***
В далекие эдахш, когда пали Старые Боги, Кровь выводка Короля Птиц окропила землю, но один глупец, что был Младшим Сыном Уриа, бежал от страшной расправы, и вязь письма, что занес Судьба в свою книгу, потянула его прочь от места, где сложили головы его сестры и брат. В первый эдахш из далеких холмов, где жила семья Короля Птиц, он бежал к глубокому молочно-белому морю, но оно вздыбилось, подобно буйному жеребцу, лягаясь волнами, словно копытами. И не пошел он по воде. Второй эдахш он бежал к густым западным лесам, что одевались в те дахш в золотые нимбы осени, но они сомкнули стволы и ветви стеной, не пуская труса в свои богатые дичью и ягодами угодья. И не пошел он по земле. В третий эдахш он бежал сквозь ядовитые леса юга к шпилям южных гор, что поддерживают хрустальную лестницу, ведущую в Небесный чертог, но горы задрожали от гнева при виде трусливого Принца и обрушили камни и грозы, не давая бежавшему и шагу ступить на их крутые тропы. И не пошел он по воздуху. Четвертый эдахш трус провел в скитаниях по пустыням и степям, оплакивая потерянных Отца, сестер, брата и украденную мать. Отчаяние привело его несчастные израненные ноги в далекие равнины, которым еще не было дано имя. То свершилось в ночь, когда Гальн и Нальг взошли на небо. Был долог бег наивного юноши, думавшего, что страх приведет его ноги в безопасное место. Бешеный гон стаи разъяренных сестер, что были младше трех первородных дочерей-близнецов, вьюгой неслись по его следам, сметая за собой всех, кто хотел дать приют бедному и наивному Принцу Птиц. Свист погони, что длилась так долго, все приближался, и он слышал, как ветер несет за собой пьяную от охоты свору Дочерей Зверя в его сторону. Отчаянна была скорбь, и тогда, когда не осталось ничего, кроме боли и мелочного страха за собственную жизнь, когда Нальг стояла высоко на небесах и длинным лучистым пальцем указывала на Принца Птиц своим Сестрам, он пал ниц и обратился к сущностям, что стоят выше Харрада и его дочерей: — Смерть! Судьба! За что вы обрекли нас на печальную юдоль? — надрывался в бесконечной скорби трусишка. — Приди же и отними у жалкого rahan оставшееся, забери же жизнь, которая не стоит ничего, раз нам, Детям Уриа, предписано это братом твоим! И она явилась в шелесте растений, в плаче ночных птах, свисте ветра и в сырости травы, обжигавшей стертые в кровь ноги беглеца. Голос, не женский и не мужской, не тихий и не громкий, не веселый и не печальный ответил на зов, растворяясь в ушах, как растворяется в тумане все четкое и имеющее форму: — Нет, маленький смертный, — ответила Смерть. — Если бы твоя жизнь не стоила ничего, ты давно лежал бы холодным и гниющим подле своих сестер и брата, как то делает любой смертный, обретший милость брата моего. Za’Ahash пишет историю каждого rahan, и тебе дарована великая цель, маленькая трусливая Птичка. Смерть распахнула свои пустые объятья, сокрыв Принца в Великом Ничто от Охотниц, и прижала к не имеющему ни формы, ни тепла телу. Она достала из широкого рукава алмазный серп, игравшийся всеми цветами мира в тусклом сумраке, что окружал их. — Маленький Смертный, дарую тебе это оружие, ибо лишь так может свершиться Праведная Жатва. — И Смерть вручила оружие трусу. — Когда придет время, ты пустишь его в дело, и никто не скажет, что ты боишься меня. Исполнишь ли Желание, что я тебе дарую, Принц Птиц? Пальцы Смерти нежно гладили голову юноши, напоминая ему прикосновение матери. Слезы тонкими водяными ниточками скользили по разгоряченным щекам, и в душе, где не осталось ничего, кроме чугунной скорби и печали, сердцем бился лишь один ответ, небрежно слетевший с губ. — Да, — ответил Принц Птиц, схватившись за рукоять серпа. — Твое Желание мне ясно. И тогда по подобию Харрада, Короля Зверей, Принц Птиц отправился в путь с алмазным серпом, что может низвергнуть даже богов.***
— Грустная сказка, правда, Дитя? — Шандорна прошептала альву. Энэд-Тиа чуть пошатнулся в сторону, но рассказанное только что ничуть не пугало. Наоборот, ныне все сделанное ранее обретало цель, большую и по-своему великую. Тень по своей милости будто отступила от уголка истории, давно забытой. И даже если оно не было правдой, легенда не уменьшалась в своей значимости. — Стараниями Бирна и милой Раннвейг мы сможем найти серп, я почему-то уверена. — Госпожа Теней сжала Энэд-Тиа сильнее в своих объятьях. — И тогда мы сможем воплотить задуманное, никто и не подумает, что в предстоящем виноваты мы. Докажем этому клубку змей, что бессмертие не такое уж и вечное? Шандорна наконец отпустила Слугу из кольца рук, обошла его и встала напротив. — Милый Alue, принеси эту сказку Бирну вместе с дарами, что я подготовила. Зайди к Мариштас, она передаст остальное. — Глаз Госпожи Теней сверкнул. — Лети сквозь тени, дождись наступления ночи и явись нашему другу так, чтобы подле не было Раннвейг. Она еще не готова к подобному, пусть Бирн направит ее пламя. Если не получится, то что же поделать, очень жаль… Огонь всегда можно потушить. — Слушаюсь, Госпожа, — с этими словами Энэд прикрыл глаз одной рукой, а после развернулся на каблуках сапогов и спешно пошел к выходу, прижимая к груди текст только что прочитанной легенды. Как только альв покинул помещение, Шандорна вернулась в свое гнездо, размышляя. Светлячки вновь зароились в воздухе, подобно лучикам света, играющимся в жаркий ахш в тени листвы деревьев. Один из них, как и до этого, спустился к Шандорне и уселся на ее руку, будто ожидая еще одного разговора, любопытно шевелил пушистыми усиками и перебирал с одной лапки на другую. Хлопок, быстрый и резкий, наполнил комнату громкостью звука, перекатившись в похожий на рев эхо. Светляк, сидевший на ладони Госпожи Теней, превратился в мокрое пятно с раздавленной крохотной тушкой аккурат посередине. — Я же предупреждала, что время смертных созданий течет куда быстрее подле подобных мне, — разочарованно вздохнула Шандорна, стряхивая раздавленного жучка с руки. — Почему же ты не послушал, маленький глупый наглец? Морозное чувство пустоты заполнило помещение подобно быстрой ледяной воде, оставив за собой лишь холод и шипение ливня за дрожащими окнами.***
