Калейдоскоп

***

      Маринетт вздрагивает от каждого шороха. Она внимательно оглядывается по сторонам, но вокруг — сплошной туман, чёрный, густой, перекрывающий любые попытки позвать на помощь. Зато в нём есть один-единственный плюс: на таком фоне белую высокую фигуру можно заметить моментально.       Маринетт не знает, спит она, бодрствует или бредит. Мир дрожит, окутывает её вязкой темнотой и хохочет где-то на обрывках сознания. Завывает протяжный ветер, хлещет дождь. Тугие струи бьют по лицу, затекают под футболку — та давным-давно прилипла к телу.       Неприятный холод, однако, совсем не заботит Маринетт. Главное одно — не попасться.       Сбоку раздаётся слишком громкий хруст ветки.       Маринетт резко разворачивается в ту сторону и встаёт в боевую стойку. Внимательно вглядывается в сизые очертания окружающего леса. Никого. Наверное, ей послышалось.       Она оборачивается обратно и — вскрикивает от ужаса!       Прямо перед ней словно из пустоты материализовался Кот. Не Нуар — Белый-Белый Кот, с синющими глазами и наглой, но обречённой ухмылкой. Её давний ночной кошмар. Её боль и её погибель — во снах уж точно.       Зато теперь Маринетт понимает, что она спит. Потому что она стёрла, стёрла — стёрла! — то треклятое будущее, где её напарника по неведомым причинам акуманизировали. Вот только жаль, что это можно назвать лишь малым утешением.       — Вот ты и попалась, Моя Леди, — сладко мурлычет Кот Блан, надвигаясь на Маринетт.       Она отшатывается, хочет убежать. Однако Кот резко хватает её за запястье и притягивает к себе. Слишком больно, слишком близко, слишком… много этих «слишком».       Он такой холодный. Как статуя — как мертвец.       — Отпусти меня, — умоляет Маринетт, но её голос срывается до еле слышного шёпота.       Белый Кот хохочет. Голубые глаза ледяной сталью вгрызаются прямо в душу. Маринетт хочет отвести взгляд, вот только не может: Кот словно парализовал всё тело сильной мощной хваткой.       — Никогда, Моя Леди.       Он везде. Окутывает, сжимает, кусает. Смотрит так пристально — и в то же время так больно, что хочется кричать.       — Мы умрём вместе, — обещает он, сжимая тонкие хрупкие плечи когтистыми лапами.       Его дыхание напоминает смерть. Маринетт чувствует себя разрушенной луной над затопленным миром — унылое безграничное безмолвие.       Холод в душе. Холод во всём теле.       Дождь продолжает барабанить по листьям, по веткам, продолжает яростно жечь кожу.       Когти до боли впиваются в её плечи. Маринетт пытается вырваться; она явственно ощущает металлический привкус крови на языке. Видимо, прокусила щеку.       — Отпусти… — шепчет она. — Я не твоя Леди. Твоя Леди осталась в твоём мире.       Это правда, правда, правда. Она исцелила их мир, спасла всех. Изменила, чёрт побери, будущее для целой планеты, для миллиардов людей!       Почему же тогда Белый Кот продолжает являться ей в кошмарах?..       — Нет, — ухмыляется Блан. — Тот мир — единственно верный. Это ты — фальшивка. И я найду тебя, везде, всегда. Я найду тебя, и мы умрём вместе. Как и должно быть.       Она яростно вырывается.       — Нет!       Нет, нет, нет!..       Маринетт с усилием вырывается из цепких объятий сна и выскакивает из палатки с криком, застрявшим в горле, словно настырная кость.       Она дрожит. Обнимает себя за плечи и понимает, что на улице и в самом деле идёт дождь. Он просто навеял этот кошмар. Вот и всё. Всё дело в дожде.       Маринетт лихорадочно осматривает палаточный лагерь. И зачем только она согласилась пойти в поход вместе со всем остальным классом? Лучше бы осталась в городе. Правильно сделали Хлоя, Натаниэль и Сабрина — нечего тут было торчать, собирать кошмары под каждым деревом.       Она не замечает, как усиливается дождь. Кажется, так даже лучше. Он смоет отвратительные ощущения дурацкого сна, уничтожит боль, притаившуюся в душе, и…       — Маринетт?       