***
Если бы Люцио спросили, что он нашел в таком неуклюже притягательном докторе-практиканте, наверняка, граф бы просто перевел стрелки на себя. «Я в нем??? Вы задали неправильный вопрос, господа». Если бы спросили Монтага, тот бы ответил простым словом. Улыбка. Та самая улыбка, которую осторожно повторял за Назали, а затем которой беспечно одаривал единственного человека, способного было видеть его в минуты слабости. И в такие моменты подбирать нужные слова и воодушевлять. Джулиан всегда удивлялся нескончаемому потоку слов поддержки и смущался, будто сам не влиял на состояние Монтага. Уже своим видом вдохновляя на подвиги, на стремление победить и вернуться живым, и увидеть его, стоящего в толпе. Пробежавшая между ними искра была подобна проблеску огня в разгорающемся костре. А может дело было в самом костре, у которого они стали всё чаще и чаще встречаться. Сначала Джулиан сидел уединенно насколько это получалось. Но со временем, едва успевая опустошить порционную плошку, он тут же оказывался вовлеченным в разговор, либо сам слушал с раскрытым ртом. Особенно всякие истории, часть которых становилась настоящими легендами, имевшими место быть и происходить среди них… — …и Он пронесся по полю подобно лучу золота, запятнанного кровью. Одним своим видом вселяя надежду в поднявших за его дело меч бойцов. И какое же чудовищное возмездие ожидало всех тех, кто стоял по ту сторону поля! Всех их — без исключения — снес топот лошадиных ног и разящий удар меча, один за другим стал оседать на землю, один за другим… — Да ну! — Джулиан осознал, что сказал что-то вслух тогда, когда к нему обратились: — Что, не веришь? — Рассказчик сверлил взглядом человека, смевшего оборвать его явно на самом интересном моменте. — Не то чтобы. Как-то неправдоподобно всё получается. Уставшая лошадь не спотыкается о павшие тела, а наездник идеально управляется и с поводьями и мечом? — Сразу видно, новенький. Ну пойди, попробуй узнать правду у Него самого. Тут же раздался приглушенный звук падения. Из палатки, стоявшей боком к собеседникам, слышалось едкое копошение, перекрываемое хрустом превратившихся в уголь веток. Нечто, отдаленно похожее на травмированного жука, пыталось выпутаться из ткани и пролезть под ней, искренне считая данное решение единственным и правильным выходом наружу. Различить субъект удалось позже, когда на всех присутствующих стал смотреть юноша с размазанной вокруг глаз черной краской и непередаваемо золотой копной изрядно спутанных волос. — За мной далеко ходить не надо. И Джулиан… влюбился? Или влюбился сначала Монтаг? Истории свойственно многое умалчивать. То, как они стали дольше задерживаться у костра, садясь в начале вечера то по разные стороны, то как можно ближе. Лишь бы достичь друг друга. Укрыть одетого в легкую рубаху борца своим плащом, спрятав от мерзлой ночи. И подвергнуть себя многочисленным щекоткам, потому что эти ловкие пальцы никогда не могли вовремя успокоиться. То, как отходили ко сну, сбегая на лежащие в тумане поля. Такие вылазки были незабываемыми по тому, как Назали отчитывали сонного Джулиана, но никоим образом не тревожили Монтага, весь день клюющего носом. И, к сожалению, не по тому, как здесь разыгрывался первый поцелуй: запутавшись в высокой траве, они кубарем скатились вниз и припали друг к другу, будто их жизнями управлял неведомый бард, следящий за всем где-то свысока. Как волнующе могли звучать строчки о скрытой ото всех любви, при проявлении которой смущались оба возлюбленных. Или о нелепых попытках спрятаться на территории лагеря, находя нечто отрезвляющее в постоянном страхе быть обнаруженными. Возбуждающее. Это нечто, вернее, некто