Один смертный, имя которого затерялось в истории, когда-то сказал, что прекраснее Gha'Naize лишь Королева, что правит. Воистину, столица Назалиара не могла не очаровать глаз иного путешественника, и никто не отрицал, что не было построено города больше и величественнее. Осень в землях Королевы Крови была совершенно особенным временем. Некогда Элайза, влюбившаяся в томные вздохи осеннего воздуха и пиритовый блеск влажных, медленно умирающих листьев, попросила Сестру, Что Приносит Увядание, подарить землям, окружающим вечную столицу, прохладную нежность усыхания, мускусный аромат поздних осенних цветов и дымчатую мутность вод, наполняющих русло Наэш Тирнан. С тех далеких эдахш rahan, что впервые оказывались в предместьях столицы, всегда пребывали в исступлении, когда жар лета или бездушные холодные касания зимы сменялись легким и слегка печальным флером осени. От этого в Назалиаре появилась древняя традиция: когда вся остальная страна погружалась в золото, сливаясь в своем драгоценном наряде с главным городом королевства, проводился праздник Первой Жатвы. Молочный туман, простынью накрывший дорогу, ведущую к главным воротам столицы, разъедал свет ока Гальн, открывая идущим ряды высоких каменных идолов, по легенде, вытесанных из тел Древних Богов, изображающих Королеву Крови в разных ее ипостасях, от самых благородных и изящных до воинственных и мстительных. Кровь считалась единственной из немногих вещей, объединявших rahan и бессмертных отпрысков Бога-Отца, а потому Культ Крови был обширен и распространен среди людей самого разного толка: простые крестьяне просили у Элайзы здорового приплода у скотины и милости для их детей; амбициозные и умные люди, желающие получить в этой жизни признание, просили о благословении и большей мудрости; слабые и больные — о здоровье и радости в жизни; сильные и крепкие — о доброй схватке и воинской славе. Все знали, что кровь проливается везде и всюду, а потому присутствие покровительницы чувствовалось в каждом клочке земли, на который когда-либо ступала нога живущего. Вечно облаченный в золото город раскинулся на правом берегу широкого и бесконечно длинного и черного Наэш Тирнан, радуя взор смертных. Среди лесов, что застыли в своем осеннем убранстве, Gha'Naize пестрил алыми флагами с вышитыми на них симургами, дышал выстеленными сочной зеленью мха крышами, блестел во влажном сером камне домов, шуршал растянутым на веревках стираным бельем, выл вместе с выпивохами песни и впитал в брусчатку улиц память о кровопролитных войнах, что вспыхивали в Ферранеле за многие эдахш до того, как любой из ныне живущих rahan родился. Ныне, в середине Дахш Брусники и Меда, Назалиар готовился к пышным празднованиям Первой Жатвы. Вереницы торговых обозов, искателей приключений и обычных путешественников стекались в город подобно весенним ручьям, гонимые желанием хотя бы одним глазком взглянуть на праздник плодородия и приветствия осени, пришедшей во все прочие области страны. Серебрились в лучах тепла Гальн высокие шпили храмов, где смертные чтили великую королеву. Покрытый серыми рубцами домов город перетекал в укрепленный прибрежный холм-крепость, на вершине которого возвышался замок, подобно главному яхонту в венце короны. Ходила молва, что камень, из которого сложены величественные стены обители Элайзы, был некогда телом одного из Древних Богов Воздуха, которого Королева обезглавила самолично в бытность далекой юности, когда Назалиара еще не существовало, и в память о сражении против Богов Прошлого главная твердыня страны была воздвигнута из благородных божественных останков. Воздух то и дело разрезали пронзительные крики симургов, похожие на хаотичную песню самой природы, крупные и монструозные животные размером с небольшую лошадь — птицы, четырехлапые, с мордами и передними конечностями дикой горной кошки, тогда как задние лапы их скорее походили на орлиные. Эти создания, чем-то напоминающие грифонов с северных гор, увековеченные на знаменах Назалиара, являли собой любимых питомцев Элайзы, а потому их в великом множестве содержали при дворе и среди знатных людей королевства. Симурги, обычно в рассветное время, усаживались на крепостные стены, распахивали свои огромные серо-рыжие крылья и вопили, возвещая жителей Gha'Naize о приходе нового ахш, а после взмывали ввысь и охотились, принося растерзанных жертв к своим логовищам. Пики сланцевых крыш круглых башен тянулись вверх, подобно рукам молящихся, ленты знамен языками облизывали кладку, дрожа от каждого прикосновения ветра нагими девами. Алебастровые витражи окон торжественно сверкали в лучах Гальн, впуская последние лучи тепла в холод каменных зал. Кабинет Элайзы тонул в дневном свете, пока что приветливом, но уже глубоко осеннем. Калиста стояла чуть поодаль от своей Королевы в полупоклоне. Письмо, обернутое лентой воды, прибыло издалека и только сейчас, и теперь, по понятным причинам, беспокойство в комнате жалило крапивой ребра. Элайза, до этого занятая вопросами обеспечения столицы продовольствием и укрепления ее стен, почти что дрожа выхватила аккуратно свернутое послание и, сорвав холодную и мокрую печать, погрузилась в чтение. Тонкий пергамент из телячьей кожи пах соленым морем, напоминая о свежем дыхании бриза, шуме неспокойных волн и пылкой жаре, что всегда приносил сухой ветер Киларака. Элайза пробежалась глазами по витиеватым и до раздражающего круглым аккуратным буквам, все более и более теряя лишь недавно обретенное спокойствие. И наконец злость, комом вставшая в горле, обратилась в почти что детскую и глупую ярость в отношении жалкого клочка бумаги, полетевшего в стену по окончании чтения, и, будь это камень, любой бы сказал, что с такой силой удара можно было проделать в стене дыру. Элайзу все более и более наполняло то свирепство и жестокость, и от того она нервно перелистывала прочие лежавшие на столе письма, пришедшие за последние несколько ахш, стараясь хоть как-то закупорить в себе пену злобы, вот-вот готовую перелиться через край. — Отец мне свидетель, когда начнется резня, первое, что я сделаю — насажу голову Дейрдре на высокую пику и раскрошу ее череп, чтобы весь Киларак наконец увидел, насколько пусто содержимое этой красивой коробочки! — наконец не выдержав саму себя, выпалила Королева Крови. В голосе звенела сталь негодования. — Дейрдре опять расходует драгоценный пергамент на откровенную ерунду? — Калиста с неподдельным интересом пересчитывала костяные пластины и монеты, выложенные аккуратными столбиками подле черепов на одной из полок кабинета. — Она, очевидно, не изменяет себе. — Kai'Sahch, — ругнулась Элайза, наконец выдохнув, а после, слегка подуспокоив бушующего в себе зверя, встала из-за стола, прошагала к стене, подняла с пола скомканный лист и передала Госпоже Звонкой Монеты. — Читай вслух, будь добра, Калиста. Госпожа Звонкой Монеты отвлеклась от денег, расправила послание, театрально прокашлялась и начала неспешно зачитывать, все сильнее и сильнее менясь в лице с каждым озвученным словом: — «Saah'Vaakhsh, Дражайшая Сестра, в последние ахш живо мнение, что Вы, — с нажимом сказала Госпожа Звонкой Монеты, — Вы прекраснее Моей венценосной персоны». Калиста нахмурила брови и прикусила губу в попытке сдержать случайный смех, а Элайза прикрыла рот рукой и покачала головой, глядя на письмо почти что в ужасе, в своей досаде не зная, как реагировать на столь странное послание, щеки ее раскраснелись, а рубины глаз, казалось, прожигали этот проклятый клочок пергамента невидимыми лучами. — «Посему Я, как владычица Киларака и как Ваша младшая Сестра, прошу Вас сделать заявление для Ваших презренных rahan в ближайшее из празднеств, что Я — наипрекраснейшая из всех Королев, иначе Вы знаете, что ожидает Ваше государство, давайте же тем самым исключим недопонимание между нами. Никто не хочет проливать кровь, а посему верю в Вашу мудрость, Danar'Aedreh, Королева Воды», — сквозь подступающий приступ хихиканья пропищала Калиста и наконец звучно расхохоталась, на что Элайза ответила лишь склоненной головой и дергающимися в беззвучном смехе плечами. — Отец мне свидетель, и ради этого гонцы загоняли лошадей, торопясь доставить послание Danar? Калиста отложила пергамент и вновь разразилась смехом, сдавленным клещами досады. — Прошло столько эдахш, а Danar