— С чего ты взял такое, малыш?
— Тот дядя из клана так кричал, что вас было слышно.— Никогда не смей считать себя другим, ты нормальный, а тот старый хрыч просто урод.
В комнате, заполненной пустотой, стоят две фигуры: маленький мальчик лет десяти и взрослый грузный мужчина, который склонился над ребенком, ероша его волосы своей рукой. Фушигуро слегка приподнял уголок губ, смотря на эту картину. Но мгновение — и все пропадает. Отовсюду к нему тянутся черные руки и уродливые маски растекающихся чернил. — Ты ничтожен, это ложь. Ты лишь биоматериал для продолжения рода. — Тебя не должно существовать! Фушигуро, ты дефектный. — Умри! — Ты должен был умереть! Ты негодная омега, ты никому не нужен. — Сдохни! Как и твой отец. Мегуми распахивает глаза, срываясь на очередной ночной забег до туалета, желудок будто просил, чтобы его вывернули наизнанку. Прошла еще неделя, и состояние парня только ухудшилось. Его кожа приобрела бледный цвет, он сбросил в весе. Но все изменения в себе скидывал на нестабильность сна. Каждую ночь его стали мучить кошмары и прошлые воспоминания, затягивая в себя все глубже, что дальше продолжать спать просто не хотелось. Фушигуро чувствовал, как медленно, но верно идет в ту самую пучину неизвестности, и понимал, что усугубляет своё положение и доводит до крайности. Но, возможно, всё было бы не так плохо, если бы он собрался с силами и поговорил с Сукуной, но тот словно не желал видеть его. И это настораживало, что он узнал, кто его пара. Приходил ночью и уходил под утро. Он полностью поменял своё отношение, больше не было тех подколов, глупых розыгрышей или дурацких подкатов. Его стиль общения стал официальнее, больше не слышалось в голосе тех самых ноток насмешки или двусмысленных намеков. Каждый раз, когда Мегуми удавалось выловить его, тот выглядел неважно: глаза были красными, под ними залегли мешки, а самого парня шатало, словно у него нарушен вестибулярный аппарат, но, как выяснилось, он просто стал слишком часто выпивать. Фушигуро задумался, что если бы не тот случай с толстовкой Юджи, всё могло бы быть по-другому и тогда Сукуна не стал бы так себя изводить из-за пары. Но все просто летело крахом, почему-то все говорило, что для альфы он больше не интересен, и слова Итадори, что его брат не ищет пару и никогда этого не желал, больно били по сердцу и рушили вновь появившиеся спустя долгое время хоть какие-то надежды и желания выбраться из гущи страхов и приближающегося конца. Потеря обоняния существенно добавляла поводы для нервозности. Он не мог знать наверняка, оседали ли чужие запахи омег на двуликом после его гулянок. Ведь если бы знал, то сразу понял, что Рёмен таким образом давал понять, что пара ему не нужна. Но он не знал, было ли это так, а спросить кого-то он боялся. Просто боялся услышать: «Да, он пахнет другими омегами. Ты ему не нужен и никогда не был нужен. Он просто шутил». Незнание съедало душу, ещё больше вгоняя в уныние. Мегуми решил, что просто будет пить таблетки и дальше, а потом будь что будет, и пошёл к черту его сучий вторичный пол.***
Сейчас зима полноправно взяла бразды правления в свои руки, а осень отправилась на покой до следующего года, несмотря на то, что ещё только середина ноября. Из-за чего циклон над Токио резко изменил своему привычному состоянию. На улице был ледяной ветер, температура уже опустилась ниже нуля, и тренировки теперь проводились в теплом спортивном зале, где было душно и жарко. Но так не казалось только Мегуми. «Твою мать! Либо я себя так хреново чувствую, либо я стал терять сноровку», — от пробежки прошло всего пять минут, но Фушигуро уже чувствовал, как его сердце грозит прорвать грудную клетку, а легкие просятся наружу. В боку неимоверно кололо, стоило лишь ускорить темп на чуть быстрый. От ежедневного пребывания в холодном зале его постоянно морозило, кровообращение стало плохо работать, и