отчаянно и бессмысленно? Пожалуй, даже страшнее, все сказанное звучало глупо и фанатично, и этого было просто достаточно для того, чтобы уже сейчас вонзить нож в сердце дуре, кутавшейся в накидку и всерьез рассуждавшей о предательстве и даже убийстве Элайзы, тем более здесь и сейчас. Мысленно Рхил’Рар уже ощерился, подобно зверю, увидевшему беззащитное создание на лесной опушке, и было потянулся к спрятанному в рукаве костяному кинжалу, но остановил себя. Право карать имела лишь Королева, и он не смел лишить ее удовольствия и боли от того, что теперь уже точно должно было произойти. Эльф был уверен в том, что за ниточки дергал некто иной, пришедший издалека и возжелавший повергнуть в прах мир, и так державшийся на острие ножа уже долгие эдахш. Сестра не была достаточно умна и была лишь посланником чужой воли, сломленная дурманом и горем, и пришла, словно овца на заклание, в самое сердце страны, видимо, так невидимый кукловод решил бросить вызов. Глаза Аделари были похожи на запотевшее золото, мутное и водянистое, будто дурман, окутавший одетый в осенние кроны лес, в подтверждение мыслей Рхила. Искаженный разум его родственницы заставлял губы говорить страшные вещи, которые не будут прощены никем и никак. Ферранель давно не знал гнева одной из вечных Владычиц, но, видимо, времена спокойного и радостного умиротворения уходили и наступало время меча и крови. — Так вернись домой, братец, — Матриарх перешла на трепетный шепот. — И обрящешь мудрость и волю вновь. Мир болен Дочерями Харрада, ложными, гнусными богинями, и их Отцом, и есть всего один способ исцелить землю и вернуть ее в руки старых богов. — Быть может, я так и сделаю, — не в силах более терпеть бреда, который так яростно и страстно изливала Аделари, Рхил’Рар встал. — А теперь прошу — прости меня, я чувствую зов Elan'Naize, прощаемся до пира, сестрица. — Кровь — не вода, милый Рхил, помни свою истинную семью… Прощаемся до пира, братец. — Эльфийка проводила быстро удаляющуюся фигуру брата взглядом, оставшись наедине с туманом рощи и первозданной тишиной. Тело дрожало в безмолвном, подобном стреле гневе, взор затуманивала пелена, все размылось до подобия вещей, а ноги сами шагали вперед, по наитию находя повороты и ступени. Слуги дворца, встречавшиеся на пути, лишь шарахались в сторону, не смея даже окликнуть фаворита королевы. Своды замка придавливали Рхила холодом молчания, мраком глухих коридоров, лишь усугубляя состояние шедшего, коридоры будто менялись в размере, то растягиваясь в бесконечную анфиладу, то обращаясь в обрубки комнат и дверных проемов. Прощения не будет, радостных ахш более тоже. Когда вопрос заходил о Культе Смерти, той самой Всеведущей и Вечной, Элайза остервенело истребляла все связанное с ним, а потому Рхил’Рар не мог надеяться ни на что, кроме расправы над всеми причастными. Аделари не покинет столицу по собственной глупости, эльф знал это. Оставалось лишь гадать, когда придет время остальным сложить головы под лезвием алых клинков верных воинов и магов Назалиара. Заветная дверь в покои Королевы Крови, казалось, светилась, и оттого было еще сложнее признаться себе и любимой женщине в происходящем. Ища смелости и успокоения глубоко в себе, Рхил с силой прикусил губу, пустил кровь, мелкими каплями заскользившую по уголкам губ, вкус железа и жара живого тела успокаивал, кто бы ни утверждал обратного. Наконец, эльф набрал в легкие воздух, почти неслышно постучал в дуб двери и скользнул внутрь, не смея даже выдохнуть. — Какие вести ты принес на крыльях своей мантии? — Нагая Королева Крови сидела спиной к эльфу, расплетая косы перед чуть мутным серебряным зеркалом. Рхил’Рар подошел ближе и присел на колени, словно прося прощения у своей Госпожи. — Кажется, новости не принесут Вам никакой радости, — тихо выдохнул Рхил’Рар, крепко обняв Элайзу за талию со спины, и прижался лицом к телу, надеясь, что ее тепло высушит кривые дорожки слез.***