так и не научилась писать письма так, чтобы не выставить себя полной дурой. — Королева Крови взяла письмо у Калисты из рук и порвала его на несколько частей. — Да простит мне эти слова Отец, но, кажется, она окончательно сошла с ума? — потерев щеку, сказала Госпожа Звонкой Монеты, наконец перестав содрогаться. — Saah'Vaakhsh, так она несет свое бремя. Очевидно, что да, помешательство вновь охватило Дейрдре всецело, и у меня есть вопросы к тем, кто считает ее достаточно разумной, чтобы править. — Элайза покачала головой, а после вскинула руки к потолку вместе с тем, что осталось от пергамента, уже открыто не сдерживая негодования. — Почему я делила чрево с Дейрдре и Идой? Наша мать не заслуживала смерти в родильной горячке ради того, чтобы сейчас плоды ее утробы выясняли, кто красивее всех на свете. Королева Крови повернулась к Калисте с выражением лица, до забавного похожим на детское. Негодование настолько захватило разум Королевы Крови, и она уже не могла сдержаться. — Как ты могла пробыть на службе у Дейрдре почти двести эдахш и не сойти с ума? — Элайза не скрывала удивления. — Я бы попыталась удавить ее при первой же возможности, а лучше всадила бы нож в спину за все хорошее. Калиста обратила взгляд своих глубоких черных глаз на Королеву Крови в легком ступоре. Элайза давно не позволяла себе подобных фамильярностей, близких к тому, как иной раз шепчутся подруги. Всегда сдержанная, статная, справедливая Elan'Naize выглядела до забавного приземленной в своем искреннем недоумении. Госпожа Звонкой Монеты не могла не поддержать непринужденный мотив с приятной надеждой на то, что теперь их разговоры действительно поприближеннее к родственным. — Не могу сказать, что все было так плохо, моя королева, — голос Госпожи Звонкой Монеты звучал расслабленно. — В Килараке тепло, местные любят мастерить и торговать больше, чем пить и трахаться. Все хорошо, если не брать в расчет правительницу, медленно сходящую с ума по каким-то причинам или без. Я служила восточному королевству, пока Дейрдре не нашла себе подругу в лице Госпожи, Что Приносит Старость. — Белгестель? — уже успокоившись, Элайза вновь села за стол, к бумагам. — Я думала, она не намерена прибиваться к чьему-либо берегу. — Был проклят тот ахш, когда эта фавниха объявилась в Амаданаре. — Калиста зажала между пальцами костяную пластину с вырезанным на ней симургом, явно недовольная. — Ну, и Госпожа Воды будто с цепи сорвалась, и по-прежнему никто так и не смог усмирить Бушующее Море. Все эти письма, беспочвенные обвинения и склоки лишь усугубляли положение нас, Младших Сестер. Знали бы вы, моя королева, что она сделала с Утэнгой, ох, Отец, это не жизнь, а мука! И выбор один: бежать во имя новой жизни или терпеть, надеясь на чудо, что никогда не случится. Калиста выглядела расстроенной, больше, чем при обсуждении перспектив войны. Природа Госпожи Звонкой Монеты тянулась к торговле, обмену, звону золота и шуршанию драгоценных камней о дорогие платья. Она не брезговала грязными делами и войнами, ведь при победах они сулили казне и кошельку пополнение, но радость меркла в глубине черных глаз, когда что-то мешало заниматься куплей и продажей, например, безумие, внезапное и отчаянное, как шторм. Младшая Сестра пришла в Назалиар с присягой на верность после прошлого Niin'Gehsh, отдав свои разум, плоть и кровь в услужение давнему врагу и сопернику королевства, которому прослужила почти всю свою жизнь. К удивлению большинства, Элайза легко приняла Калисту, за что та была благодарна и выказывала признательность и верность всем богатством ума и талантом. В Ферранеле не было клятвы выше заключенной кровью, и ни один закон не мог стоять выше договоренностей Дочерей Харрада, скрепленных алыми узами, по той же причине Elan'Naize чтили как Высшую Судию мира, рожденного братоубийством. Потому Калиста скрепила эти, казалось бы, непрочные узы подписью собственного сангра и обратила их в достаточно приятного рода товарищество, которое Госпожа Звонкой Монеты ценила даже выше золота, воплощением которого отчасти являлась. Элайза посмотрела на младшую сестру, задумчиво и пусто замершую взглядом в одной точке, и решила перевести тему. — Ладно, нас это теперь не касается, вернемся к важному. — Из сваленных в небольшую стопку свитков Королева Крови достала один недавно написанный и развернула, поставив на один край чернильницу, чтобы он не сворачивался. Шмыгнув носом, Госпожа Звонкой Монеты кивнула и бессильно упала на ближайший резной стул. — Что у нас с высокопоставленными гостями и праздником? — Калиста показала пальцем на пергамент. — Лана-Риэн говорила, что мед и брусника придут через три ахш, они движутся по западному тракту, а значит, учтя прекрасную для дахш погоду, обозы скоро должны перейти Наэш Лантар. — Это хорошо. Кочевники из Газаргуя обещались прибыть с большим количеством скота, но пока ни одной весточки не было получено, да и гонцов не было. Благородные дома rahan будут представлены советом, вряд ли кто-то еще присоединится к нам из смертных дворян, хотя сюрпризы исключить невозможно. — Элайза проморгалась, буквы предательски плясали в глазах, сбиваясь в нестройные кучки. — Что касается наших дорогих родственниц, я точно знаю, что Госпожа Стали прибудет, потому что позвала ее лично в письме и... — Она достала из-за пояса обрезок кожи, на котором был нарисован алый глаз о трех зрачках. — Дано согласие. Думаю, что остальные тоже будут, но из всех меня интересует только Госпожа Стали, должно быть, это понятно. — Мы уже начали восстановление дороги, ведущей к Niin'Mohr, за работу взялись люди Тобра Афалеона, — потянула Калиста. — Наша милая Наиз’Рахан должна отбыть после праздника на юг, как вы того и просили. — Это хорошо, нагам не место там, где холодает, буду ждать писем, и много. — Элайза повременила с тем, чтобы продолжить. — Нужно вовлечь Гисэна в игру, пусть докажет, что не так стар, как кажется, а если дествительно стар, пускай умрет достойно и передаст алую мантию Мадрал сыну. — Что-то придумали, моя королева? — Калиста заметно оживилась в голосе. — Конечно, да, думаешь, я бы отпустила вожжи в нынешней ситуации? Мне все еще не по вкусу просьба Шандорны, но речь ведь идет о старой, по меркам rahan, древней дружбе, понимаешь, Kahilis? — Королева Крови выразила уважение и доверие, обратившись к Сестре так. — Понимаю, моя королева. — Но я не могу просто сидеть и думать, что Бирн и его пламенная подружка просто так шляются по Килараку, у них явно есть какая-то цель. Зачем еще Шандорне просить не трогать эту парочку? — Элайза откинулась на спинку резного кресла, потирая переносицу пальцами. — Понимаешь, к чему я веду? — Нужно, чтобы наши козлоногие друзья семьи Мадрал нашли и проследили за любимым фанатиком Госпожи Теней и его новой знакомой? — Калиста широко улыбнулась. — Мне передать весточку? — Да, будь добра, проконтролируй, чтобы Гисэн постарался, посмотрим, на что способна его старая кровь. И пусть каждая блоха на востоке будет их искать, а когда найдет, следит издалека и незамедлительно сообщает мне обо всем. Если Пламя разбушуется, не к добру это. — Элайза уныло приулыбнулась в ответ. — Совсем не к добру, всегда лучше быть готовыми. Госпожа Звонкой