он старался как можно активнее двигаться, но стали появляться головные боли и признаки тахикардии, а тошнота только повышала свои приступы. Частые отлучки стали вызывать вопросы, но он отвечал, что простыл или съел что-то не то. С новым режимом тренировок он стал сильнее уставать, все чаще отказываясь ужинать, и заваливался в кровать. Но уснуть получалось лишь на пару часов, пока новый зов желудка не вырывал его из и так судорожного и беспокойного сна. Вид еды стал воротить его полностью, даже если это была домашняя или заказанная. Без ранее имеющегося у неё аромата парень видел лишь красивую картинку. На вкус всё было как обычно, но желудок отвергал всё, что попадало в рот. А некоторое время спустя даже её вид стал воротить его. Ради приличия он ещё сидел за столом и ковырял в тарелке, делая вид, что ест, но после и вовсе забил на эту потребность, ссылаясь на усталость, или что он поест потом. Дни постепенно сменяли друг друга, но для Мегуми это превратилось в вереницу пустого времяпровождения. Всё стало вмиг неинтересным, последние пару тренировок он просто пропустил, а в выходные предпочитал не выбираться из комнаты вообще. Видеть улыбки друзей для него было больнее всего. Он осознанно доводит себя и понимает, что скоро не услышит этот задорный смех, подшучивания и подстёбы, эти искрящиеся глаза друзей при очередной безумной идеи, этих порывов на миссиях одолеть всех и вся ценой своей жизни. Не почувствует беспокойство в голосе Сатору и не увидит этот насмешливый алый взгляд его личного ночного кошмара. Сегодня он также остался в комнате, пока остальные ушли в зал. Даже Рёмен изъявил желание, наконец, присоединиться к ним, а Мегуми посчитал это за возможность не столкнуться с ним. И теперь он лежал и смотрел в потолок пустым и бессмысленным взглядом, пока мысли разъедали его кожу, словно токсин. «Я тут, я дышу, а следовательно, что я всё ещё здесь. Вот только зачем? Кому я нужен? Сатору, которому меня навязали, который был вынужден таскаться со мной? Отцу, который съебался и бросил меня? Юджи, Нобаре или другим? Так они погорюют и найдут нового члена команды. Да, он будет не таким угрюмым, как я. Да, возможно, он будет более общительный и даже открытый, а не молчаливым и серым пятном рядом. Тем же лучше. Сукуна? Да тут и слов не надо. Он только будет рад, он ведь не хотел пару, так вот её и не будет. Да и с чего я вообще взял, что он из-за меня тут не появляется?». — О чем я только думаю? Я сам себе противен. Почему я не мог родиться бетой? — с усталостью потерев ладонями лицо, Мегуми попытался подняться с кровати, но в боку прострелило острой болью, и он повалился назад, сдерживая стон боли. » — Спрашиваешь почему? А ты подумал, что ты здесь, может быть, нужен кому-то?» — Фушигуро задумался, но внутренний голос разума только стал насмехаться, оставляя ещё больший осадок в раздраенной душе. » — Ты правда подумал, что нужен? Ха, да ты смешон. Серьезно? Ты кому-то нужен? Оглянись, вокруг только все страдают». — Заткнись, — голос превращался в гул, перекрывая все другие звуки, он раздавался так громко, что заглушал разумные мысли, которые проскакивали на задворках сознания. » — Ты отвратителен, ты настолько погряз в своей сущности, в своих грехах, что не замечаешь этого, продолжая выстраивать догадки и домыслы. Посмотри. Возьмем, к примеру, Сатору. Он был баламутом, но сколько он пережил боли? Сколько он её скрывает? Он смог это сделать, а ты? Сколько он вытаскивал тебя из той жопы, в которую ты сам вопреки его указаниям влазил? Сколько раз он беспокоился о тебе?». — Завались нахер, ты всего лишь голос в моей голове, заткнись! — Мегуми сжал челюсть и зажмурился, стараясь не слышать, абстрагироваться, но голос продолжал говорить, раззадориваясь ещё больше. » — А ты? Что ты для него сделал?! Покивал, сказал, что так больше делать не будешь и всё? Да блять, он заебался