Плоть чёрной птицы

Уже под ночь я сидела над сундуком с ключом в руках и боялась его открыть, не знаю, от куда такая внезапная реакция на обычную коробку с неизвестным внутри, но что-то яростно пыталось меня оттолкнуть от этого нечто. Лично я, конечно, ничего не чувствовала, ощущала бывшие эмоции человека, который трогал и прикасался к дереву, жаль только, понять кто это - мне не дано. В итоге, спустя ещё несколько минут я глубоко вдохнула и засунула ключ в проём, после чего повернула в левую сторону один раз, услышав тихий щелчок. Взялась за крышку обеими руками и медленно открыла его, снова заглядывая во внутрь и утыкаясь взглядом в лезвия и капли крови. Крышка отошла назад, полностью открывая вид на внутренности своего тела, поэтому, поборов себя снова, я влазию туда руками и первым делом достаю три лезвия, одно чистое, остальные два - в крови, уже давно запёкшейся. Они затупились от многочисленного применения, явно не по назначению. Кровь неизвестна, но я знаю, что такой же маркой лезвий, когда-то очень давно, пользовался Дейв. Отметаю эти мысли и убираю остриё на столик, переходя к неким запачканым бумагам. Подпираю их пальцами и осторожно вынимаю, из одной папки вылетает непонятный листочек, который я поднимаю с пола, немного пригнувшись, в глазах сверкнуло, когда я выпрямилась и я повернула листочек. На нём было написано несколько слов, размытых кровью, присматриваюсь и понимаю, что это, чёрт возьми, предсмертная записка, а почерк оказался слишком знаком. "Не знаю, прочитает ли это кто-нибудь, когда-нибудь, но надежда всё же есть. Наверно, первым делом хочется извинится перед дочкой, Луна, я многие годы был полным ублюдком, был не отцом, а чудовищем, не способным любить *размыто несколько строчек*. Я люблю тебя, как бы сильно ненавидел. Знаю, весь мой путь будет с жестоким окончанием, но, значит, так оно и должно быть" И всё, больше ничего. Кровавые пятна размыли тогда ещё свежие чернила, оставляя за собой непонятные иероглифы, или вообще пустоту. А внутри всё сжалось, сердце завыло, а внутри меня потихоньку зарождалась пустота. Убрала записку к лезвиям и взяла в руки документы, одетые в жёлтую бумажную папку, открыла её, уже ничего не боясь и обомлела, лицо буквально стало белым, а слюна словно испарилась, я увидела три фотографии со своим лицом, под каждым фото надпись, но почерк не Дейва, мужской, зарываюсь когтями в бумаги и глубоко, очень далеко ощущаю непонятные чувства, такое... словно гордость за самого себя, чрезмерно огромная и такая злая, ненавистная, омерзительная. Открываю глаза и снова всматриваюсь в свои лица. На первом фото изображена я, но совсем маленькая, где-то года три мне было, в глазах пустота, губы плотно сжаты. И надпись внизу : 20.03.2001 г. Луна Смолдер. Реакция №1. Реакция на что? Мысленно задаюсь вопросом, следом осматривая вторую фотографию, где я уже повзрослее. На фото в глазах открытая арость, челюсть сжата очень сильно, гляжу на того, кто фотографирует и, видимо, пытаюсь испепелить взглядом. Там же определённая дата, спустя два года, и что интересно, либо это была опечатка, либо слово Фиск после моего имени зачеркнули случайно. Я не верила в кровность с тем подонком, который гниёт в тюрьме, даже думать не хочу, потому что точно знаю, что я - дочь Дейва Смолдера и Ванессы... Марианны, на данный момент. Дальше всё в том же духе, на следующей главе вырваны две страницы, в поисках листов я обыскала каждый уголок сундука и других документов, которые были предназначены точно по нашей семье, бывшей семье. Брак Дейва и Ванессы, моё рождение, их развод и так далее. Ничего особо интересного, всё это я помнила, кроме фотографий и непонятных дат, этого, казалось, в моей жизни вообще не происходило. Но мне только казалось... Сундук спрятала в лично изготовленное место для таких вещей, там всегда валялись