Пир был похож скорее на поминальный ужин. Былая притворная радость истощилась до пустого, обветривающего молчания. Элайза потягивала вино из кубка, не сводя глаз с Аделари, весело шептавшейся с одной из служанок. Матриарх явно захмелела от выпитого, раскраснелась в щеках и активно жестикулировала в противоположность мрачному, похожему на грозовую тучу Рхилу, сидевшему подле Королевы Крови. Застольем правила хмурость. Элайза медленно перебирала шпинелевые бусины на длинном ожерелье, опутавшем шею, в задумчивости не видевшая ничего кроме проклятого стола и предательницы, наглой и глупой, еще даже не подозревающей о том, что Королева сделает с ее омерзительным, грязным телом. — Скажи, дражайшая гостья, — Элайза нарушила тишину, чуть ли не прорычав эти слова, — разговор с братом тебя повеселил? — О моя королева, приношу свою искреннюю благодарность, — Аделари оторвалась от беседы. — Это радость и честь — вкушать вашу милость. — И ответы брата удовлетворили твой слух? — Королева Крови показала рукой на Рхила, в этот момент напрягшегося в плечах. Матриарх рода Рар расплылась в улыбке и многозначительно кивнула. В этот момент Элайзу охватило оцепенение, морозное и жуткое. Видением, которое никто вокруг не зрел, призрачные очертания появились за спиной эльфийки. То был высокий и красивый мужчина с черными волосами и глазами зелеными, как трава. Дыхание Elan'Naize перехватило, все мысли выжгло бушующим пожаром, оставив лишь чуть не сорвавшееся с губ имя. Образ Стрикса стоял позади Аделари, осуждающе смотря в сторону матриарха. Он был похож на человека, спрятавшегося в неизвестных никому из присутствующих воспоминаниях, легкого, смешливого и прекрасного, но теперь холодного, мертвого и навечно забытого всеми, кроме Элайзы. Невидимый дух теперь обратил взор к Королеве Крови и улыбнулся, заставив сердце пропустить несколько ударов. Дочь Харрада приложила руку к груди, где за платьем пряталась подвеска из фаланг пальцев. Его пальцев. Ошибки — непростительны, Смерть — худший враг живого. Именно случившееся со Стриксом было вечным напоминанием Элайзе, железом всех выстроенных принципов, основой самой жизни. Королева Крови не хотела, чтобы наваждение, пустой образ исчезли, а потому, не отводя взгляда от улыбающегося духа, сказала: — Аделари, ты ведь понимаешь, что будет дальше? — А что должно произойти? — Матриарх встряхнула головой, якобы недоумевая, но глаза, устремившие безмолвный вопрос к Рхилу, говорили за себя. — Ты не думала, — Элайза медленно поднялась из-за стола, — что твой дорогой братец не заодно с культом Всеведущей и Вечной и, по правде сказать, никогда и не был? Матриарх опешила, резко встала на ноги, будто надеялась на возможность отступить назад, но тело парализовало, тяжесть веса будто утроилась, вдавливая ватные ноги в камень. — О чем идет речь, я, право, не понимаю, — чуть запнувшись продолжила Аделари. — Быть может, ты прекратишь врать, животное? — голос Элайзы дрожал от гнева. Легкие горели, ребра трещали под гнетом всесущей ярости. — Признайся в глупости, что ты принесла в сердце страны, и твое наказание будет не таким мучительным. — Мне есть что сказать, — матриарх шныряла глазами по зале, ища возможности заговорить зубы чем-либо. Не более чем кукла в руках невидимого игрока, сломавшийся механизм, пустой в разуме и хрупкий в теле, — вот чем оказалась Аделари, лишь пешкой, судьба которой была предрешена. — Так говори, — выдохнула Королева Крови, уже почти ослепшая от распирающей злобы, голой и животной. — Он это сделал, — почти что завизжала Аделари, тыкая пальцем в сторону Рхил’Рара. — Сам предложил! Кому верить? Верной слуге короны или мальчишке, который всего-то смог залезть в вашу постель? Который убил собственного отца в животном и грязном желании залезть под ваш подъюбник. — И теперь ты хочешь, чтобы я слушала всю ту чушь, что изрыгает твоя пасть, Kai'Sahchin? — Элайза смотрела сквозь матриаха, на таявшего в воздухе Стрикса. Оно и к лучшему, Стрикс не должен видеть Королеву Крови такой, яростной и жестокой, даже если это всего лишь игра воображения. — Мою королеву начал оставлять рассудок, право, — Аделари сбивалась в словах. — Оставлять подле себя убийцу, отправлять старшего сына нашей семьи в проклятые холодные пустоши Хойда. Видимо род Рар более не нужен нашей великой госпоже? Элайза чувствовала, как, подобно дыму, гнев просачивается сквозь все тело, и это уже не сдержать. Она медленно встала с места, радужки расплылись, подобно краске в воде, заполнив белки глаз алым. Королева Крови впервые за долгое время решила обратиться к собственной силе, отперев клетку внутреннего