подталкивал Джулиана к действиям… — Скажи мне, чего ты хочешь? — из-под полуприкрытых ресниц на Деворака выжидательно смотрела пара внимательных глаз. От них не утаишь броские взгляды в сторону, тревогу, что их заметят. Но они стоят на своём. — Как насчет поцелуя? Монтаг от любопытства склонил голову, позволив пробившемуся сквозь завеси лунному свету очертить его лицо. «Сотканный из крупиц мрамора», — подумал Деворак, заметно для спутника смутившись и обильно покраснев. Он не любил, когда с ним так играют, и любил одновременно. Чёрт, возьми с собой Монтага и его заигрывания. — Ты… мм… поцелуешь меня? — А, ты об этом. Что ж, меня никогда не нужно просить дважды. И вот луч света гаснет от прошедшей мимо тени. Ночные патрули. Внутри всё сжимается от страха, и им двоим остается только затихнуть, застыть в позе подобно статуям. «Смотрите, они собираются поцеловаться». Нет, они просто дышат друг на друга. Внимательно изучают друг друга. Джулиан видит в отражении голубых глаз, насколько он позволил себе смутиться. Достаточно. Пока Монтаг молчит о желании исследовать каждый участок его лица, начиная с залитых красным румянцем щек. — Видимо, пора разойтись на палаткам. А то вдруг ночью кому-то приспичит обратиться к великолепному врачу, а того нет на месте. Вот ж беда. Но почему всё-таки умалчивать? Потому что история должна запомнить другого Монтага. Того, что сделает себе имя за героические поступки, не боясь упасть замертво. Потому что знание страха переложится на хрупкие плечи врачебной тайны. Сам Джулиан стирал границы между своим Монтагом и Монтагом-воином. Забывал, что со своими ребятами он мог говорить криком, пока с ним мог переходить на шёпот. Укрывал плащом, когда тот мёрз, позволял засыпать в своей, ставшей одиночной, даже скорее одинокой, палате. Он видел в нем своевольного кота, когда тот спал. И чаще всего не мог наглядеться на него, иногда стремясь поправить непослушные кудри, но всё равно боясь разбудить. Сон важнее всего. Он важнее всего. Поэтому возвращаться к реальности, где Монтаг непоколебимо убивал людей, было всегда тяжело. Лживая картинка размывалась перед глазами каждый раз, как проливалась кровь. Джулиан помнил каждый бой. Результат боя, заведомо предрешенный из-за стоящего в центре всего этого Монтага. Затхлый запах, хлюпающая под ногами земля, горы трупов. После такого хотелось хорошенько отмыться и не вылезать из лагеря несколько дней. Но Деворак не отворачивался, не сбавлял шага и не разворачивался, чтобы бежать. Потому что хотел помочь убежать тем живым мертвецам, что наверняка потеряли всякую надежду на спасение. Одни в этом поле, следящие за тем, как братья по оружию всё дальше удаляются от них. Мрачные мысли лезли в голову. Поэтому чаще всего Джулиан выходил с группой помощников. К последним и в последних числах стал присоединяться Монтаг. Это был единственный случай. — Я мог его спасти! — Кого? — Этот вопрос ставил в тупик. Джулиан помнил, как они потратили целый день на поиски. Вышли еще на рассвете. Помнил, как едва расслышал хрип неспособного к передвижению человека. На груди, в каплях крови, блестел отличительный знак. Он мог его спасти, успей он подозвать ребят. Но еще он помнил, как Монтаг твердой рукой и выверенным движением перерезал беспомощному бойцу горло. За одну секунду прервал бессмысленную борьбу за жизнь, что утекала кровяными ручейками и впитывалась в землю. — Никого не нашли? — уточнили подошедшие у Монтага. С виду Джулиан потерял дар речи. — Безрезультатно. Этим вечером никто не мог найти Джулиана. Ни у костра, ни в палатке и на всей территории лагеря уж точно. Зато его нашел Монтаг, обогнув лишь