Сердце её замирает. Гулко дрогнув, оно словно проваливается в пропасть.       Знакомый голос из кошмара до боли бьёт по ушам.       Она резко оборачивается…       …и облегчённо выдыхает.       На неё обеспокоенно смотрит Адриан — обычный Адриан с зелёными глазами и потемневшими от дождя блондинистыми волосами. На плечах — длинный плащ-дождевик коричневого цвета. Прямая противоположность её сну.       — Ты в порядке?       Он взволнован, но это и понятно.       Маринетт старается безмятежно улыбнуться ему. Как хорошо, что из-за дождя не видно слёз.       — Х-хорошая сегодня ночка, не правда ли? — запинаясь, спрашивает она.       Однако взгляд Адриана пронзает Маринетт насквозь, и она понимает: ей его не провести.       Адриан раскрывает над её головой невесть откуда взявшийся зонтик. Он так близко, такой тёплый — не то что Кот Блан из её недавнего кошмара. Маринетт чувствует жар его тела даже через плащ.       Он берёт её за руку, и Маринетт судорожно выдыхает, чувствуя тепло мужской ладони.       По спине пробегают мурашки.       — Ты вся холодная, — сокрушается Адриан. — И дрожишь. Пойдём-ка.       Она покорно позволяет ему увести себя в его палатку. Всё равно они одноместные. И если Маринетт успеет убраться в свою до того, как проснётся Алья, никто ничего не заметит.       В палатке Адриан скидывает свой плащ в угол, находит в рюкзаке полотенце и принимается растирать плечи Маринетт, чтобы хоть как-то помочь ей согреться. Только сейчас она вдруг понимает, как сильно замёрзла.       — Зачем ты выскочила в такой дождь? — сокрушается Адриан. — Глупая.       Маринетт пытается вывернуться из его хватки — такой вдруг сильной и до боли знакомой. Не хватает только когтей.       — Я не глупая, — бормочет она. — Отпусти.       Но Адриан, конечно же, не слышит её.       — Тебе опять приснился кошмар?       Взгляд его зелёных глаз слишком пристальный, слишком внимательный. Слишком тёплый, слишком обеспокоенный и… снова эти дурацкие «слишком».       Маринетт хмурится.       — С чего ты взял?       — Алья рассказывала, что ты в последнее время плохо спишь по ночам. Из-за кошмаров.       Понятно. Алья, значит. Маринетт её по головке не погладит за болтовню, это уж точно. Вздумала тут болтать.       — Такое у всех бывает… — она вскидывает на Адриана голову, сталкивается с ним взглядами и уже не так уверенно заканчивает фразу: — Н-не так ли?       — Но не недели подряд.       — Это не твоё дело.       Она отводит взгляд. Хочется уйти, спрятаться в своей палатке, закрыться от всего мира. И от странного Адриана, который вдруг проявляет по отношению к ней такую неожиданную заботу. Разве он не должен думать о Кагами? Разве они не встречаются? Впрочем, какое ей-то дело, это же было так давно.       На сердце вдруг становится больно. Как будто голубые глаза всё же смогли вонзиться копьём под рёбра.       Вот только глаза напротив — зелёные. И безгранично заботливые.       Маринетт не выдерживает; она поспешно отворачивается, но рыдания прорываются наружу.       Всё-таки не стоило им раскрываться. Ни к чему хорошему это не привело: вон, ей теперь каждую ночь снится Кот Блан. Как извечное напоминание о возможно совершённой ошибке… Зачем, вот зачем она поддалась на уговоры этого невозможного котяры? Зачем поддалась искушению и вместе с ним скинула трансформацию — только чтобы через секунду в ужасе превратиться обратно и скрыться, убежать. А потом не отвечать на звонки, не ходить на патрули. Вообще не видеться, не общаться.       А всё потому, что…       «Наша любовь уничтожила этот мир, Моя Леди».       Они не должны сближаться. Нет, нет и нет. Маринетт не переживёт, если однажды проснётся и увидит пустой взгляд голубых глаз, мечтающих её уничтожить.       