чудовища, томившегося и уже истекшего слюной в ожидании расправы. — Rahan, к которым обращаюсь я, покиньте зал, ибо ваша Кровь и Плоть желают этого! — голос Элайзы грозно прогрохотал по стенам, и казалось, что каменный песок вот-вот посыпется с древних сводов, а витражи лопнут от дрожи, что лихорадочно пробежалась по ним. Люди и нелюди в тот же миг, будто ведомые странным наваждением, начали расходиться в открывшиеся двери. Количество присутствующих на пире таяло, оставляя лишь Рхила, Аделари и Элайзу. — Смеешь дерзить? — Королева процедила сквозь зубы. — Ты, жалкая смертная, решила открыть зловонную пасть в мою сторону, что-то требуя, но не прося? Лепишь и лопочешь, судачишь с кем попало, лжешь, глядя в глаза, и смеешь дерзить? Аделари закашлялась, судорожно потянув руки в шее, которая странным образом напряглась. — Что-то мешает выплевывать оскорбления, Аделари, дочь Хораса? — лед, столь редко выдающий себя в голосе Элайзы вдруг обнажился кошачьими когтями. — Ну же, смелее, гордая госпожа северо-запада. Хруст ломающихся фаланг пальцев рядом прокатился по окутавшей залу тишине зловещим набатом. Тело не слушалось, не откликалось на тщетные попытки зова разума, послушно следуя воле извне, все гнувшей и ломавшей хрупкие кости, выгибая кисти в неестественные, стылые позы, подобные раскоряченным ветвям вязов. Аделари скулила собакой, чувствуя, как пальцы скручивались в жгуты и намертво застывали. Эльфийка выпучила глаза, ощутив, как канаты мускул начали свиваться внутрь глотки, буквально душа хозяйку тела. Язык не слушался и вывалился изо рта, налившись кровью до темно-синего венозного цвета, а на глаза накатила пелена, грязно залепив взор. Туловище гадко затрещало, неестественно выгнувшись, словно в лихорадке столбняка, а кожа, до этого благородно золотистая, сделалась по-плебейски бурой. Казалось, что даже сердце не слушалось, отдавая предпочтение незримому господству Королевы Крови, свернувшей тело Аделари Рар в подкову одним лишь невесомым желанием. — Молчишь? Ну так и быть, скажи мне хоть что-то, — Элайза легко шевельнула ладонью, дав Аделари вздохнуть и раздаться нечеловеческим воплем во все эхо зала. — Ты закончила, дорогая сестра? — кратко сказал Рхил’Рар, с отчуждением смотря на то, как его сестра ломалась на глазах под напором собственной наглости и гордости. Кровь просилась на свободу, прочь из тела эльфийки, протачивая собой мясо мышц и кожу тонкими иголочками. Карминовые ручьи сливались в один поток, спешно сбегавший в лужу на полу, и впитывались в серый камень. Аделари хрипела и мычала, уже сорвавши голос, но Элайза все продолжала безжалостно сгибать ее тело, скручивая позвоночник и завязывая незримой силой руки в тугой узел. Ноги хрустели как сухой хворост костра, когда ломались, выпускали желтые куски кости из плоти на обозрение скормной публики. Комок тела, некогда бывший матриархом рода Рар выл хуже раненого зверя, истошно, мучительно. Алые дорожки крови были похожи на воды Наэш Тирнан и Наэш Лантар в тот злополучный ахш, когда ересь обнажилась в Назалиаре. Рхил не мог отвести глаз, омерзение и восхищение сплетались в глубокое, безумное чувство вожделения, истинной страсти. Ярость Элайзы была столь редка и прекрасна, что эльф просто не мог не испытывать этого низменного, животного, почти что уродливого желания к Дочери Харрада. Наконец, звучный и короткий хруст прервал серенаду страданий. Бездыханное нечто, некогда бывшее сестрой, упало на камень, бледно и печально взирая потухшим золотом стекла глаз на брата. Расплата за глупость, веру в ересь, предательство. Ярость Элайзы туманилась в воздухе, и Рхил, вопреки тупой боли в сердце, наслаждался каждым мгновением. Праведность гнева его Королевы навевала сладостное, почти фанатичное обожание. Эльфу хотелось здесь и сейчас отдаться госпоже, усмиряя ее черные помыслы, боль и злобу. — Принеси мне головы изменников, Рхил’Рар, — величие низкого голоса Элайзы содрогало стены. — Таково мое желание. Эльф смотрел на изувеченное тело сестры. Пустые, мертвые глаза Аделари все также вопросительно зрели в сторону младшего брата, но мертвецам не дано судить живых. — Будет исполнено, моя королева, — Рхил’Рар припал на колено и закрыл один глаз ладонью. — Мы выступим сразу после праздника Первой Жатвы. — Мудрое решение, о великая владычица Назалиара, — знакомый голос послышался с противоположной стороны помещения, окутав слух серебром и чистотой. В дальнем конце залы из черной, густой тени, мягко, подобно кошке, вышла Шандорна, приветственно склонив голову перед Элайзой. Королева Крови коротко кивнула, приветствуя давнюю подругу. Пришло темное время, и сейчас, лучше дружить с тьмой, чем пытаться прогнать ее. Шандорна знала секрет Старшей Сестры и долгие эдахш держала его при себе.***