тебя опекать, подумай, насколько он устал, и теперь пойми, что ты ему не сдался». — Хватит! Я сказал, заткнись! — Мегуми шумно дышал, из-за эха и тишины вокруг казалось, что он сходит с ума. Невидимый собеседник словно вплетал в него свои нити, заставляя дергаться как деревянную куклу, манипулируя им. » — Точно, точно, как думаешь, может, он просто не рассказал тебе, как тебя ебали, пока ты был в отключке? Ему могло стать тебя жалко, вдруг ты наложил бы на себя руки, и твоя кровь была бы на его совести? Ему это не надо было. Тебе это не надо было. А все потому, что ты ничтожество. Урод, отродье. Кому ты понравишься? Никому». — Умоляю, хватит! Заткнись! Молчи! Заткнись уже! — Мегуми схватил подушку, кидая куда-то в пустоту. Ведь собеседник не имел ни формы, ни сознания. Весь диалог он вел сам с собой. С досадой прижимая руки к голове, он сжался, стараясь пресечь все мысли, но ничего не получалось, голос все так же бил набатом. В носу противно защипало, а глаза жгло, но он не обратил на это внимание. » — Ты никому не сдался, омега в клане — это позор. Омеги созданы, чтобы их ебали, чтобы они продолжали род. Они не имеют прав. Хотя нет, имеют, но не ты. Не такие, как ты. Жалкие, страшные, никому не интересные, серые и морально убитые. Может, пора заканчивать с этим фарсом? Ты думал, что будет, когда ты выпьешь больше нормы? Умрешь? Окажешься в больнице? Освободишь всех? Уберешь ответственность? Облегчишь им жизнь». Мерзкие голоса въедались в кожу, но эти голоса были им. Он сам себе отвечал на то, что старательно избегал. А сейчас они просачивались сквозь вентиль крана, который начал давать трещины. С каждым разом все больше и больше капель щелочи текло сквозь ржавый кран и смывало ту кислоту с могильных плит, что закрывала душу и защищала его разум. И все, что он мог сделать — это стоять и наблюдать со стороны, как медленно и верно его душу разъедает эта самая щелочь, давая простор для возрождения страхов и стен.***
До отъезда Сатору оставалось всего ничего, каких-то три дня, и он надеялся, что не откинется раньше, чем тот свалит. Но у него всегда все через одно место, как и жизнь. Во время вечерней тренировки Мегуми всё-таки решил выползти из комнаты, дабы показать другим, что: «Вот он я. И со мной всё хорошо». Его поставили в пару с Сукуной, что далеко не обрадовало омегу. Когда они встали друг напротив друга, Фушигуро заметил, что от прежней идеальной осанки не осталось и следа. Тот ссутулился и выглядел побитым. Его глаза не светились так же, как раньше, а лишь стали блеклыми и какими-то тусклыми, хотя Фушигуро не уверен, что и сам выглядит лучше. После двух минут отрабатывания приёмов блокирования голову прострелило болью, а в груди резко стало не хватать воздуха. Согнувшись пополам, он делал вид, что пытается отдышаться, но Сукуна все равно заметил его состояние. — Фушигуро, ты в порядке? Выглядишь неважно. Может, в больничное крыло? — альфа успел сделать шаг, как парень остановил его выставленной рукой. — Нет, со мной все в порядке, просто душно тут. Дай мне минуту, и грушей для битья побуду уже я, — выдавив из себя подобие улыбки, Мегуми выпрямился и приготовился отбивать удары. Сукуна нахмурился, отмечая про себя, насколько омега выглядел ужасно. Его глаза полностью потухли, кожа стала бледной, почти прозрачной, под глазами ужасные синяки от недосыпа, которые ещё больше добавляли парню усталости, а щеки впали, делая его скулы заострёнными, чем были раньше. Фушигуро держался стойко и старался успевать следить за движениями рук, терпя пробегающие разряды боли, в живот будто втыкали острые иглы при каждом резком движении. В голове набатом стучало, давящая боль отдавалась в затылок и в виски, но он старался терпеть её. От резкого потемнения в глазах он пропустил удар Рёмена, отлетая назад и впечатываясь в стену. Помутнение в глазах сменилось приступами кашля и резкими вспышками боли по всему телу, которые не прекращались. Словно его протыкали рапирами, целясь по болевым точкам. Перед тем, как отключиться, он начал задыхаться и видел сквозь марево перед глазами обеспокоенные лица всех присутствующих, а на лице Сукуны неподдельный страх.***
