море волнуется

море волнуется на раз-два-три. решение он принимает на раз-два, и три десятка лет его прекрасной — спокойной — стидовской жизни остаются за спиной. раз-два-три — и с головой в омут. он знает, что в океане неспокойно. он не спит ночами, пытаясь сбежать из пестрого однообразия богоугодной жизни. море волнуется вечером накануне шторма, и стид не может спать. в океане вокруг — штиль, но содержимое его черепа и желудка переворачивается от качки и превращается в кашу. стид кому-то молится, взывает к своему разуму — потому что бог в каждом — и в ночи сквернословит на церковной латыни. море волнуется раз, и лезвие проскальзывает сквозь замечательную — как же жалко — белую ткань и, вспарывая белоснежные лоскуты, входит в плоть, задевая явно что-то важное. возможно, гордость. стиду прокалывают живот. стид думает, что, наверное, он слишком наивен. просто смешной мальчишка-переросток. смешной и жалкий. от боли, кажется, слепнет, а перед глазами скачет отделяющаяся от тела гусиная голова, гогочущая «жалкий». во рту не то приевшаяся соль, не то кровь, которая течет ядовитой киноварью. вот так вот и поступают с пиратами. на вкус — все равно одинаково. его только приняли как пирата и тут же предприняли попытку убить. горчит. чувство вины лежит на шее петлей и по случайности — затягивается. и по случайности все это и происходит. из-под ног выбивают опору, во рту невыносимая горечь. он пытается оттереть мылом кровь с рук и с лица, но начинает ею просто захлебываться. он пытается вымыть соль из волос и отмыть ее с тела, потому что от нее кожа натягивается так, что вот-вот лопнет, но соль затекает в глаза. на шее лежат чужие горячие руки и сквозь ослепительное счастье, которое как отраженное солнце, стид чувствует, что задыхается — петля все еще давит ему под челюстью. когда море волнуется раз, стид думает, что это все его крайняя степень сумасшествия. начиная награбленным цветочком и заканчивая черной бородой без бороды. он теряет несколько дней на адову лихорадку, думая, что лучше бы умер. все после кажется ему бредом, так и не прошедшим помутнением сознания. возможно, что-то в его разуме вышло из строя. возможно, эд ему просто привиделся. возможно, ему просто привиделось, что кто-то так же заинтересован всякими аристократическими штучками. просто привиделось, что кто-то вдруг принял его просто потому, что он — это он. но эдвард тич оказывается настоящим, и после этого стид наконец-то уверенно встает на ноги, придерживаясь за недавнее ранение. стид чувствует, что палуба под ногами ощущается как земля. он думает — дом. если море волнуется раз, то стид знает — семья. даже когда его прикалывают к мачте, как какое-нибудь чудное насекомое, он не боится, он — знает. он, наконец, поступил правильно. он раскусил наебалово, как концепцию. он знает, что эд хороший человек. тот говорит стиду, что это не так. но стид-то знает, что черная борода слишком хорош в наебалове. еще не до конца затянувшаяся рана снова открыта, стид ловит ртом воздух как рыба. возможно, проблема в самом стиде боннете. возможно, на самом деле он — самый ужасный человек на свете. стид жмурится и видит перед глазами только красную пелену. море волнуется два, и стид понимает, что он разучился ходить. чем больше он проводил на берегу, тем сильнее понимал — он просто не может. вообще ничего не может. отсутствие качки качало похлеще самого жуткого шторма. он дышал и морщился. воздух был пресный. рожденный ползать не может ходить. вот и стид ползал. он вышагивал по песку берега, смотрел в сторону океана и морщившись осознавал — его там не ждут. он последовал за своим маяком, а в итоге — напоролся на скалы. разбился в самые щепки. он закрывает глаза и видит только сизые волны волос. ночью его руки скользят по простыням и ему вспоминается, как он убирал эти волосы в аккуратную прическу. он хотел выпутаться из этого узла вины, но в итоге только связал новых. все у тебя, стид, из рук вон плохо. все у тебя, стид, через жопу. стида коробит от того, что он никак не попрощался. он просыпается среди ночи и чувствует, как эти слова выташнивает у него из горла. с другой стороны, может это и к лучшему. значит, он хотел вернуться. значит, он не такой уж и плохой человек. да, конечно. он всегда хотел вернуться. прощания звучат неприятно. молчание звучит омерзительно. и стид проводил в тишине долгие дни, иногда слыша, как его по имени звал эд. когда море волнуется два, морская соль оседает на лице вместе со слезами, и стид думает, что он чем-то похож с ним. с морем. он думает, что в том поцелуе было что-то от христа и иуды. хотя, если честно. он в бога-то не особо и верит. только прекрасно осознает, что стид боннет — ебучий предатель. только ему за это еще никто и не платил — он сделал все за идею. он продал, нахуй, свою свободу. дважды. сначала в попытке сохранить свою жизнь — но тогда они сошли на сушу вместе с эдом. а потом стид зачем-то решил удержаться на берегу с фантомом своей семьи — тогда он сам себя пырнул ножом спину. и всему цена — свобода. цена попытки — его единственная жизнь и единственный шанс на счастье. волны разбивались о берег красноклювыми чайками. он пытался поймать то ощущение и вдыхал так глубоко и часто, что голова шла кругом. он вскидывал в стороны руки и был почти распят, прямо тут, на берегу, на который его выкинуло мертвым китом. он надеялся, что соленая вода смоет кровь с его рук. но красные пятна лишь расползались все шире. запах соли забивался в ноздри как табак, и хотелось плакать. если море волнуется два, то он заслужил. он сполна заслужил все, что происходило в его жизни. хотелось бы начать все по-новой. и стид снова выходит в море — теперь без всего абсолютно. он умер — теперь точно и не по ошибке. умер совсем. умер здесь, на берегу, и теперь ему остается только уйти по воде навсегда. и там уже как пойдет. либо он пройдет весь океан, либо пойдет на дно. ему придется умереть здесь, не на берегу, здесь — в море. и чайки, пролетая над головой брызгами соленой пены, кричали «малыш боннет умер, малыш боннет умер», и их смех раздавался в ушах звоном отражающихся от воды тяжелых солнечных лучей. малыш боннет мертв, стид боннет — тоже, и он теперь совсем не знает, что от него вообще осталось. знает только, что свобода на вкус горчит. горчит, до сведенных скул и слез. свобода, вот она — лежит на ладони. но от того, насколько она горькая, хотелось блевать. стид думает, что наконец сделал хоть какие-то выводы. почти смеется, потому что почти берет на абордаж свой собственный корабль, вылезая из шлюпки. его ждут. да, его точно заметили. он в этом уверен, он столько времени потратил на поиск своей «мести». он переваливается через край и у горла возникает клинок — капитан… на борту, — железо голоса режет слух, горячее лезвие кинжала плавит глотку. это все действительно выглядит как один большой приступ безумия. один кошмарно долгий сон. из тех, которые снились ему под боком у мэри. жизнь одна, но по бумагам у стида было их как минимум две. он видит черные глаза эда, которого не ожидал увидеть прямо здесь и сейчас. эд же говорил — китай. далекий несбыточный китай. как и вся жизнь, которую стид так желал — далекая и несбыточная. но эд стоит по другую сторону палубы и в его взгляде — шторм. стид видит, как чужое лицо перекашивает от злости. и знает — стид боннет, наконец, твердо стоит на ногах. он смотрит эду в глаза, и море волнуется три.