Караван остановился на несколько ахш, устало бросив покровы палаток на землю и стреножив скакунов. Все просыпались ближе к ночи, наслаждаясь томными вздохами закатных пустошей, простиравшихся вдаль на множество эр, оставляя лишь ничтожную точку золотого шпиля Иритрима где-то вдалеке, на самой кромке горизонта. Люди и нелюди, оставив скучные раздумья об уставших от тягания тяжестей животных и оскудневших запасах воды, наполнили разумы праздным и беззаботным весельем, покалывающим в ногах во время долгих танцев, саднящим в горле после незатейливых и пошлых песен, стирающим пальцы о струны непослушных, игривых инструментов, наслаждались каждым мгновением ночи, в блеклом блеске света Нальг. Раннвейг, неспокойная сердцем с проклятого ахш, когда было услышано то, что не должно было, пребывала в смятении, равном тому, что наполняло чашу мыслей в Хэшме. Откровения Смерти и Судьбы смешались с тайной, которую Слуга Шандорны скрывал от взора всех окружающих, обратились в вязкую, смолистую губку, что не давала дышать полной грудью. Дочь Харрада старалась забыться, отстраниться от ныне преследовавших ее теперь кошмаров, кусачих и ядовитых. Потому, в попытке сбежать дальше от собственного разочарования и злобы, она обратилась к женщинам каравана, в попытке ощутить хоть что-то иное. Матроны и девы с радостью приняли просьбу «Ирилис», взяв все в свои теплые мозолистые руки. Они утащили Раннвейг в один из женских шатров, раздели догола, отчего Дочь Харрада неуклюже ежилась, пытаясь скрыть ломкое и несуразное тело руками, правда, безрезультатно. Теперь, жены и матери каравана, подобно шелкопрядам вились вокруг Раннвейг, укутывая нагое, слабое тело в слои легкой полупрозрачной ткани цвета спелой темной сливы, чуть блестящей в свете уходящей на сон Гальн. Руки колдовали с щекотливыми кисточками, путались в белизне тонких волос, сплетая сплошное полотно в жгуты, а после в косы, которые тяжестью ложились на лопатки. Морозец пробирал ее в каждом касании, хоть все вокруг пылало жаром уходящего прочь ахш, и на трон Небесного Чертога взбиралась Нальг. Дочь Харрада еще никогда не испытывала подобного холода, жадно впившегося в плоть, высасывающего тепло из глубоких недр каждой косточки тела. Чувство присутствия чего-то незримого, могущественного поблизости, гвоздем прибивало ее к месту, словно замученного живодерами зверя. Тысяча пустых глаз виделись ей в выходе из шатра вместо зноя пустоши, которую киларакцы называли родной землей. Капкан ребер сдавил внутренности мертвой кусачей хваткой, отравляя дыхание сладостью разложения. Облаченная в черное женщина, стояла среди пустоты и протягивала руку к Дочери Харрада, и, казалось, что еле зримые черты лица под вуалью исказил нечеловеческий оскал. — Прекрасная Раннвейг, Пылающее Пламя, — лед голоса иглами ранил уши. — Возможно ты не видишь, о, Дитя Харрада, но Маленькая Тень колеблется, колеблется свечой в великой тени своей Прекрасной Госпожи. Ты можешь вспыхнуть, словно сена стог, отбросить вездесущий мрак, и привести Слугу Теней в мои объятья. Смерть развернула ладонь, в которой лежал черный, холодный уголь. — А можешь одарить Раба Теней ты милостью своей, Раннвейг, Противница Забвений, Огонь, что взвился, чтоб рассеять Мглу, — уголь затрещал в руке, пыша золотым блеском жара. — Решать тебе, Дитя Харрада. Раннвейг удерживала дрожь, болезненно засевшую в плечах, скрутившую мышцы. Живот, казалось присох изнутри к позвоночнику и жажда разлилась по губам словно мед. Видение оставило взор, явив то, что должны были видеть глаза: сухие кости пустырей, вьющуюся кружевом пыль и плавящийся воздух, сияющий шпилем Иритрима откуда-то издалека. Прикосновения вернулись вместе с чувствами, одним мгновением, и оставляли на теле лишь липкое, животное омерзение