Tom Odell — Another Love (4:04) Где-то совсем рядом с ухом пищали приборы и слышался шелест бумаги. Открывать глаза, а тем более просыпаться парню не хотелось. Он слышал голоса и прекрасно знал, что последует за его пробуждением, но всецело не желал этого. Он принял решение, и оставить его там было бы разумно, но никто не пожелал бы увидеть его труп. И как следствие, вот он тут. Горло саднило, в груди всё болело, а белый идеальный потолок вызывал рябь и отвращение. Судьба будто насмехалась над ним, кидая из крайности в крайность, и отчетливо вторила, что сдохнуть ему тут не дадут, но он и не просил одобрения. — О, ты очнулся, как же хорошо. Я уж думала, что ты откинешься, — рядом на стуле сидела девушка с каштановыми волосами, что доходили ей длиной ниже плеч, но сейчас были собраны в хвост. Одета она была в светлый лабораторный халат, в руках у неё был блокнот и как всегда уставший взгляд карих глаз. Иэйри Сёко, бывшая студентка, училась вместе с Сатору и могла быть одной из тех, кто поддержит советом, но вот наставлений сейчас не хотелось. Мегуми знал, что стоит им остаться наедине, и у неё включится режим «знать обо всем». Пару раз с особо сильными ранениями он захаживал к ней. Точнее, его за шкирку притаскивал Годжо, но тогда тумаки по большей части доставались не ему, а опекуну, который не уследил за ним. — Ага, я тоже рад тебя видеть, — попытавшись подняться, все тело прошибло судорогой, и парень повалился обратно на кровать, вымученно простонав. — Тебе не стоит сейчас двигаться, лучше лежи и отдыхай. Ответишь на пару вопросов, или мне клешнями из тебя всё вытаскивать? — всегда твердый голос сейчас отдавался беспокойством. Видимо, с ним и правда всё настолько хреново, что даже Иэйри волнуется и её шутки выходят кривыми и нервными. Мысленно усмехнувшись своим же выводам, Мегуми только перевел на неё пустой мертвецкий взгляд, от которого её передернуло. — Зачем? Чтобы составить причину моего состояния? Я и так знаю, почему я здесь. Интересно только, почему меня сюда притащили. — Мне надо знать, как назначить лечение. Или ты не хочешь? Так, давай сначала поговорим. Тебя что-то беспокоит? — «Во-о-о-от, начинается, только психологов мне не надо». — Не хочет, — стальной разозлённый голос отразился от стен, долетая до парня. Только сейчас Фушигуро заметил присутствие Сатору, тот стоял у стены, сгорбившись и без повязки, просто пялился в пол, прожигая в нём дыру. — Я не тебя спрашивала, — метнув вмиг потемневшим взглядом в Годжо, девушка развернулась обратно к пациенту, вернув себе прежний обеспокоенный вид. — Ну так что, Мегуми, ответишь на пару вопросов? — Конечно, — ответ прозвучал сухо и безэмоционально, на что Сатору только сильнее сжал кулаки. — Со скольки лет ты принимаешь подавители? — С семнадцати. — Интересно, и кто же их тебе купил? Ладно. Когда была последняя течка? — Иэйри делала пометки, хмурясь ещё больше. — В семнадцать, — «Мелкий сучонок, я ведь поверил. А Маки за эту ложь закопаю, и как только уговорил её». — Ты принимаешь их три года? Хорошо. Так, когда был перерыв? — глаза девушки с каждым ответом становились все больше от удивления. — Не было. — Вообще или в этом году? — Вообще, — Иэйри одарила его странным взглядом, который он не смог прочитать. Сейчас Фушигуро чувствовал надвигающуюся бурю, и не в отношении вердикта Сёко, а со стороны двери, где стоял Сатору, он столько ему врал, и сейчас вся правда всплывает наружу. И это только вопрос пары минут, когда опекун сорвется с цепи. — Хорошо, расскажешь, какие первые ухудшение у тебя появились? — Пропало обоняние, затем