По нотам

Между строк

Louis Garrel, Grégoire Leprince-Ringuet – J'ai cru entendre – Ты снова здесь? Вопрос прозвучал грубо, но Виктор не сумел сдержаться, когда увидел её, склонившуюся над записями. Ручка в тонких пальцах порхала над листом, губы едва заметно двигались, надиктовывая слова, а упрямая прядь то и дело выскальзывала из-за уха и спадала на лицо. – Виктор Павлович! Маруся всегда удивительно чётко выговаривала каждую буковку, не проглатывала звуки и ни разу, даже в спешке, не позволила себе фамильярно обратиться к нему «Виктор Палыч», как обычно делали все вокруг. Увы, её вежливость на том и заканчивалась, потому что из раза в раз Маруся в длинный обеденный перерыв появлялась у Виктора в кабинете. Она никогда не тратила времени зря и строчила статьи для журнала, где подрабатывала. Аккуратным почерком она заполняла лист, чиркала строки, чтобы затем начисто перепечатать в планшет. Никогда не просила Виктора прочитать и оценить, не спрашивала совета. Она приносила самодельную выпечку к его картонному стаканчику кофе и молча работала, пока Виктор ел, подпирая плечом стену. Не единожды он велел ей не приходить, требовал вернуть запасной ключ и беспардонно указывал на дверь, но Маруся лишь улыбалась и заправляла за ухо прядь. «Сегодня круассаны с шоколадно-ореховой начинкой», – говорила она и возвращалась к исписанному листу, будто Виктор вовсе её не интересовал. Так она его бойкотировала. Бунтовала против его решения, а он дышать не мог, только глядя на неё за работой. Воздушная, улыбчивая, Маруся носила летящие платья и тяжёлые берцы на шнуровке. Дамской сумочке предпочитала маленький рюкзачок и не изменяла естественному макияжу. Румяна на щеках делали её вечно смущённой, но Виктор прекрасно усвоил, что застать Марусю врасплох крайне сложно. Она знала, чего хотела, и напевно повторяла: «Я люблю тебя. Я люблю тебя, Витя». Её глаза смеялись от его растерянности, они лучились светом, которого он не заслуживал. Но она так не считала. – Снова будешь ругаться? Маруся отложила ручку и подпёрла щёку кулаком, смотрела со снисходительной усталостью. Виктор с сожалением признавал, что счастлив быть объектом её внимания. От Марусиного взгляда хотелось рухнуть на колени и в порыве экстаза читать стихи, или уткнуться в покрытые шелковистым подолом колени и рыдать. Она была невыносимая. От неё становилось тесно в груди. – Я старше тебя на пятнадцать лет. Когда они оба просто знали этот факт, он не представлялся таким ужасным, но произнесённый вслух он будто проложил между ними пропасть. Так показалось Виктору, но Маруся не колебалась. Её звонкий смех заставил его опустить голову и уставиться на носки собственных ботинок. – Мне двадцать три, и я уже кое-что смыслю в жизни, если вдруг ты переживаешь, что совратил меня. – Я вдовец. – Но не убийца ведь? – Ты так уверена? Она всегда смягчалась, когда речь заходила о его прошлом, вот и сейчас подошла ближе, скопировала позу, прислоняясь к стене, и склонила голову набок, настойчиво перехватила взгляд. – Тебе, правда, очень нравится страдать? Иногда и Виктору так казалось, пока Маруся не оказывалась в его руках, пока её губы не раскрывались навстречу. Трогательная и глубокая, она щебетала о смыслах и образах в творчестве Достоевского, а Виктора слушала взахлёб – с таким вниманием и пытливостью, словно книгу читала или смотрела фильм. Марусю не волновало «до» и не страшило «после». Она хотела – «сейчас». Хотела его, Виктора. «Мне с тобой интересно», – наивно заявляла она, когда они расставались у её подъезда после двух часов непрерывной беседы. «Мне с тобой хорошо», – шептала она, уткнувшись лбом в его плечо, взмокшая и разгорячённая после любовных ласк. «Я люблю тебя», – раскинув руки в стороны, вопила она, как дурочка, когда он привёз её на озеро в свой День рождения. – Мне нужно только твоё тело. Виктор никогда с ней не церемонился, и она утверждала, что любит его и за это. – Да пожалуйста! – Маруся дёрнула плечом и ухмыльнулась – напугал, мол, боюсь-боюсь. – Вот это всё… – ложь встала у Виктора поперёк горла, но он заставил себя продолжить: – …мне не нужно. Маруся закусила губу и мягко коснулась кончиками пальцев кожи над воротом свитера, вздохнула. – А «это всё» идёт в комплекте с моим телом. Ты боишься? Не хочешь слышать? Но я буду повторять снова и снова. Я люблю тебя. И мне на всё плевать. Я люблю тебя – так есть сегодня и будет завтра. Можешь ненавидеть себя сколько угодно, это не изменит того, что я тебя… Он не мог её слушать – не мог её выносить. И без неё он тоже не мог. Её губы на вкус были точно, как непроизнесённое слово: невыносимо горькие и блаженно сладкие.