и душный аромат мускуса и розового масла, которое женщины Киларака выливали на себя в завидном изобилии. Раннвейг смотрела на собственное отражение с нескрываемым удивлением. До этого, никто не говорил, что женщина может выглядеть так. Длинные белые волосы, сплетенные в тугие косы лежали в аккуратной прическе, подобной тем, что носили другие женщины каравана. Глаза, ставшие хитрее и выразительнее от черных узоров сурьмы, почти что томно поблескивали в пустой водной глади чаши. Угрюмые тени, лежавшие на скулах, будто посвежели, придав совсем немного жизни болезненно белому лицу. Навязчивый аромат розового масла щекотал ноздри, раззадоривая обоняние своей вязкой, тягучей мелодией востока. Но Раннвейг никак не могла отделаться от глубинного, животного омерзения, точившего ее откуда-то изнутри. Сводящая мышцы тошнота подступила к горлу. Это не она. Ни лицо, ни тело, не способные быть красивыми в подобном одеянии. Все это не приносило ни малейшей капли радости или отвлечения от событий прошлой ночи. Дочь Харрада не пересекалась с Бирном с пробуждения, где они перебросились парой слов, и Слуга Теней ушел с другими мужчинами, готовить шатры к трапезе. Раннвейг не хотелось сталкиваться взглядом с полынной зеленью глаз Бирна, оно было еще одним напоминанием о словах, сказанных незнакомцем, что явился вчера в ночи. — Дражайшая сестра Ирилис! — голос Утэнги прозвучал глухо за тканью шатра. — Наши девушки не сильно тебя утомили? Быть может, поболтаем по-сестрински? Раннвейг слегка опешила, молча поклонилась женщинам, стоявшим подле, и вышла наружу. — Дражайшая Утэнга! — приторно улыбнувшись, выдавила из себя Дочь Харрада. — Приятно видеть тебя в хорошем настроении. — Недаром наша гостья — Госпожа Доброго Шанса, оттого на душе и радостно, — старуха искривила губы в ответной улыбке. — Я смотрю, дамы постарались привести тебя в дойстойный вид. Газаргуйские лохмотья не идут ни в какое сравнение с тканями Киларака, равно как и с цветочными духами. Все кочевники Газаргуя воняют потом и лошадьми, отвратительные грубияны и бестолочи. Раннвейг смолчала. Легкость шелка была холодной, но отчего-то неприятной, чуждой, хотелось разорвать всю эту вычурную расшитую одежку и вернуться в объятья синего халата дэгэла и поддержку длинного широкого пояса. За время в караване, Дочь Харрада уяснила, что люди и нелюди востока предпочитали лесть честности, скрывали за сладкими речами ядовитый шип, которым непременно кололи всех, кто смел предать сомнениям их величие над всеми прочими. Особенно здесь не любили назалиарцев, считая их варварами, неучами, служащими, со слов караванщиков, одной из чудовещнейших Королев — Элайзе. Что мужчины, что женщины судачили об ужасах, свершенных правительницей соседней страны, нещадно перемалывали ей косточки, и оттого Раннвейг было скорее стыдно, чем приятно открывать рот в присутствии хоть кого-то, дабы ненароком не обратить неосторожными словами людей каравана. Лесть, колючесть и ложь были в крови киларакцев, оттого отвращение все туже и туже комком сворачивалось в низу живота Дочери Харрада, однако, она старалась держать маску беспечности, в дурацкой улыбке и почти детских, наивных речах и вопросах. — Скажи, Утэнга, — сказала «Ирилис», не снимая маски нарочитой дурости, как она называла ее про себя. — Здесь столько судачат о назалиарцах… Скажи, все ли так печально у несчастных? Ведь я почти ничего не знаю. — Ах, моя милая сестренка, — Королева Радуги покачала головой. — Эти бедные rahan не знают всей мерзости своего псевдоблагодетеля. Мы встречались с Элайзой на Niin'Gehsh, и не одном. Она строит из себя справедливую и благородную повелительницу, но все-то знают, что эта овца — паршивая. Высокомерная, своевольная наглячка, доверившая почти всю страну в руки смертных, — Утэнга хрипло рассмеялась. — Но на самом деле, Королева Крови оправдывает свое имя, Ирилис, деточка, даже не думай заводить с ней разговор. Ни Королева Дейрдре, ни даже Ида, ее близнецы, не терпят свою единоутробную сестру. — Значит она — не та, кем кажется? — Раннвейг поняла, что шанс воплотить отчаянную идею, семя которой проросло вчера, настал. — А если я скажу, что на самом деле я — не Ирилис, а что-то другое? Лик Королевы Радуги вытянулся, оттого стал еще более похожим на