Монеты пробежалась по документу глазами еще раз, сверяясь со всем сказанным ранее. Острые и неаккуратные пики букв, выведенных Элайзой по пергаменту, были похожи на вены мертвеца, тугие и черные. — Полагаю, мы закончили со всем, кроме… этого? — Калиста указала костяшкой пальца на одну из строк. — Да, этот вопрос требует дальнейшего обсуждения с остальными членами Совета, иначе Афалеон и Рар передушат друг друга, просто так или из ревности, — многозначительно кашлянув, сказала Элайза. — Будь проклят этот Niin'Gehsh. — Выбор сопровождающего на наше маленькое семейное собрание — всегда так волнительно. — Госпожа Звонкой Монеты почти что игриво отмахнулась рукой. — Если хочешь, я могу взять Тобра на себя, все же Рхил’Рар заслуживает вести Королеву Назалиара на гору Niin'Mohr. Королева Крови вздохнула, устремив взгляд в пустоту, будто совершенно все не имело смысла, и многозначительно ответила: — Быть может… — Элайза отвернулась к окну и продолжила говорить очень тихо. — Листва, что опадет этой осенью, будет лишь только алой, не золотой, Kahilis. А приход нового эдахш будет значить одно: Niin'Aedakhsh Молчания скоро кончится, а с ним, вероятно, и наша мирная жизнь, если не жизнь вовсе. Да будет Судьба милостивее с нами, чем с нашим Отцом. Симурги за окном кричали, возвещая о середине ахш, и их голоса, нестройные, высокие, все напоминали и напоминали Элайзе о мужчине, умевшем летать так же свободно, как и эти чудные создания, о пронзительной зелени его глаз и мягкости голоса, согревавшего когда-то ее девичий слух. Пальцы невольно потянулись к высокому воротнику темного платья, за которым, подобно тайному талисману, пряталась скромная подвеска, украшенная тремя фалангами правой кисти того человека, всем, что осталось от того человека. Второй дар Шандорны после ночи в темном лесу всегда был рядом, у сердца, не давая забыть о жестокой, мучительной горечи, подаренной Идой и Дейрдре, о вкусе соли невыплаканных слез на губах, о бесконечной пустоте, которую даже Рхил’Рар так и не смог заполнить. О Стриксе, тонком и прекрасном, что исчез по милости ее сестер-близнецов. Бесславно и навечно. Калиста молча наблюдала за Элайзой, не смея нарушить ту печаль, что застелила величавый взор алых глаз подобно кипельно-белому савану. Королева Крови была непохожей на своих сестер, исключительно задумчивой, вечно погруженной в собственные печали, холодные и глубокие, как озера в охотничьих угодьях столицы. Тишину, нависшую глыбой льда над сидевшими в кабинете женщинами, нарушил стук деревянных подошв о каменные ступени, что вели к кабинету в башне. Звук их был все ближе и ближе и наконец настиг сидевших в комнате Дочерей Харрада во всей шумности и сумбуре спешности. В кабинет вбежал человек, явно не ожидавший, что застанет Королеву Крови за делами, очевидно, надеявшийся лишь на присутствие Госпожи Звонкой Монеты, возможно, скрасившее бы его перевозбуждение, но при виде Великой Госпожи Назалиара и ее младшей сестры глаза слуги округлились, а колени подкосились сами собой в челобитии и после остолбенении, заставшем его врасплох. — Да как смеешь ты! — начала было выражать возмущение Калиста, но Королева Крови лишь подняла руку, призывая младшую сестру замолчать, что та незамедлительно сделала. Элайза напряглась, чувствуя, как сердце слуги содрогается от каждого удара с такой силой, что готово разорваться. Она сделала почти незаметное движение рукой, будто скинула с пальца пылинку, успокоив своей силой дыхание и бег крови в теле смертного. Во взгляде красных глаз вновь засияла жизнь. — Говори, rahan, — спокойно и твердо обратилась к человеку Королева. — Что за вести ты принес? Посланник, ощутив невероятное облегчение, объявшее тело в мгновение, наконец смог выдавить из себя слова: — Великая Госпожа, простите, что смею беспокоить так дерзко, — запричитал он, не поднимая глаз. — В Великую Твердыню Крови прибыла Аделари’Рар, матриарх рода Рар, сестра господина Рхила и требует встречи с Вами, о Великая. Элайза резко встала, чуть не опрокинув за собой деревянное кресло. — Передайте, что я скоро ее приму, а пока проведите леди Аделари в покои для отдыха. — Гранаты глаз Королевы Крови утратили ту дымчатую задумчивость и вновь заблестели, не от ярости, но от ликования. — Подготовьте мне приветственные дары и позовите уважаемого сына рода Рар в тронный зал. — Не смею ослушаться, Великая Госпожа. — Смертный спешно пятился, не позволяя себе ни на миг отвернуться от правительницы Назалиара, и побежал, как только ему удалось спрятаться от божественных очей за приоткрытой дубовой дверью.***
В полупустынных пейзажах река каравана плыла все дальше на восток. Гоготание лошадей сливалось с фырчанием верблюдов, глухим топотом копыт и людских шагов. Пыль поднималась по всей округе, застилая взор, высушивая всю влагу в глазах, и оседала на теле зернистым слоем грязи, по которой белыми дорожками бежали капли пота и щипали раздраженную от долгой езды кожу. Окружающая все сущее земля была уныла в своей однообразной желтизне, скудной полумертвой растительности и удушливой сухости воздуха. Вьющаяся пыльным кружевом блеклая и истоптанная дорога вела дальше, на восток, к торговому городу Иртирим. Нестройная вереница обозов, нагруженных тканями, сосудами с маслом, стеклянными бусами и украшениями, шла в сторону ближайшей истощенной рощи, где, по словам путешествующих, можно было наполнить порядком опустевшие бурдюки с водой, отдохнуть в хрупкой, расколотой тени ветвей, дать животным заслуженный отдых и, наконец, поспать на земле, но не в седлах. Люди и нелюди, шедшие вперед, были не только торговцами. То были и ученые мужи, находящиеся в поисках приключений, и поэты, ищущие вдохновения в бесконечных странствиях. Караван Утэнги сбился стихийно и не так давно, но все же был достаточно большим. Киларакцы, что мужчины, что женщины, были облачены в закрытые дорожные платья, походившие на искусно обвязанные вокруг тела простыни, пестрые и многослойные, как редкие пустынные цветы, встречавшиеся в пути. В самый разгар ахш никто не осмеливался снять платки, скрывавшие лицо, боясь жара света Гальн, но как только Нальг показывалась на горизонте, окутывая мир своими мрачными объятиями, все путешественники открывали лица, смуглые и уставшие, в благостной неге вечера. Одежда кочевников Газаргуя явно не была здесь к погоде. Дэгэл Раннвейг стал темно-серым от пота на уставшей коже, отчего мерзко прилип к спине и конечностям, а платок, скрывавший лицо от песка и грязи, до того набился пылью, что похрустывал каждый раз, когда его поправляли. Изнурительно. Именно таким словом можно было бы назвать это путешествие. Раннвейг странно было думать о том, что эти земли принадлежат Королеве Воды. Воображение до этого рисовало изобильные и сочащиеся зеленью луга и пышность деревьев, кореньев и плодов разного толка, как то было в прибрежных землях Наэш Тирнан, однако скудная, сухая реальность слишком сильно отличалась от нарисованного фантазией пейзажа. Было странно видеть лицо Бирна. За то непродолжительное время, что они провели вместе, угрюмый и беспристрастный вид костяной маски стал привычным, а теперь все исчезло, и лицо, подвижное и живое, казалось Дочери Харрада чужим и излишне