тошнота, появились головные боли, ухудшение аппетита, боли в области сердца и покалывание в бок. Иногда бывали признаки тахикардии и отдышка, — про съедаемые ночами его кошмары он решил умолчать, а то неизвестно, что взбредет в голову Сатору. — А ещё бессонница, голодание, постоянная рассеянность, депрессия и апатия. Ах да, забыл ещё ночные рандеву с туалетом, — выдержка альфы подошла к концу, и он все же не удержался от колкого замечания. — Вовсе нет, — парень резко подскочил на кровати, возмущенно смотря на блондина, из-за чего в глазах потемнело, а в спину как будто воткнули нож. Но он только сжал в руках белую простыню, упорно продолжая всматриваться в расплывчатый силуэт. — Да. Если ты этого не замечал, то я отчетливо, как и остальные. Что, жить расхотелось? Или решил попрактиковаться в кашле с кровью и обмороками? Ты меня никогда не слушал, влипая в неприятности. И в это раз что?! — альфа сорвался на крик, подходя ближе. Мегуми захотелось спрятаться от всего этого, сделать вид, что всё нормально. Что это не он сейчас не знает, сколько ему осталось и что это не он по своей глупости сам себя довел до этого. — Да, расхотел. Всё? Теперь мне можно сдохнуть без твоего вечного контроля, который в жопу никому не сдался? — омега не сдавался и тоже начал повышать голос. — Сёко, выйди, пожалуйста, — учтиво, с плохо скрываемой в голосе злостью, просьба была обращена к девушке, которая не знала, как влезть и остановить двух явно набирающих оборотов мужчин. — Но… — Пожалуйста, выйди, — Сатору держался до последнего. Кого-либо в их разборки, а тем более девушку, ему вплетать не хотелось. Та встала и отложила блокнот на тумбочку, направляясь к выходу. Как только дверь за её спиной щелкнула, блондин развернул стул к себе так, чтобы его спинка была перед собой, и уселся на него, всматриваясь в лицо Фушигуро. — Ты мелкий уебок, который никогда не думает о себе. Что забралось в твою голову? Что? — если присмотреться, то сейчас в глазах Сатору можно увидеть ненависть, непонимание, недоумение, вину и сожаление, что в совокупности создавали ядрёный коктейль в душе. Но вот в чьей душе? — Отвали от меня, просто оставьте меня в покое. Тебе на меня плевать и не стоит изображать папочку, — вся томимая годами боль и недомолвки сейчас сочились с его языка, как яд, и позже, может, он пожалеет об этом. — Слушай сюда, я никогда не делал это ради себя или выгоды. Я не считаю тебя обузой и никогда не снижал тебя по силе из-за того, что ты омега. Я даже купил тебе эти ебучие таблетки! Потому что счёл это разумным, но, видимо, сделал это зря. Раз ты настолько тупой и безответственный. — Давай, расскажи мне, насколько тебе нравилось моё присутствие рядом с тобой? Сколько денег ты выручил за моё опекунство, как наследника этого ебучего клана Зенин? Как ты нашёл меня? Кто тебе вообще выдал этот документ? Ты мне ни на один из этих вопросов не ответил и ни разу за эти года не назвал причину твоего рвения так опекать меня, — каждое слово отдавалось болью в сердце Сатору, словно раскаленные иглы впивались в нежную плоть. — Я возился с тобой не за деньги, как ты выразился, а потому, что ты мне дорог. В тебе я увидел себя. В том мелком пацане, что выглядел отощавшим и на грани смерти. Я знал, какой твой отец, и не хотел, чтобы ты сдох на улице! А ты решил пустить крахом все? Из-за чего? Из-за того, что ты омега и от этого никуда не деться. Отпусти прошлое. Прими действительность. Хватит терзать себя пережитками, тот эпизод пройден, три года прошло. Ты все тот же и всегда будешь прежним. Дай себе надежду, прими пару и забудь о всей той херне, что случилась в этой жизни. — Спасибо, конечно, за такие теплые слова. А ты спросил его? Насколько я знаю, такому, как Рёмен, не нужна ебучая пара. И что насчет тебя? Ты простил Сугуру? Отпустил прошлое? Вот и не смей мне говорить, что лучше для меня. — Ты… ты просто