морду собаки. Щеки затряслись, а в перламутровых глазах заблестели крапчатые искры. — Что ты хочешь сказать, дитя? — То, чего не знает никто больше, сестра, кроме презренного Слуги Теней, собаки своей Госпожи, — Дочь Харрада мысленно осыпала себя проклятиями, зная, что сказанное изменит теперь все. Раннвейг склонилась, и прошептала так тихо, насколько могла. — Я не несу никому удачи, во мне нет радости победы или приятной находки. Я несу лишь огонь, и имя мне Rann'Vaegh. Утэнга опешила, одарив Раннвейг странным, изучающим взглядом. Это значило лишь одно, рыба заглотила наживку и была готова напороться на крюк. Rann неловко топталась на месте, всем видом изображая озабоченность сказанным. Королева Радуги наконец перестала ползать глазами по сестре и заговорила: — Поверь, тебе нечего бояться, — голос был мягким и ласковым. — Пока ты гостья каравана, тебя никто не тронет, даже я. — Мне радостно в душе от этих слов, дорогая Сестра, — Раннвейг выдохнула еле сдышно. — Встретимся позже, за ужином? — Очень на это надеюсь, — Утэнга беззубо улыбнулась в ответ и после, кивнув, ушла в сторону жилых палаток.***
Вечер был в самом разгаре, еще пышущим теплом ахш, но не успевшим окостенеть в прохадных предночных ветрах и сизой мрачности. Большой шатер караван-даши был полон людей и нелюдей, и даже приближающаяся ночь не могла нарушить веселья, царившего среди тканевых стен и напитавшихся пылью ковров. Утэнга умела встречать гостей с присущим киларакцам размахом, даже если это происходило посреди ничего. Дастархан ломился от яств, фиников и прочих сухих фруктов, соленого мяса, щедро сдобренного перцем и специями, нарезанного тонкими ломтями на блюде, оливки, утопленные в пряном масле ныне покоились в небольших деревянных корзинках, оставляя темные жирные пятна на плотном полотне белой льняной скатерти. В дереве кувшинов и пиал таилось черное непроцеженное вино с юго-восточного полуострова, наполнявшее комнату странным, пьяным ароматом. Все ели и пили, перешептывались и кричали, обнимались и даже иногда кидались в драку, но ее разнимали до сломанных носов и треснувших ребер. В центре расположилось подобие площадки для выступлений, где все желающие демонстрировали свои умения и таланты. Ранее, пара детей умело жонглировала дюжиной деревянных стаканов, после была группа пожилых мужчин, на спор поднимавших предметы и людей, а сейчас, красивая киларакская женщина, облаченная лишь в одну лишь длинную струящуюся юбку и костяные бусы, танцевала под хлопание и цимбалу, с молоточками которой ловко обращалась сама Утэнга. Вихрь черных волос, потная и блестящая смуглая кожа, пустынный блеск черных глаз, подведенных сурьмой и трепещущие лепестки век, окрашенных порошком из ляпис-лазури, — чистая эмоция радости, слившаяся в поток веселого восточного танца. Раннвейг лежала на подушках, подобно остальным, потягивая из почти плоской чаши вино. Вкус был ей отвратителен и горек, но Дочь Харрада с завидным упорством цедила содержимое. Подле растянулся один из немногих симпатичных юнош, шедший вместе с караваном в Иритрим, а после — в столицу. Он был пустынным эльфом, темноглазым и кудрявым, как и большинство его собратьев, черты лица были благородны, а голос сладок как и данное юноше имя — Агаус. Острые уши украшали необычные, но золотые серьги, что напрямую говорило о его происхождении. — Дражайшая гостья, — он всегда говорил шепотом, и двусмысленно прижимаясь грудью к руке Раннвейг, поглаживал ладонью близкую к себе ключицу. — По нраву ли тебе путешествие в наших краях? Дыхание опаляло алкоголем, а тепло тела отпечатывалось на коже вместе с губами, которыми эльф то и дело припадал к плечу или волосам Дочери Харрада. — Здесь довольно приятно, хоть я и не видела всех красот Киларака, — промурлыкала в ответ Раннвейг, откинув голову назад, как иной раз делают мужчины, когда им доставляют удовольствие. — Расскажи мне о родной земле, Агаус, мне не терпится узнать. — Ох, госпожа, Еруизрарк прекрасен, — эльф поставил два пальца на лоб Раннвейг. — Если спуститься от мыса Лан Гали, что на северо-востоке, — его пальцы перебежали по шее к ключице. — А после на лодке добраться до дельты Шакоры, к порту Риэзлард, — рука опустилась к груди, и пальцы игриво схватились за бусину соска проступавшего