настоящим. Каждый раз, когда колкий, по-юношески обжигающий взгляд его зеленых глаз сталкивался с безжизненной серостью взора Раннвейг, было сложно не перевести свое внимание на что-то другое, боясь обжечься. Ненастоящее имя было таким же странным уху, как и взгляды людей, то и дело скользившие по спине колючим холодком. Перед тем, как забраться на лошадей, Бирн подозвал к себе Дочь Харрада и наказал до самого конца их путешествия в компании Королевы Радуги молчать об огне, бегущем по жилам, и представил Раннвейг всем именем Ирилис. Для странствующих, как и для Утэнги, она стала лишь маленькой, незначительной Королевой Шанса, способности которой даже толком и проверить было нельзя. Личина донельзя неподходящая, низкая, почти что плебейская для благородного пламени, но Раннвейг покорилась, решив вверить Бирну всю себя в надежде, что он сможет прикрыть густотой мрака, что он нес в своем служении, ее огонь. Не знай Раннвейг правды, она могла бы поверить, Дочь Харрада ясно осознавала это. Слова Бирна сочились ложью, подобно сдавленному в руке переспелому персику, а Королева Радуги, мало что подозревая, молчаливо покачивала головой в такт с ходом животного, которое несло ее старческие кости на себе. Слуга Теней не врал, но переиначивал рассказ о тяжелой дороге через Стеклянную Пустыню, по извилистым рекам Назалиара, несколько раз напомнил всем о пришедшей осени, пустил пару сальных шуточек, на что старуха отвечала смехом, похожим на сдавленный кашель. Раннвейг еще никогда не видела своего спутника таким, свободным от угрюмого молчания, радостным в бесконечно проливающемся сладком соке лжи, и иной раз была готова убедить саму себя, что все было именно так, как говорит Бирн, однако каждый раз, когда их глаза находили друг друга, Дочь Харрада все еще видела холодное и беспристрастное «я» Слуги Теней сквозь вуаль такого жизнерадостного вранья, а с ним и болезненно полосующую память правду. Утэнга ехала верхом на белоснежном верблюде, горделиво возвышаясь над лошадьми, которые были милостиво предоставлены гостям каравана. Ее крючковатое и уродливое тело обретало странного образа благородие, напоминавшее, что она не просто почти что беззубая старуха, но истинная Дочь Харрада. Кривизна и несуразность улетучивались с каждым мгновением, что человек смотрел на Королеву Радуги, и Раннвейг была не исключением. Слабое, несмелое чувство родства, наверное, так можно описать зародившееся в девичьем разуме ощущение, но она сдерживала внезапные порывы сблизиться со старшей сестрой, помня о странной двойственности природы созданий, рожденных семенем Харрада. А Утэнга и Бирн были заняты разговором о времени, что они не виделись: — Чем же ты был занят с прошлого Niin'Gehsh, Победитель Охоты, если сейчас слоняешься по Килараку вместе с Ирилис просто так? Неужели Шандорна бросила любимую зверушку в руки новой подружки и даже не всплакнула на прощание? — Утэнга проскрипела подобно старому колесу. — Никогда бы не подумала, что эта ушастая тихоня так легко откажется от своей возлюбленной игрушки. — Тот же вопрос могу задать тебе, Королева Радуги, — Бирн не мог сдержать смешка. — В прошлый Niin'Gehsh ты была молодой, как весна, и рыжей, как вечерний свет Гальн, а сейчас — посмотрите, добрые rahan, — беззубая старуха, ведущая караван в киларакских пустынях. Утэнга театрально сморщилась, отчего лицо ее стало еще более похожим на кожуру финикового плода. — Твоя правда, Фанатик, — горечь раскрывалась в словах подобно поздним осенним цветам. — Дейрдре, будь она проклята, совершенно сошла с ума. Раньше, конечно, Великая Правительница Киларака страдала подобного рода выходками, но никто и подумать не мог, что Старшая Сестра возьмется за тех, кто помладше, с таким пристрастием. Перламутровые глаза Утэнги будто увлажнились. Была ли то пыль или настоящие слезы, сказать точно нельзя. Однако старуха пересилила подступивший к губам всхлип и продолжила чуть более подавленно: — Ты знаешь, что я была и остаюсь глубоко внутри одной из преданнейших слуг нашей Владычицы. Королева Радуги, Семицветный клинок Киларака, благословленная во всех храмах культа праведница, когда-то это звучало так гордо. — Утэнга покосилась на Раннвейг, ехавшую чуть поодаль. — Люди просили благословить их детей, бросали цветы к ногам, а мужчины были готовы убить за локон моих волос. — Это я помню. — Бирн одобрительно кивнул. — Ближе к делу. — Скучен и сух, как и всегда, — неодобрительно покачала головой старуха. — Твоей подружке тоже интересно, а она, раз уж не была на прошлом Niin'Gehsh, значит, не знает и подавно. — Утэнга повернулась к Раннвейг. — Ты осведомлена, что твой спутник — тот еще невежественный идиот, не видящий дальше собственной тени, а, малышка-Ирилис? Раннвейг несмело улыбнулась, зная, что сейчас стоило казаться беспечнее, наивнее, быть богомолом, притворяющимся цветком, когда подле другое насекомое. — Не страшно, я привыкла, — в манере говорить Раннвейг старалась подражать девушкам, болтовню которых слышала до этого в Хэшме, плавно, спокойно, но не высокомерно. Сейчас Пламя не горело, однако лишь притворялось иссякшим. — Так что произошло? Утэнга дернула за узду, сбавив ход своего белоснежного верблюда так, чтобы поравняться с лошадью Раннвейг, и лишь после продолжила: — Не скажу, что до этого Дейрдре отличалась особо покладистым нравом или любовью к ближнему, но ее море никогда не бушевало так, как сейчас. Быть может, это близость конца Niin'Aedakhsh делает сердце ее неспокойным, а взор — помутневшим, быть может, новый безумный каприз, но… — Утэнга сбилась на полуслове, будто смущаясь. — Королева Воды обвинила меня в преступлении красоты. Бирн обернулся на Утэнгу так резко, будто шею свернул. Взгляд его выражал крайнюю степень недоумения, будто сказанное являло собой не более чем глупую шутку. — Прости мне невежество, — начал говорить Слуга Теней. — Но о каком преступлении речь? Королева Радуги исподлобья смотрела на Бирна, будто прожигая зигзагом радужки дыру в лице собеседника. — Никакие это не шутки, Победитель Охоты, мой внешний вид кричит, но, видимо, ты глух. — Старуха горделиво подняла голову, отчего складки морщин ее шеи мерзко затряслись. — Белгестель нашептала сестре нечто, буквально сведшее ее с ума, и в этой страшной дружбе родилось чудовище, карающее верных слуг за то, что якобы смертному взору лицо мое было милее монаршьего. Взгляни же, rahan, вдохни же — и услышишь гнилостную вонь старости, что источает это низкое тело, в котором меня заключили! По спине Раннвейг пробежали мурашки, застыв грядой на позвоночнике. Способно ли что-то помутнить рассудок бессмертного существа так сильно? Очевидно. Дочь Харрада хотела было что-то сказать, но Бирн опередил ее: — Shae'Rahan Naehmaes, Authan'Gaeh, — Слуга Теней звучал донельзя серьезно. Он закрыл рукой один глаз и склонил голову, очевидно, в извинении. — Naehmaesez, Shae'Rahan, — изрядно помедлив, ответила Утэнга. — Дейрдре ныне одержима идеей, что лишь Вода может принести радость, а Белгестель… Белгестель надоумила ее на низость. Королева Радуги подняла руку, указав на иссохшую землю, застелившую все вокруг простыней, пробитой остовами покинутых домов и покосившихся оград, некогда служивших