нечто, губишь себя на глазах у друзей, своей пары. Думаю, ты заслужил такого. Сам виноват. Сатору резко поднялся, отталкивая от себя стул так, что тот упал, и двинулся на выход, захлопывая её силой. Комок, томившийся в груди столько дней, лопнул. Вся боль вышла наружу, глаза неприятно пощипывало, а из горла раздался нечеловеческий хрип. Хотелось разрыдаться во всё горло. — Ну почему всё всегда идёт по пизде? — Мегуми сжался на кровати, впиваясь своими пальцами в волосы, и зажмурился, до боли сжимая зубы. Всё резко обрушилось на него, столько всего, а он просто прячется, не желая принимать действительность. Он просто застрял в каком-то моменте и сделал его защитой для себя, разрушая все, что мог, и отдувается теперь по полной. Годжо был зол. Зол на самого себя. Не доглядел, не заметил, не поговорил, не смог помочь. С силой захлопнув дверь больничной комнаты, он присел на лавочку, понуро опуская голову, и с силой сжал кулаки от бессилия. — Сатору? — обеспокоенный голос его подруги раздался рядом. — Не трогай меня сейчас, — последнее, что хотелось мужчине, это предстать в таком виде перед ней, показать, насколько он сейчас бессилен в том, что опять теряет ребёнка из-за своей же глупости. — Сатору, ты не виноват в этом. Это чудо, что симптомы не проявились намного раньше, а значит, его организм достаточно стойкий и есть большой процент вернуть его в норму, — девушка присела рядом и успокаивающе погладила блондина по плечу, она знает, что этот гордый и надменный на вид человек перенес немало боли и теперь всегда винит себя, даже если в этом нет его вины. — Виноват. Что в тот раз я не углядел, что сейчас. И вот, что получилось. Если бы не та злополучная ночь, он бы не решился их пить, не возненавидел бы свою сущность и, возможно, сейчас бы спокойно жил. Это я виноват, блять, — вплетая в волосы пальцы, Сатору дернул их с силой, не зная, куда себя деть. Если бы рядом был пустырь, он бы разнёс всё к чертям, но рядом люди, рядом город, и риск уничтожить невиновных очень велик. Такого он допустить не мог. — Эй, милый, ты не виноват. Все хорошо, я поговорю с ним, — Сёко перехватила руки и присела перед альфой, вглядываясь в его глаза, в которых стояли слёзы, но он не мог позволить дать себе слабину, не перед ней. Девушка умела успокаивать, это можно считать одной из её особенностей. Она будто отдавала часть себя ради кого-то. И в отличие от него, она не сломалась и переступила через себя, они вместе пережили ад. — Это ничего не даст. Он зол, и непонятно на кого — на себя или на всех. Он даже мне Гето припомнил, а значит, он всегда себя считал какой-то игрушкой для меня, — устало вздохнув, блондин откинул голову назад, опираясь на стену и прикрывая глаза, которые уже начинало резать от обилия света. — Оу, это серьезно. Но кто в порыве злости не наговорит обидных слов, даже если так и не считает. В ссоре люди всегда стараются задеть друг друга за больное. Ты надавил на него — он ответил тем же, — тон девушки успокаивал разрывающую внутри агрессию и отчаянье, оставляя после себя осадок. — Тогда я тоже был виноват, как и сейчас. — В тот раз ты был не виноват. И ты не знаешь, был ли там и правда твой ребенок. Это всего лишь слова, брошенные психом из-за провала его плана и не более. — А люди? Тоже были убиты ради какой-то извращенной надо мной шутки? — в голосе Сатору слышалась прежняя боль, от которой, как он не старался, скрыться было невозможно. Она вплелась в его сознание и спустя столько лет разрослась, как сорняк, который, сколько не уничтожай, восходит с каждым годом снова с ещё большей интенсивностью. — Сделанного не воротишь. Никто не знает, где он, да и насколько я помню, ты ведь сам подстроил его смерть, точнее, тот наемник. Поэтому пока его нет и волноваться не стоит, когда есть проблемы и понасущнее, — «Она права, всегда права. Но черт, я не могу это отпустить. Только не