сквозь полупрозрачную ткань платья. — Сойти на сушу, и после берегом идти на юг, через Тонт и Вохстин, к озеру Оесидон… — Продолжай, — на выдохе ответила Раннвейг. Оказывается, врать было не сложно, и даже отчасти приятно. — …То прямо посреди озера, стоит город, что называется Еруизарком, — Агаус медленно шел пальцами к животу, и все ниже, подбираясь к поясу. — Это и есть моя родина, дорогая гостья. Его башни украшены золотом и бирюзой, а храм, посвященный вашей сестре, Дейрдре, огромен. Разговор прервала Утэнга, громогласно объявив: — Братья-краванщики, пришло время вечерних молитв, — она встала, потянулась вверх, подобно дереву, и замерла на месте. Люди и нелюди поднимались, разминали затекшие от долгого сидения ноги, женщины поправляли платья и украшения, мужчины отставляли чаши пьянящего черного вина в сторону, ворча о чем-то меж собой. — Виноват, дражайшая Ирилис, я отлучусь, — Агаус нехотя отстранился от Раннвейг и встал вместе с остальными. Королева Радуги достала из ножен кривой меч, переливающийся радужными цветами, и вонзила его в землю перед собой. Все, до этого отдыхавшие собрались перед караван даши в кучу, превратившись в живое облако. Все закрыли глаза, в ожидании молитвы. — Слава величию моря, дарящего жизнь всем смертным! Дети прибоя, что чтят завет Морей, — Утэнга положила руки себе на шею, начав говорить. — Спасение в водах, омывающих Ферранель, приносит прибой и морская пена! Все живое существует лишь по воле величия Дейрдре! Все вокруг завороженно повторяли слова караван даши, рождая нестройный хор высоких и низких голосов, монотонных в молитве. Вдруг в месте, где лезвие меча рассекло землю, показалась влага, тихо мерцающая под взором Нальг, искоса заглядывающей внутрь шатра. — Просим мы о милости Бурного Моря, благости каждого ахш, что приносят волны к земле, истосковавшейся о влаге! — голос Утэнги задрожал. — Вода, что дарит жизнь и забирает ее, Вода, что приходит и уходит на берег! Помилуй несчастных, что утонули в песках и жаре, даруй свежесть ветра и пенный блеск волн! Молящиеся резко согнулись, словно что-то невидимое свернуло их тела, монотонно говоря то же, что и Королева Радуги. Земля под мечом, будто задрожала, раскрылась от силы и в тот же миг, тонким ртутным росчерком, вода стремительно побежала из открывшегося источника, будто откликнувшись на прошение rahan и ведущей их Дочери Харрада. Утэнга, дрожа в плечах, склонилась к ручью, бережно набрав воду в ладонь. — Сегодня море пришло в пустыню и вверило нам свою благодать! — Королева Радуги резко выкинула руку вперед, разбрызгивая серебряную соль капель на стоявших пред ней rahan. — Мать Воды и Морей принесет нам вечную благодать! Друзья и братья, возрадуйтесь! Многие молящиеся жадно раскрыли рты, желая испробовать благословение на вкус. Размалеванные танцовщицы упали на колени, в попытках пробраться на четвереньках к открывшемуся под лезвием источнику. Все вокруг обратилось в одну живую массу, бьющуюся в странной, похожей на кошмар агонии. Малое, но общее сумасшествие, приуроченное к непонятному чужакам, вроде Раннвейг, раболепию перед Дейрдре и воплощением ее милости, напугало бы любого сидящего в том шатре, но сейчас, Младшую Дочь Харрада это мало волновало. Нужный момент настал. Наконец, Бирн и Раннвейг столкнулись взглядами, пронзив друг друга холодом, враждебностью, истощившимся в мгновение доверием. Слуга Теней знал, что Дочь Харрада не послушала, не сохранила истинное имя в тайне. Искры игрались в янтаре, жилы которого просвечивали в безжизненной серости глаз Раннвейг, обжигая зелень Бирна молчаливым презрением, граничащим с едкой усмешкой. Дочь Харрада подняла раскрытую ладонь к лицу и махнула в сторону своего подопечного, будто прогоняя. Она еле дышала в томительном ожидании прощания, горечь, осевшая на языке вместе с несказанными вслух проклятиями, обжигала губы, и их приходилось нервно прикусывать, чтобы не сказать ничего. Мир вокруг расплылся в темное пятно, оставив лишь внезапно блеснувший фиолетовый в глазах Слуги Теней. Осознание того, что спутница слышала разговор ночью было ясным для Слуги Теней, как разгар самого жаркого ахш. Бирн лишь осуждающе вскинул брови, будто вопрошая, точно ли он понял, что Дочь Харрада пытается донести. Он понимал, что