склон с высокой травой. К лучшему или худшему — никто из них двоих не знал наверняка. — Сильные всегда будут противопоставлены слабым, как и слабые — всему миру. В этом нет ничего удивительного. — Они могли лежать часами на влажной земле и смотреть в небосвод, не желая говорить о той травме, которую им привнес этот день. Осколки отношений приравнивались к точечным звездам на небе. Из них каждый проводил свою линию, строил свое созвездие, принимал во внимание только свое мнение. — Он был обессиленным, а не слабым. Это разные понятия. — Как раз наоборот. Обессилен или слаб, как ни назови, смысл будет один и тот же — мёртвый груз. Удивительно, как пару раз за день Деворак замолкал, не зная что и сказать. — Почему ты считаешь это правильным? Убивать слабых, серьезно? — В горле першило. Хотелось выпить, запить всю эту горечь какой-нибудь гадостью. Залечь с головой в воду. — Они такие же солдаты, как и ты. — Они мне не ровня. В отличие от них, я должен быть сильным. Один раз я это уже доказал, и не повременю доказать еще раз! Крик прошелся рокотом по окраинам. Спугнул сидящую в траве живность, вынудил её скрыться подальше от хищника. Боевой окрас в качестве прикрытия, смазанный в уголках глаз макияж. Джулиан не хотел ассоциировать себя с жертвой, особенно рядом с ним. С похожим на спящего кота, но таким разъяренным Монтагом. — Ты когда-нибудь убивал раньше? До войны? — Одного немощного слабака. Он отказывался принимать свою учесть, хоть и заслуживал ее. Мне оставалось лишь правильно её предпонести. Иначе он стал бы обузой для моей… моего народа. Нет ничего нового в том, что слабые должны отступать в нужный момент. — Что ты тогда почувствовал? — Вопрос, казалось, был произнесен по интуиции. Моргассон, тот самый ведущий всех в бой воин, открывался Джулиану с более трепещущих сознание сторон. Сотни легенд о его победоносном ведении битвы. И ни одной, в которой тот пользовался положением сильного, имеющего права забирать жизни у тех, кто не способен отбиваться. — А это уже тебя не касается, докторишка. Пора идти на боковую. Завтра важный бой, и мне нужно подготовиться. Джулиан приподнялся на месте, завороженный уходящим от него образом. Подобный ангелу смерти, Монтаг медленно проплывал по склону, ловко переступая достаточно высокую для этой местности растительность. Готовый унести еще больше жизней, уверенный, что за это ему ничего не будет. Пока перед глазами Деворака, не намереваясь исчезнуть из трещящей от боли головы, проявлялась одна картина. Как Люцио, недооценив врага, беспомощно лежал под грудой мертвецов и ожидал решаемого удара в горло. Потому что был слишком ослеплен своей силой? Или не мог подумать, что он, Монтаг Моргассон, может оказаться в западне? Потому, что боясь самой смерти… он ею и стал?***
Обещая осмыслить всё это в будущем, Джулиан стоял перед закрытой палаткой как перед выбором с неопределенными последствиями. Не таким, где ему давалось возможность уйти или зайти, завершив на этом дело. А тем, каким инструментом лучше всего и менее болезненно перерезать кость. Учитывая, как предательски тряслись руки. И мысли распадались, не желая собираться в одну. Про серьезное ранение он слышал от других, пока собирал инструменты и мчался к палатке. Так Девораку только предстояло увидеть Его, израненного, ослабленного. Глубокий вдох через сжатые зубы. Пальцы крепче обхватили ручки сумки. Потянувшись ко входу с целью отдернуть ткань и зайти внутрь, он был отдернут скромным вопросом: — Уверены, что справитесь? — спросил малой из отряда Моргассона, стоявший у входа вместо того, чтобы слагать новую легенду о своем полководце. — Можете на меня рассчитывать.