костюмы, документы, и тому подобное, это не сейф, который взломать как два пальца об асфальт, а точно, равномерно вырезанный в моём шкафу, так называемый склад. Возможно, он чем-то похож на то местечко, где я нашла ключ от сундука, но этот я продумывала довольно долго, понимая, что в такой жизни можно пройти через многое, в том числе и ограбление. Спать легла с ужасающим пониманием того, что мне откровенно плевать на тех недоумков, которые напали на меня в квартире Дейва. Один из них наверняка умер, учитывая тот факт, что ничего кроме еле вменяемой боли в нём не чувствуется. А вот второй, ему тоже больно, но сердце всё же бьётся, но что-то мне подсказывает, не доживёт он до конца недели... Вследствии пытаюсь понять причину, неужели рассказ Фрэнка из жизни так на меня подействовал? Я до сих пор чувствую его моральную убитость, которую он ощущает даже не в сознании. В больнице, где его держат и проводят лечение, ему неспокойно, он знает, что везде полиция, но покой не наступит, пока он сам не удостоверится в своей безопасности. Но мне кажется, на себя ему плевать, а вот за собаку наверняка волнуется. Она стала ему другом, как я поняла, ведь на своём теле он терпел многое, многое переживал и переживёт не раз, а вот собака... поднеси тот ирландец к голове пса дрель... Я вижу во Фрэнке не угасающую грусть и сочувствие, это не даёт мне покоя, даже после объяснений. Кажется, после его рассказа, толком не зная человека я начала привязываться. Есть в его сознании, очень далеко от пережитых эмоций, та частичка отцовства, доброты, тепла и всё, что должно быть в хорошем отце. Это меня в нём привлекает, та безудержная любовь к дочери, которую мне было не дано почувствовать большую часть жизни. Я уснула от многочисленных мыслей в сторону Касла. Только вот, во сне мне не дало покоя понимание того, что я всё же знаю, что такое... отцовская любовь. Я влезаю в окно, прислушиваясь в происходящее и не замечая никаких препятствий, делаю шаг вперёд. Несколько мужчин в форме стоят в метре от двери палаты, в которой я сейчас нахожусь, держа в руке обычный боевой нож и сжимая рукоять со всей силы. – Поговаривают, что это сделал кто-то из так называемых героев Адской кухни, – становлюсь спиной к двери, глядя на почти умершего. — Ты про.. Сорвиголову и Ворона? – видимо, кивает напарник одного из полицейских, после чего тот продолжает, — А может и они двое, сразу, решили повеселиться, только Сорвиголова же не убивает людей, значит не усмотрел за своей подружкой. — Ты так веришь в то, что он никого не убивает? — тихо посмеивается, хлопая друга по плечу, — У них у всех додна цель, завоевать своё уважение, путём кровавой дорожки. – Значит, будем ждать, пока очнётся этот придурок, здоровый вроде, а против той же бабы не смог выстоять, – хмыкает, замолкая, точно так же, как и напарник. Больше ничего не узнав, я подпираю ручку двери стулом и подхожу к внезапно открывшему глаза подонка. Его глаза расшираются, но кричать не может, ведь всякообразные трубки мешают, он мычит, пытается громче, тоже бесполезно. Я подхошу остриё ножа к его запястью и прохожу кончиком, улавливая нервные переговоры полицейских за стеной, они услышали мычание и насторожились. — Дверь.. – в палату начинают ломиться и я вбиваю нож в сердце подонка по самую рукоять, после чего вырываю его из груди, из которой хлещет кровь. Его опустошенные глаза глядяд на меня со страхом, болью и ненавистью. Но мне всё равно и я это понимаю, поэтому, когда полиция выламывает дверь, за Вороном остаётся лишь открытое окно и окровавленный труп с узором на руке, две скобки, соединённые друг с другом, словно птица. Я смотрю в разноцветные огни, понимая, что иногда ничего не меняется даже спустя многие годы. Лишь люди забывают о таких чудесных, правда чудесных местах, в которых можно задержаться на очень долгое время.