Цена души

      — Мисс Эйвери, я не буду давать интервью ни вам, ни кому бы то ни было еще, — отрезал я, удерживая решительный взгляд голубых глаз.       Теодора стоит почти у моего стола. Каждый визит — все ближе. Вот она слегка хмурится и сильнее сжимает в руках блокнот. Глядит то ли как на вечного соперника, то ли как на провинившегося любовника. Набирает в легкие воздух и:       — Еще посмотрим, мистер Робертс.       Вздыхаю. Наглости ей не занимать. Она переплыла океан, чтобы с головой окунуться в самое пекло. Мои отказы для нее — лишь временная заминка.       — Я сейчас занят. Давайте продолжим эту дискуссию в другой раз? — говорю ей я, откидываясь на спинку стула.       Она оглядывает мой стол, меня, будто выискивая, как бы уличить во лжи. Но тут я честен с ней. С тех пор как немцы пришли в Химворде, у меня почти нет свободного времени.       — Тогда до скорой встречи, доктор! Я загляну к вам завтра, — бросает она, широко улыбаясь.       — До свидания, мисс Эйвери.       Разворот на каблуках волной поднимает ее русые кудри. Быстрым шагом она выходит, в спешке оставляя дверь за собой приоткрытой. Я вздыхаю и резко поднимаюсь. С шумом отрезаю себя дверью от коридора больницы и от потока свежего ветра.       С собой она унесла все то живое, что было в моем маленьком кабинете.       Я пытаюсь сосредоточиться на медицинских картах, стопкой лежащих передо мной. Но буквы расплываются и складываются в черты ее лица, что уже выжглись в моем сознании. Ни дня без ее визитов. Не здесь, так в таверне. Не в таверне, так на улице. Теодора всегда оказывается рядом. Шумная, полная энтузиазма, ведомая мечтой.       Живая.       Я безуспешно гоню ее из кабинета и из собственных мыслей. Не мне думать о ней, не мне быть с ней. Всем своим естеством она тянется в будущее, а меня держат в этом мире долг и страх. С каждым своим вздохом она пытается изменять мир вокруг себя к лучшему. А я лишь пытаюсь набить цену своей душе, которую так беспечно выменял.       И все же с каждым разом мне сложнее отказывать ей. Ее открытость тянет к себе магнитом. А она… Мое затворничество и отказы лишь больше раззадоривают ее. Я и сам чувствую, как бесполезны мои попытки противиться этому.       Лучше бы он вырвал мое сердце.       Неприятно скрипнул стул напротив. Помяни черта…       — Что-то ты совсем приуныл, друг мой, — говорит Томас вместо приветствия. — Никак девушка вскружила голову?       Я устало поднимаю взгляд. Он, как всегда, довольно ухмыляется, крутит трость в ладонях. Черные как угли глаза смотрят прямо на меня.       — Раз тебе так по нраву мир людей, почему бы иногда не пользоваться дверью? — предлагаю я, игнорируя его вопрос.       — Любить — не значит уподобляться, Джон. Глупец сольется с объектом страсти воедино и потеряет себя. Я же просто восхищаюсь со стороны тем, как люди пытаются заполнить смыслом свой недолгий век, — пускается он в извечные размышления. — Кстати! Мисс Эйвери — крайне занятная особа. Что думаешь?       Он наклоняется ближе. Стремится распознать любые изменения во мне. Я же привык не проявлять эмоций. Мое лицо — маска. Хотя, кажется, что это бессмысленно. Ведь он и так знает все, что у меня на душе. Знает и то, где именно она сейчас.       — Просто девушка, слепо ведомая амбициями. Вся ее прыть испарится при первых же признаках опасности, — произношу ровно и скучающе. По крайней мере, стараюсь.       — Серьезно? А я считаю иначе. Ради своей мечты она пойдет до конца, даже если это ее погубит. Бросится под пули и вытащит раненного, чтобы лично узнать его точку зрения, — усмехнулся он и серьезно добавил: — Вы с ней похожи в этом неуемном стремлении нести благо.       — Мы разные. В ней слишком много оптимизма, который я не могу понять. Она считает, что война — это материал для статьи.       — Пройдет время, и человечество будет черпать знания о войне именно из текстов таких вот отважных журналистов, — отвечает он, не задумываясь. Он знает.       Молча берусь за ручку и пытаюсь записать очередной диагноз. Раненых с каждым днем все больше. Война, словно смертельная эпидемия, стремительно захватывает Европу и не спешит замедляться. Только вот к ней не подобрать вакцины. А меж тем привычные болезни совсем не думают отступать. Больница заполнена своими и чужими. Но я могу помочь.       Это единственное, что я теперь могу.       — А ведь она тобой крайне заинтересована. Спрашивает повсюду о тебе, пытается постичь загадку Джона Робертса.       — Всего лишь хочет написать статью о больнице. Вот только мне это совсем не интересно, — отвечаю я, не отрывая взгляда от бумаг перед собой.       Не хочу снова и снова видеть ее. Пусть лучше испугается и уплывет домой. Сколько еще я смогу держаться в стороне и делать вид, что мне безразличны ее визиты? Сколько в ней этого упорства, что доведет до беды нас обоих? Мне не забыться в дымке любви. Черная дыра, что вместо души, вытягивает все надежды, оставляя пустоту и боль.       — Ты же сам чувствуешь, что дело тут давно уже не в статье. И тем не менее врешь своему старому другу. Как нехорошо, Джон, — корит он меня и цокает языком. — Знаешь, вы неплохо бы смотрелись вместе.       Его «вместе» пулей пробивает грудь, но я лишь сильнее сжимаю перьевую ручку. Тео — живая. А я — инструмент, чтобы задерживать жизнь в других. Инструмент, сотворенный дьяволом. Мое проклятье должно оставаться со мной. Никому я не пожелаю разделить со мной эту участь. Я давно запретил себе «вместе». Но с появлением Теодоры я все чаще думаю о том, что все могло бы быть иначе. Я жажду, чтобы она была ближе. Чтобы между нами не было этого стола, не было моего прошлого.       Но затем вспоминаю, кто я, и снова пытаюсь ее отпугнуть.       — Давай закроем эту тему, Томас. К тому же я сейчас занят, — киваю я на стол.       — Да ты никак стесняешься? — хохочет он. — А знаешь, мне стало скучно. Пожалуй, я помогу найти вам общую тему для разговора.       — Томас, я не…       Пытаюсь найти слова, что заставят его передумать. Его идеи никогда не доводят до добра. Это было бы противоестественно. Он продолжает смеяться. Смех разливается по маленькой комнате и, вопреки законам, ему вторит жуткое утробное эхо. Внутри меня нарастает страх.       Томас исчезает. А я снова вспоминаю тот день...