загонами для скота. — Покинутые краали, не печальный ли вид, Победитель Охоты? — Королева Радуги вздохнула. — А ведь всего половину эдахш назад здесь бежала мелкая, но быстрая река. Как думаешь, почему? — Вода, — Раннвейг встряла в разговор неожиданно для себя. — Милость сестры нашей Дейрдре оставила эту землю. — Не только эту, маленькая догадливая Ирилис. — Лицо Утэнги скривилось то ли в горе, то ли в отвращении. — Море бушует все чаще, а реки пересыхают на глазах. Колодцы копаются глубже и глубже, но вода будто противится и уходит все дальше и дальше в почву. Жрецы сорвали голоса в бесконечных молитвах, а матери так долго лили слезы в храмах, что глаза их более неспособны плакать. Rahan бегут к столице, предместьям, городам побольше, подобно зверю в бешенстве, ведь только там реки все еще полноводны, а земля богата, ибо сестра наша считает, что те места чище и искреннее в своей вере в ее величие и красоту. Дейрдре стала слишком непостоянной. В один ахш реки возвращаются в свое русло, бегут и питают землю, в другой — уже нет. Молчание нависло над говорившими, и все, лишившись остатков хорошего настроения, в тишине продолжали ход к Иритриму, борясь с жаждой и жаром. Раннвейг думала о будущем, в котором искомая Истина прольет свет на те вопросы, что успели найтись в пути. Неизвестность все так же страшила разум, но сердце отчего-то стояло на месте, не нарушая свой ровный бой. Что-то менялось в глубине самой природы Дочери Харрада, и не было никого способного сказать, верный ли путь был избран. Бессмертие отравляло все человеческое в выводке Короля-Зверя, и это до странного тревожило Раннвейг. Желание остаться с ясно мыслящей головой и не совсем уж израненным сердцем укреплялось с каждым новым витком мыслей, накатывавшихся валами на скалы ее раздумий. Быть может, Бирн затем ей и нужен? Возможно. Дочь Харрада была рада платку, скрывавшему лицо, ведь никто не увидел полуулыбки, легкой тенью легшей на ее губы, как и румянца, чуть рдевшего на молоке белой кожи. Бирн, успевший изрядно вымотаться, ровно вел свою кобылку, стараясь держаться чуть позади Утэнги и Раннвейг. Отчего-то мысли Слуги Теней заняла тревога. Тени молчали уже долго, и страшно было признать, но Бирну по-своему нравилась эта беспечная свобода, с которой Пламя неслось по просторам Ферранеля, бесцельно и легко. Конечно, он понимал, что недолго продлится существование без плена мрака и скоро кто-то нагрянет, даруя походу цель, но почему-то хотел надеяться, что этот миг настанет нескоро. Пелена слепой веры в слово Шандорны будто таяла в присутствии Раннвейг, и Бирн держался ближе, все пытаясь согреться и увидеть больше. А караван все шел дальше, к далекой надежде на прохладный вечер, щедрый ужин и предстоящий спокойный ночлег.***
Вечер, развернувшийся подобно темному флагу, не мог не радовать своим приходом уставших от бесконечно унылых видов вокруг путников. Пустынные пейзажи, одинаковые в своей упокойной сухости, казалось, выпивали из тел всех шедших и ехавших любые крупицы силы, оставляя лишь похожее на узкий луч желание прибыть поскорее в город, выпить непроцеженного черного вина и лечь спать в любом захудалом месте, худо-бедно напоминающем постель. Караван остановился близ почти что целиком пересохшего ручья. Мужчины занялись расстановкой пестрых и легких шатров для ночлега, а женщины засеменили к бегущей свежести влаги, чтобы пополнить запасы воды и отмыть лица от желтой едкой пыли, налипшей за долгий ахш пути. Раннвейг зарылась пальцами ног в песчаное дно ручья, чувствуя, как холод воды приводит в чувство тело, успевшее забыть всю прелесть безмятежного покоя. Ноги ныли от езды верхом, отметины лопнувших и растертых до крови мозолей, сочившаяся сукровица смешивалась с проточной водой, чуть замутняя ее. Девушка опустилась на колени, шипя от разницы в тепле меж телом и ручьем, но одновременно наслаждаясь расслаблением, что дарит этот нежный и обволакивающий холодок. — Отдыхаешь? — голос Бирна раздался сверху. — Как видишь, — быстро ответила Раннвейг. — Ты? — Паршиво, но да. — Слуга Теней разматывал перепачкавшийся платок на лице. — Хочется выпить чего-то и поспать, но со мной этого сегодня не случится. Буду охранять твой сон. — Зачем же? Мы не в безопасности? — Дочь Харрада вскинула бровь, тем самым выражая недоумение. Она проходилась мокрыми руками по волосам, возвращая им цвет белизны. — Мы не среди друзей, Ирилис, — с нажимом ответил Бирн. Он наконец справился с повязкой. — Но и не среди врагов, пока что. Доверяй, но проверяй, как говорится. Старуха может врать, и это ей ничего стоить не будет. — Поняла. — Раннвейг отвернулась от своего спутника, обратившись лицом к воде, и начала неспешно умываться. — Куда мы пойдем дальше? Слуга Теней помедлил с ответом, изображая крайнюю степень задумчивости. — Не тяни, Birnaan, — устало рассмеялась Раннвейг. — Я просто хочу знать. — В столицу, если планы не переменятся в пути, — наконец изрек Слуга Теней. Дочь Харрада кивнула, продолжая оттирать от лица уже ненавистную грязь. Бирн молча смотрел на Раннвейг, столь старательно пытающуюся привести себя в более-менее приличный вид. Изгиб ее худощавого тела не отличался исключительной элегантностью, но все же нес в себе странное, нечеловеческое изящество, заставляющее что-то дрожать глубоко внутри, почти неощутимо. Одежда, облегавшая костлявое тело, была похожа скорее на старые тряпки, чем на наряд, но почему-то даже сквозь нищую пелену грязи, которую Раннвейг сейчас так старательно отскабливала мокрым песком, можно было увидеть всю хрупкость и тонкость девичьего стана. Неловкость роилась в воздухе, а потому ни Дочь Харрада, ни Слуга Теней не пытались продолжить разговор, но просто молчали, не смея даже взглянуть друг на друга. Эта странная тишина то и дело возникала, заставая Раннвейг и Бирна врасплох, и так же быстро отпускала, и началось это с самого Хэшма, правда, никто не придавал этому должного значения, ибо отсутствие вербального контакта было привычнее для шедших от Морового Столба, чем любые слова. Наконец, отвлекшись от тишины, Раннвейг подняла раскрасневшееся от холода воды лицо и обратилась к спутнику: — Ты ведь никак у меня дела пришел спросить, — достаточно резко начала она. — Что тебе нужно? — Твоя внимательность. — Бирн сел на корточки, поравнявшись с лицом Раннвейг. — Пока мы путешествуем в компании кого-то кроме нас двоих, будь настороже все время. Это не обычная прогулка, тем более не обычных людей. — Утэнга была мила к нам и тем более отвергнута Дейрдре, зачем же ей врать? — тихо ответила Раннвейг. — Быть может, ложь от нас сделает только хуже. — Я имел дело с киларакцами, с Утэнгой в том числе, и не раз. — Слуга Теней провел рукой по растрепавшимся черным волосам, будто пытаясь убрать их от лица. — И если не хочешь корить себя за глупость после, советую прислушаться и довериться, плохого не советую. Так что сегодня отдыхаешь только ты. — Но ведь... — начала говорить Дочь Харрада, но Слуга Теней довольно спешно ее перебил. — Никаких но, не будь наивной, — голос звучал раздраженно. — Твои глаза могут стать прекрасным даром Королеве Воды и обеспечить прощение одной знакомой нам особе, не ври себе. — Даже не пыталась, — Раннвейг все