Раннвейг сделала выбор, впервые за долгое время, без сторонней воли, и не смел ослушаться, зная, что идти против воли Детей Короля-Зверя просто бессмысленно. Однако мысли Бирна путались в мрачный, отвратительный в пустом и холодном молчании ком, вставший поперек горла, подобно кости. Боль в голове резко вернулась и теперь уже походила на удары молотов, разрывая память на части и рождая множество странных, полупустых иллюзий, лишенных лиц и почти не имеющих черт. Бирн видел и слышал когда-то голоса, которые теперь звенели сквозь пелену наваждений, столь близких к отчаянному страху жертвы, загнанной в угол. С каждым толчком мигрени, приходило болезненное, жестокое осознание, что жар Раннвейг, Свет Раннвейг отбрасывал высокую тень на его сознательность, все доставая и доставая чудовищ прошлого, столь долго прятавшихся за стеной густого, непроходимого мрака, раскинутого Шандорной, подобно плащанице. — Беги, если тебя еще держат ноги, — знакомый голос, наполненный величием, и мимолетный блеск рубинов глаз прожигали память подобно лучам Гальн. — Ты сможешь, хоть и кажется, что это не так. Пока не поздно, умоляю, наши Сестры уже скоро объявятся. — Ты ведь знаешь, она не врет, — ласковый и вкрадчивый тембр Шандорны растворялся в сдавливающей череп, ноющей и протяжной боли. Наваждение исчезло также спешно, как и появилось, оставив лишь торопливое колочение крови в висках. Бирн замер в исступлении, пытаясь осознать жалкий клочок отнятого когда-то себя. Слуга Теней поднялся, пересиливая тошноту, подступившую к горлу подобно приливу, и без особой спешки вышел из шатра, под гомог и гогот толпы, роившейся вокруг ручья и Утэнги. Раннвейг оцепенела, осознавая, что сделала только что. Мгновение обратились вечностью, а та, в свою очередь, обратилась в густое, черное ничто, болезненно вскипавшее в груди. Дочь Харрада вскочила и спешно покинула проклятый шатер, отчаянно надеясь увидеть Бирна за тканевыми стенами. Им ведь нужно было просто поговорить, так почему бы не сейчас? Раннвейг была в растерянности, в смятении, в отчаянии. Все еще горячая земля облизывала пылью уставшие босые ноги Раннвейг. Она бежала по узкой гряде в сторону города, по дорожке света, милостиво оставленной Владычицей Ночного Неба. Неверие тащило Дочь Харрада за руку вперед, распаляя пламя гнева в пугающем глазе о четырех зрачках. Слуга Теней молча поднялся и вышел из шатра, когда Агаус перешел незримую черту ухаживаний и поглаживаний в пользу касаний, пошлых, липких и противных даже самой Раннвейг, он вышел, когда безумцы бросились воспевать Королеву, оставившую их без надежды и радости, бросившую их в пустыню за глупые «прегрешения», рожденные воспаленным разумом. Тело до сих пор подрагивало от одной мысли, что кто-то вроде Агауса смел коснуться плоти в темным желанием завладеть. Дочь Харрада чувствовала стаю мурашек, молнией пробежавшую от шеи к бедрам, оттого шаги становились быстрее и неровнее. Гордость душила Раннвейг, не давая надышаться пустым воздухом ночи. Выпитое вино кружило голову и путало шаги, оставляя во взгляде мутные пятна, а к горлу подступало уже донельзя надоевшее чувство легкой тошноты. Очевидно, желаемое воплотилось, так должно было, но Раннвейг не испытывала ни капли удовлетворения. Все сваливалось в бездонную яму холодного, склизкого одиночества, лишая любого намека на спокойствие. Присутствие Слуги Теней пугало Дочь Харрада знанием о кончине, ввиду неспособности быть полезной Шандорне, но одиночество, с которым должно было столкнуться теперь, ужасало еще больше. Позади был караван, во главе которого стояла Утэнга, скользкая, льстивая жаба, готовая прикончить Раннвейг по воле случая, впереди — незнакомые пустоши, за которыми скрывалась лишь опасность. Бирн исчез в темноте ночи, растворившись с песком и тенями, оставив лишь быстро таявшие в блеске Нальг следы сапог, обожженный осколок маски, спрятавшийся в сжатом кулаке, и горячий, колючий кристалл слезы, предательски поползший по щеке Раннвейг. Дочь Харрада закрыла лицо руками, пытаясь спрятать исказившую лицо гримасу горькой печали, но вдруг осознала. Смерть была права. Раннвейг видела сквозь собственные руки, как к Иритриму приближалась огромная грозовая туча. Буря готовилась заглотить пустыню в свою уродливую черную пасть.