***

      Рай, Англия. Несколько лет назад.       Сижу в самом темном углу переполненного паба и надираюсь, как последняя свинья. Едкий дым сигарет висит в воздухе и режет глаза. Пьяные крики и песни раздаются словно совсем издалека. Воняет дешевым пойлом и потом. Вероятно, от меня. Трясущейся рукой я тянусь за бутылкой и наполняю рюмку до краев новой порцией джина. Разом выливаю в себя, уже даже не замечая можжевелового вкуса. Спирт обжигает плетью горло, льется в пустой желудок.       И ничего.       Я все жду, когда же придет забвение. Потолок и пол кружатся, пытаясь поменяться местами. Смазанные лица людей скачут, как заведенные. Ореолы тусклых ламп расплываются. Кислота рвется изнутри и саднит горло. Но я все еще отчетливо слышу глубокий последний вздох маленького пациента, которого я не смог спасти сегодня.       Виной тому неумелый взмах скальпелем, или он уже был обречен? Я даже не узнаю. Мной заткнули пустующее место врача в этом маленьком городишке и оставили барахтаться. Только после университета, я толком не лечил живых людей. Моя настоящая практика началась здесь, и это обернулось адом. Я мечтал стать врачом, чтобы спасать жизни, но в итоге мне приходится вновь и вновь наблюдать смерть.       Я подвел и этого мальчика, и его родителей, и свою мечту. А еще всех тех, кого я не спас или добил своей неопытностью. Никто меня не винит. Но хотя бы с этим я и сам в состоянии справиться.       Тянусь за бутылкой, в которой уже ничего не осталось. Боль пронзает правый бок. Печень требует остановиться. А я прошу от мозга хотя бы небольшой передышки от череды навсегда застывших лиц, что кружатся у меня перед глазами.       Как бы я желал их всех спасти.       Пронзительно скрипнул стул напротив.       На мой стол со стуком встает бутылка элитного виски. Я поднимаю голову и пытаюсь сфокусироваться. Молодой мужчина в слишком дорогой для этого места одежде держит в руках трость и улыбается.       — Добрый вечер! Доктор Робертс, я полагаю?       Услышав звание, которое не заслужил, я застываю. А незнакомец уже раскупоривает свою бутылку. Дубовый аромат недолго витает в воздухе, сразу смешиваясь с общим смрадом.       — Томас Хэйнс, — представляется он, протягивая руку через стол. — Коммивояжер .       Почти опрокинув бутылку, я дотягиваюсь и вяло отвечаю на жесткое рукопожатие. Ободок массивного перстня больно впивается в мои пальцы.       — Я не покупаю, — еле выговариваю я, пытаясь вернуть контроль над заплетающимся языком.       — Вы же даже не знаете, что я предлагаю, — удивляется он и погружается в раздумья. — Может, тогда просто поговорим по душам? Говорят, я хороший собеседник. Да и собутыльник неплохой.       Не дожидаясь моего ответа, он разливает виски по широким стаканам. Их тут не было мгновение назад, но я уже ни в чем не уверен. Я на автомате тянусь к янтарному напитку. Вдруг солод будет благосклоннее ко мне?       — За наше знакомство! — громко возвещает он и тянет ко мне свой стакан.       Я вздыхаю и молча выпиваю алкоголь, не различая вкуса. Но пью не за знакомство. За упокой. За неспасенных пациентов. Он понимающе кивает и начинает не спеша наслаждаться скотчем.       — Смерть — всего лишь неизбежность, — констатирует он. — Да, порой она бывает безжалостна, а простому человеку, увы, едва ли под силу вырвать несчастную жертву из ее лап. Она все равно, рано или поздно, возьмет свое. К чему борьба?       — Это моя работа, — возражаю я, вглядываясь в нового знакомого, черты которого начинают раздваиваться.       — Но что вы, как врач, могли сделать для мальчика, которого поили травами до тех пор, пока он не перестал вставать и есть?       — Откуда вы? — Я удивленно смотрю на него.       — Это моя работа, — повторяет он мою фразу и подливает виски в стакан.       С готовностью вновь выпиваю. Несоответствия сгорают под воздействием высокого градуса. Откидываюсь на спинку стула и почти выпадаю из реальности. Но мрачные мысли, словно опостылевшие пассажиры, следуют за мной. Откуда-то издалека пробивается вкрадчивый голос:       — Но представьте на секунду, что шанс помочь все-таки был?       Этот вопрос я задавал себе не раз. И я пытался увеличить эти шансы. Читал всю литературу, до которой мог дотянуться. И был преисполнен уверенности, что следующий раз будет лучше. Пока новая неудача не выбивала меня из колеи. И я все отчаяннее вгрызался в заученные параграфы, пытаясь найти между строк что-то новое.       — Я бы использовал его любой ценой, — горячо говорю я.       — И сколько вы были бы готовы отдать за такой дар?       — Да все что угодно!       — И даже… — Он скучающе взбалтывает стакан и наблюдает за водоворотом, что образовался на дне, буднично договаривая: — душу?       Я вздыхаю. Неужели он из тех, кто любит поговорить о Боге и высших материях? А сначала казался здравомыслящим человеком. Я читал много книг, написанных учеными, что исследовали каждую клетку человеческого тела, но нигде не упоминалась душа. Я сам разрезал людей, но внутри видел лишь ожидаемый набор из мышц, жира, костей и органов. Люди выдумали себе бессмертие, чтобы не так страшно было умирать. А мне было страшно осознавать, что каждая смерть, что я видел, была финальным аккордом, растворившимся в воздухе.       — Душа — сомнительная валюта. Но если бы кто-то захотел ее взять — несомненно, — наконец отвечаю я.       — А если этот кто-то сидит перед вами? — Он слегка наклоняет голову набок. Но его черные глаза смотрят мне прямо в душу.       — Какой вам в ней толк?       Он лишь пожимает плечами. Я стремлюсь ухватиться за ускользающий смысл этой странной беседы, но у меня едва получается ухватиться даже за стакан.       — Возможность побороть саму смерть в обмен на вашу душу. Как вам такой уговор, Джон?       Сглатываю и чувствую дымный солод. Мистер Хэйнс выжидающе смотрит и ждет ответа. Слышит ли он себя? Свои праздные размышления о нереальных решениях слишком настоящих проблем. Никогда не любил тратить время на пустые речи. Но если представить хоть на мгновение…       — Отличная была бы сделка, — соглашаюсь я горько.       — Тогда по рукам? — он встает и тянет руку.       Следуя примеру, я тоже встаю и едва не заваливаюсь обратно. Мои ноги трясутся. В глазах темнеет. Одной рукой я опираюсь о стол и неуверенно отвечаю на его жест. Готов поклясться, что под конец рукопожатия моя ладонь стала жесткой и обрела силу.       — Вы не пожалеете, Джон! — радостно восклицает мистер Хэйнс, когда я сажусь обратно на место. Пока я удивленно сжимаю и разжимаю кулак, он добавляет: — Вы пришлись мне по душе, поэтому вот вам еще небольшой подарок.       Мое тело обмякает, а сознание ускользает в долгожданное забытье. Прежде чем окончательно отключиться, я слышу:       — Еще увидимся, Джон.