это». — Дашь нам ещё пару минут? — Куда я денусь, — поднявшись с места, Годжо вошел в палату, прикрывая за собой дверь, скрывая их от посторонних людей. «Видимо, Мегуми, ты ему важен и глубоко заблуждаешься. Даже порой я уверенна, что ты и правда его сын. Один характер и одни и те же ошибки», — Иэйри Сёко, одна из трёх самых сильных и бывших учеников, за которых жизнь приняла решение и раскидала их по разные стороны баррикад, устало вздохнула, уже намечая, какой диагноз и лечение поставит. Как только дверь палаты скрипнула, парень задержал дыхание, чтобы не было слышно его всхлипов, и замер, вслушиваясь в шаги, но когда узнал знакомую поступь, сразу расслабился. Он услышал скрип, с которым подняли стул и при котором его вернули на свое законное место. — Извини, я виноват. Из-за меня ты попал в тот бордель. И да, смерть тех людей на моей совести. Ты прав, я не могу отпустить это, как и ты. Но я стараюсь жить дальше и хочу, чтобы ты был живым, нашел того, кто будет твоей опорой, кроме меня. На меня нельзя положиться, и я… я… я переживаю за тебя, — такие искренние слова для такого закрытого клоуна, как Сатору, могли бы удивить. Но Мегуми знает, какой он. Знает, что тоже, как и он, будет винить во всем себя, хотя в его собственных самокопания нет ни грамма вины Годжо. — Ты хороший человек. Может, иногда заносчивый и противный, но не такой уж и ужасный, нашёл же что-то в тебе Юджи. В том, что я сам поперся на ту банду в преддверии течки, и то, что я с собой сделал сейчас, нет твоей вины. Просто я запутался и слишком долго закрывался от самого себя, вот жизнь меня и проучила, — Мегуми развернулся, приподнимаясь на кровати. — Я не хотел напоминать тебе про Сугуру, сам помню, как вытаскивал тебя из запоя после вашей последней встречи. — Да, про такое сложно забыть, вроде тогда-то вы и познакомились с Сёко, — блондин издал полузадушенный смешок, его грудь сдавливало, хотелось кричать во всё горло о своей безответственности. В комнате повисло молчание. Оба сидели и смотрели перед собой, один в свои руки, другой в белоснежную больничную койку. Даже когда глаза начало неимоверно жечь, он не потянулся за своей повязкой, а продолжил сидеть, получая какое-то извращенное удовольствие от такого наказания за свои промахи. — Надень её уже, а то толку-то потом от тебя, слепого, — Годжо послушался и натянул черную полоску ткани, сразу чувствуя облегчение. — Я уезжаю и перенести эту командировку не смогу, со мной напросился Юджи, но если ты хочешь, я попрошу его не ехать со мной, а остаться с тобой и приглядывать, — маловероятно, что упрямый Фушигуро согласится на это, но попробовать стоило. — Не нужно. Он влюблён в тебя, а если он откажется от этого, то я буду чувствовать себя не в своей тарелке, — «Раз уж сам загнался, то и разгружать последствия мне самому». — Кугисаки тоже уедет к Маки, и ты останешься с Сукуной, поэтому подумай, прежде чем дать ответ, — Сатору волновался, это можно было заметить по его позе и подрагивающих руках, сцепленных в замок. — Всё будет нормально, я как пара его не интересую. Да и я сам в силах позаботиться о себе, так что поезжайте, уж не помру за месяц, хах, — смех вышел искореженным и вымученным, но уж лучше так, чем равнодушие в голосе. Это слегка расслабило напряжение блондина. — Уверен? — уверенный кивок послужил ответом. — Хорошо, я зайду попозже. Надо уладить кое-какие дела. — Сатору, извини за мои слова. Из-за этой хрени я сам не свой, постоянно думаю о самом больном, — Годжо замер возле двери, когда тихие извинения донеслись до него. — Извинения приняты, — с натянутой улыбкой он уже собирался выйти, как последние слова заставили его по-настоящему улыбнуться. — И ещё, я победил, я нашел твоё слабое место, хах, — слышать искренний смех Мегуми для него было лучше всяких извинений, и сейчас он принял своё поражение без досады. — Впервые ты смог меня обыграть.