более и более раздражалась. — Не делай из меня невесть кого, Бирн, в самом деле. Дочь Харрада выпрямилась, расправила плечи и горделиво наклонила голову, искоса смотря на Слугу Теней. Бирн, не сводя глаз с лица собеседницы, поспешил встать, почти поравнявшись с девушкой в росте. Все больше и больше в крови, движениях и дыхании чувствовалось то звериное изящество, подаренное природой каждой из Kharrad'Naes. Лицо, все еще выглядевшее излишне истощенным, более не вызывало жалости, но будило в груди легкий трепет бабочки, тлеющей крыльями в последнем полете над пламенем, а взгляд, наконец обретший твердость, был спокоен и печален, будто некое бремя сдавило капканом лебединую шею и хрупкие костлявые плечи, принося лишь боль и множество вопросов, которые так и не будут заданы. Слуга Теней слабо подался вперед, слегка соблазненный этим легким и теплым наваждением, но смог остановить себя и жестом поманил Дочь Харрада к себе, на что она лишь послушно наклонила голову чуть ближе и убрала прядь кипельно-белых влажных волос от уха. — Всегда держи в голове, что Утэнга — та еще лицедейка, — Бирн прошептал Раннвейг. — Даже не думай говорить о том, что ты на самом деле никакая не Ирилис, это может стоить нам обоим дорого. Ты меня поняла, Rann? — Постараюсь, — еле слышно ответила Дочь Харрада, чувствуя, как Бирн чуть сбито дышит ей в мочку. — Не хотелось бы попасть в неприятности. — Пока ты мне веришь, Судьба точно будет благосклоннее к тебе, чем к твоему Отцу. — Слуга Теней отпрянул, коротко кивнул и ушел, оставив Раннвейг наедине с ручьем и приближающейся прохладой ночи.***
Лагерь, разбившийся грядой пестрых палаток, был тих. Стреноженные животные тихо спали, равно как и их владельцы. Мирная тишина, щекотавшая своими волосами всех путешественников каравана, нагоняла сон на всех почти что без исключения. Бирн сидел подле шатра, в котором спала Раннвейг, задумчиво разглядывая небесную обитель Нальг, глубоко синюю, как море, которое они еще нескоро увидят. В Ферранеле была известна старая сказка, что когда Владычица Ночного Неба выходит в свою обитель и скука охватывает ее божественное естество, она берется за костяную иглу и вышивает на полотне Небесного Чертога звезды. Конечно, Слуга Теней не верил в легенды, но в глубоком тепле покровительства Нальг над всем живым он непроизвольно приглядывался к каждой тусклой вспышке звезд в детском желании увидеть бледно-голубые, тонкие, как лучи ночного света, пальцы, блестящее белое ушко костяной иглы и серебро нити, проходящие сквозь шелк неба. В глазах стоял образ Раннвейг, сияющей, объятой пламенем среди ночной пустыни. Отличие ее божественной природы от той, кому служил Бирн, было столь велико, что нельзя было это передать в паре предложений. Тьма, пролитая на мир Шандорной, была не только тенью, отбрасываемой деревьями в ясный ахш, но и тенью разума, тенью счастья, прошлого, возможно, даже самой жизни. Возможно, Бирн существовал во мраке слишком долго, оттого яркий огонь, рожденный заново в сосуде тела Раннвейг, был столь манящим. Создавалось чувство, что янтарный свет способен сбросить вуаль беспамятства, открыть забранное Шандорной «до», которое отчего-то сейчас стало казаться важным. Слуга Теней вздохнул, впуская в легкие воздух пустыни, жгучий и осушающий. — Не знал, что ты бываешь безмятежным, — высокий певучий мужской голос полоснул ножом своей чистоты по ушам. — Тебе к лицу загар. Бирн резко обернулся, держа руку на рукояти ножа. Темная фигура в маске, точь-в-точь как та, что Раннвейг разбила в Хэшме, смотрела на него из клубка теней почти что не шевелясь. Беспристрастное лицо, вырезанное из кости, отливало голубым в мягких ласковых лучах мутной бледности глаза Гальн. Нечто сделало шаг вперед, освободившись от объятий мрака, как иные освобождаются от объятий возлюбленных, расправился в полный рост, а вместе с этим раскрыл пару стрекозиных крыльев, подрагивающих на дышащем прохладой ночном ветерке, будто потягиваясь. — Ты ведь еще не успел забыть, как меня зовут? — Рука существа, одетого подобно Бирну, потянулась к личине из кости и обнажила себя. Круглые медные монеты глаз блестели почти что угрожающе в полумраке. — Или мне напомнить? — Энэд-Тиа, — выдохнул Бирн, отпустив нож. — Мы не виделись всего половину дахш, а ты уже решил отправиться на поиски? Альв едко хмыкнул, не сводя глаз с сидевшего, и сделал несколько шагов вперед, сократив дистанцию. — Конечно, ты же знаешь, остальные совершенно не умеют играть в кости, пить и спорить о лучших временах, Мариштас вечно ставит мне в укор неумение драться на мечах, и некому защитить меня, ох, Бирн! — Он отмахнулся, шутливо и по-девичьи кокетливо закатив глаза. — А ты, как я вижу, не теряешь время даром. Энед-Тиа кивнул на шатер. Бирн покосился в сторону входа, а после неторопливо ответил: — Ты прав, друг мой. — Слуга Теней показал рукой на место подле себя, приглашая товарища по оружию сесть. — Последние ахш выдались донельзя жаркими. — Горячая штучка, да? — Альв осторожно присел чуть поодаль от Бирна. — Горячее, чем того хотелось бы, — цыкнул Бирн, указав ладонью на уже начинавший желтеть синяк на щеке. — А у тебя все так же: язык без костей и никакого желания это исправить. — Мы были созданы служить бессмертным на потеху, а не понимать, дружище, — это и есть суть rahan. — Энед-Тиа пожал плечами. — Моя задача — сладко петь, рассказывать легенды и в перерывах мацать девок, узнавая последние слухи, твоя — ходить куда отправят, проливать кровь, ну, и теперь, очевидно, еще и нянчиться. — Я тоже умею петь и мацать девок, к твоему сведению. — Бирн усмехнулся. — И чем же я обязан твоему визиту? Мне нужно позвать Rann? — Никак нет. — Альв поспешно замахал руками. — Нам нужно поговорить наедине. Она ведь спит? — Да, давно и достаточно крепко. — Слуга Теней нахмурился. — Давай к делу. — А как же приветствие? — возмущенно сказал Энэд, закрыв один глаз и чуть опустив подбородок. — Тебе было суждено родиться горным эльфом, а не альвом западных болот, — с кислой усмешкой выдохнул Бирн, повторив жест. — Иначе величину твоего занудства описать невозможно. — И это мне говорит Бирн, — тихо рассмеялся Энэд-Тиа. — Смертный, до смерти загнавший пятерых Дочерей Харрада на Великой Охоте Niin'Gehsh. Тень, состоящая на службе Шандорны еще со времен, когда в небе были светящиеся камни, а не Небесные Сестры. Человек, что на службе у Дочери Харрада дольше, чем иная живущая Дочь Харрада. Альв перечислял достижения Бирна подобно глашатаю, но очень тихо. — И вновь ты занудствуешь, Энэд-Тиа. — Слуга Теней скромно улыбнулся. — У тебя какое-то дело ко мне? Не зря же ты пришел сюда. — Действительно, — альв приободрился. — Отвлечемся от разглагольствований, я ведь и правда не просто так сюда явился. Альв запустил ветви пальцев в суму, болтавшуюся на плече. Оттуда он выудил дощечку, служившую обложкой листам пергамента, закоптившуюся, до ужаса старую, и до странного знакомый Бирну кожаный чехол, чем-то определенно заполненный, с подвязанным к нему кисетом. Ясность пришла подобно свежести ливня в засуху. Бирн потянулся к подарку и наконец жадно схватился за него. Размотав ремешок, туго завязанный на кисете, он сделал вздох и услышал столь желанный