***

      Вечером я иду в таверну и молча сажусь за фортепиано. Из-под моих пальцев льется идеальная мелодия. Я знаю, с какой силой нужно нажать на клавиши, когда изменить темп, когда резко оборвать звук. Каждый акцент выверен. Кто-то может подумать, что я вкладываю в это душу и отчасти будет прав. Душа в этой сделке несомненно присутствовала.       После той встречи все переменилось. Пациенты перестали умирать в моих руках. Мне удается вытащить даже самые безнадежные случаи. Набожные родственники благодарят Бога, что направляет меня. А я могу лишь мысленно смеяться над этой злой иронией. Знали бы они, чьей воле они должны быть благодарны…       Позже я обнаружил этот побочный эффект — я в совершенстве мог овладеть любым ремеслом, требующим отточенности движений. Когда-то мне не давался простой вальс — я то сбивался с ритма, то бил мимо клавиш. Теперь же играю произведение любой сложности.       Не кривя душой могу сказать, что у меня золотые руки.       Но едва ли это приносит мне удовлетворение. Я не верил в существование души. Но с того самого дня я чувствую, что начал сомневаться. Томас не обманул: я, как сам того желал, теперь спасал жизни. И это значило, что сделка состоялась. Я заплатил назначенную цену, но до сих пор не знал, насколько она была велика.       Пока дышу, я буду пользоваться своим темным даром. Каждый спасенный человек делает тот злополучный обмен все более выгодным. Моя жертва не будет напрасной.       Пусть я пропал, но я хотя бы могу помогать другим.

***

      Поздний вечер. В небольшом лобби отеля у камина сидит молодая девушка. Она листает свой блокнот, оставляя на полях быстрые пометки. Стремится скорее написать и отправить статью в издательство, чтобы завтра снова заглянуть к загадочному доктору, а потом приняться за следующую публикацию. Мир должен знать правду. И Теодора станет одним из ее поверенных глашатаев.       Соседнее кресло тихо скрипнуло.       — Добрый вечер, мисс Эйвери! Не спится? — спрашивает он.       — Нужно успеть закончить сегодня, мистер Хэйнс. В сутках совсем не хватает времени, — жалуется она, прикусывая кончик своего карандаша.       Мужчина сжимает в руках трость и молча рассматривает девушку. А затем вкрадчиво прерывает тишину:       — А представьте на секунду, что у вас было бы все время мира…