аромат. Чуть терпкий, но при этом сдобренный мягким травянистым оттенком меда, табак благоухал, и, казалось, не было ничего приятнее, чем это. — Где ты это достал, Энэд? — Слуга Теней, не открывая глаз, обратился к товарищу, опьяненный от нежной горечи ядовитого зелья, что обращается с огнем в пепел, дым и легкую слабость в мышцах. — Подарок, — коротко ответил альв. — Я так и знал, что кто-то заскучал по своей трубке, потому сначала заглянул на юг, в Ар’Раквер’Ши, а после уже отправился в Киларак. Конечно, это заняло времени поболее, чем я думал, но я рад, что понравилось, хоть и не могу понять твоего восторга, Birnaan. — Знал бы, какое это удовольствие — тогда и понял бы, — ответил Бирн, наконец отпрянув от кисета. Остерегаясь лишнего внимания к запаху, он поспешил убрать подарок за пояс и лишь после обратил внимание на записи с деревяшкой. — А это? — А это причина моего визита. — Энэд-Тиа чуть нахмурился. — Прочитай это после того, как я уйду. И чтобы твоя огненная девка этого не видела, ты понял? — Скажи еще громче об этом, чтобы ее разбудить, — шикнул в ответ Бирн, осторожно взяв рукописи. — Когда же ты научишься быть тише, Alue? — Почему все вы заладили с этим Alue? Я даже не похож на соловья! — тихо, но донельзя ершисто сказал альв. — Научишься держать меч правильно — тогда и не будем, Alue, — Слуга Теней еще раз, уже дразнясь, обратился к Энэду, а после вновь поднял взгляд к Небесному Чертогу. — Ты ведь знал, что Госпожа Шандорна запретила брать с собой мой меч и вручила лишь это копье? — Нет, — озадаченно ответил Бирну альв. — Сломал бы его пополам, да только сносного оружия пока больше нет. — Слуга Теней скривил лицо. — Зачем вообще было отправлять меня вместе с Госпожой, приносящей Пламя? Почему это была не Мариштас, не ты или Иабе? Именно я? — Может, ради этого тебя и берегли? — Энэд-Тиа усмехнулся, обратив взор в глубины густой и темной синевы ночного неба. — Последние пятьдесят эдахш Шандорна не спускала глаз с тебя, сам же помнишь. Даже на Niin'Gehsh взяла тебя с собой, чего не делала, напомни-ка, сколько? — Сто восемьдесят эдахш, — почти нехотя выдавил Бирн. — Это странно. — Не то слово, брат, не то слово, — усмехнулся альв, аккуратно откинувшись на локти. — Скажи, как в старые времена? Помнишь, как нас послали в Хойд? — Ты про тот случай, когда снежные эльфы нас пытались угостить трупом тюленя, набитого чайками, или когда твое пение чуть не обвалило своды пещеры? — Бирн улыбнулся, почесывая затылок. — Надеюсь, что мы доберемся до севера к короткому лету, я не переживу еще одну зиму в проклятом Хойде, Харрад мне свидетель. — Я думал, что сдохну, когда тот ушастый бугай вскрыл ту зловонную тушу, Харрад, — рассмеялся альв. — Надеюсь, что скоро ты сможешь вернуться домой, друг мой. — А что, если не захочу? — Бирн пихнул товарища локтем. — Захочу остаться с Раннвейг и бродить по Ферранелю в поисках Истины? — Твоя воля, но я бы для начала прочитал данное тебе указание, а после уже языком чесал, мы, кстати, излишне отвлеклись. — Энэд-Тиа прокашлялся. — Как только я уйду, прочти то, что Госпожа передала моими скромными руками. — Alue, только честно, это как-то связано с Rann'Vaegh? — Слуга Теней звучал очень спокойно. — Не сказал бы, что это так всецело, но Госпожа Шандорна желает, чтобы ты и твоя новая подружка со всем разобрались. — Альв сомневаясь покачал головой. — Неужели все настолько серьезно? — Бирн держал лицо таким же спокойным, как и прежде, но где-то внутри щепа сомнений окончательно занозила его мысли. Шандорна начинала игру, в которую не посвящала никого, кроме себя одной, и это звучало слишком жадно. — А мы когда-то были несерьезны? — Энэд-Тиа встал и начал отряхиваться. — Не припомню ни одного эдахш, полного веселья и праздности. — Ты просто их не застал. — Слуга Теней покачал головой. — Стоит ли мне поговорить с Раннвейг об этом? — Заладил тоже, Раннвейг-Раннвейг! — голос альва звучал недовольно. — Если не будет мешать и будет согласна идти дальше, думаю, проблем не возникнет, но… Госпожа Теней просила напомнить, друг мой, пламя всегда можно погасить, особенно когда оно опаляет тебе лицо. Конечно, младшая Kharad'Naes важна, но нам хватит глаз, чтобы исчерпать острую нужду в силе, которую она несет. Желающих вкусить их будет множество, и жертва не будет напрасной — Энэд-Тиа подцепил тонким пальцем лежащую на шатре тень, будто воздушную полупрозрачную ткань. — А если костер попытается ужалить своим языком — затопчи его и зарой, ты в этих делах настоящий мастак, и все об этом знают. Береги себя, Birnaan. С этими словами альв завернулся в плащаницу мрака, будто то было прозрачное шелковое одеяло, и растаял, не оставив ни единого следа собственного присутствия. — Ты тоже, Alue, береги себя, — сказал Бирн вслед легкой черной пыли, которая взвилась вместе со слабым ветерком ввысь и рассыпалась в ничто. Сомнения семенем проросли глубоко в мыслях Слуги Теней. Все эдахш службы Шандорне, все темные дела, свершенные в ее славу, — имеет ли все это смысл? В мыслях вновь стоял образ Раннвейг, пламенной и яростной. Белой как пепел Раннвейг, крепшей на глазах, взвивающей свое пламя все выше и выше к небесам. Вопросы, так давно сидевшие в голове Бирна, отчего-то вновь обретали смысл быть заданными, и казалось, лишь свет огня мог наконец рассеять тьму, которая объяла разум давным-давно, отняв прошлое, отняв по сути своей Бирна у самого себя. Не пора ли наконец искать ответы на них, оставив лишь трепетное обожание и глубинный страх перед Госпожой Теней? Кажется, Судьба хотел бы именно этого. Слуга Теней смотрел в глубины Небесного Чертога, надеясь обрести понимание, но в каждой звезде, сиявшей серебром шелка на темной простыне небосвода, он отчего-то видел янтарные искры пламени, что рождала собой Раннвейг.***
Ребра окаменели от неспособности вдохнуть или выдохнуть, отчего на языке отчетливо ощущалось противное железистое послевкусие крови прокушенной щеки. Вязкость слов, сказанных только что, была подобна капающему с клыков змеи яду, медленно, но верно проникающему в самую глубину агонии мыслей. Зажав рот ладонями, Раннвейг только и могла, что лежать, еле дыша в оковах немого ужаса, столь болезненно наступившего на горло шипом своего каблука. Тело потрясывало от немой ярости, смешавшейся с испугом, хаотичным и жарким. Благо тканевая стена шатра скрывала то, что Дочь Харрада не спала и слушала разговор двух Слуг Шандорны. То туманное доверие, что призраком возникло со Слугой Теней, было лишь уловкой, не более. Поздно было лить слезы или желать иного, чем то, что имелось ныне. Выбор был сделан в ту ночь, когда глаз Шандорны оказался в устах Раннвейг и зубы раздавили его, подобно спелой виноградине. Была ли Истина в липком чувстве глубокой обиды, разбередившая только успевшую зажить рану в глубинах разума? Или она была в едкой, жгучей горечи лжи, которой Бирн отравил ее столь сладостно и убедительно? В этот же момент горести, клеймом легший на язык Дочери Харрада, воображение рисовало языками пламени идею, забавную шалость для бессмертного существа вроде Раннвейг, порождая жар и азарт в самой глубине угля ее сердца. Она намерена гореть лишь ярче и ярче, и ни одна тень не сможет поглотить этот свет.