Она даже просила оставить её в покое. Умоляла. Говорила, что он ей никто, что он ей не нужен — как и она ему. Что всё это такая ерунда, и если Алья проболталась о чувствах Маринетт к Адриану, то всё это осталось в далёком прошлом. Но Кот Нуар — Адриан Агрест — упрямо продолжал следовать за ней тенью. Поможет, поддержит, утешит — и с печальной улыбкой сделает шаг назад, чтобы в следующий раз снова вовремя подставить свою надёжную руку.       Маринетт пыталась разрушить их связь, а Адриан — наоборот — прилагал все усилия, чтобы её восстановить. Она не понимала, зачем. Он должен был её ненавидеть… за всё, что она умудрилась наворотить до и после раскрытия. Однако Адриан медленно, но верно продолжал своё упрямое дело.       Как и сейчас.       Адриан мягко обнимает её за плечи, усаживает на спальник и укутывает в плед — пушистый, лёгкий, но такой тёплый-тёплый. И пахнет он совсем как Адриан. Чем-то горьким, но приятным.       — Ты можешь рассказать мне, — просит он. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне всё, Жучок.       Маринетт вздрагивает, как от удара. Она поднимает на Адриана голову, взгляд её темнеет, а на душе разгорается злость напополам с ностальгией.       — Не надо. Пожалуйста, не надо этого.       — Извини, — тяжёлый вздох. — Но ты однажды сказала, что тебе всё же нравится это обращение, и…       — Это не важно. Это всё не важно.       Маринетт опускает голову, вонзается пальцами в мокрые волосы.       Всё и в самом деле было не так важно, как её ужас — постоянный, непрекращающийся ужас, который накрывает её с головой всякий раз, когда она видит Кота Нуара. Адриана. Вспоминает голубой взгляд живого мертвеца. Доказательство того, что их любовь уничтожила весь мир.       Им нельзя. Нельзя быть вместе.       Нельзя, нельзя, нельзя — она как мантра повторяет это слово.       Бражник догадается, доберётся до него через неё — и наоборот, как и было однажды. Ну и что, что она стёрла это будущее. Оно вполне может наступить вновь.       Именно поэтому она должна избегать Адриана. Обязана. Ради него самого.       Погрузившись в отчаянные мысли, Маринетт не замечает, как Адриан осторожно притягивает её в свои объятья, как сжимает хрупкие плечи. Вот только сейчас его пальцы не царапают кожу. Они мягко, так нежно-нежно гладят её руки, спину, обводят острые лопатки, ласкают кожу — приносят тепло, спокойствие, а не боль.       Маринетт сжимается и горько плачет на груди Адриана.       Лёд сковывает её по рукам и ногам.       — Это невыносимо, — сквозь слёзы шепчет она. — Ты должен выгнать меня. У тебя есть Кагами. Зачем тебе я?       — Только ты мне и нужна, Багибу, — мурлычет он ей в голову, словно пытаясь успокоить. — Мы не встречаемся с Кагами, и никогда не встречались, если тебе так важно знать.       Маринетт хочет что-то сказать, а потом качает головой.       Это всё совсем не важно.       Хотя на сердце, если честно, чуточку теплеет.       — Мне холодно, — хрипит она и не узнает собственный голос. — Мне так холодно.       Он укладывает её в спальник, рядом с собой, укутывает в плед и снова принимает растирать плечи, руки и тонкие пальцы.       — Боже, почему ты такая холодная? — Адриан дышит на её ладошки, пытаясь согреть в своих, таких больших и тёплых. — Зачем ты вышла под дождь? Глупая.       — Я… не специально.       Он знает, что это так. Он видел, как она просыпалась от кошмаров и металась по комнате как сумасшедшая. Он всегда оставался рядом, у окна, хоть Маринетт и не знала об этом — ждал, когда она успокоится и снова забудется тревожным сном. И всякий раз Адриану хотелось оказаться рядом, чтобы утешить. И всякий раз опасался тревожить её покой.       Зато теперь он может её успокоить. Приласкать. И от этого становится чуточку легче на душе. Чувствуя, как тонкие холодные пальцы цепляются за его плечи, Адриан наконец понимает, что всё же нужен ей. Как и она ему. Осталось только убедить в этом его упрямицу.       Маринетт вздрагивает, когда он осторожно целует её. В голове: тысяча мыслей и одновременно ни одной; по-хорошему ей следует бы прекратить всё, но что-то внутри командует довериться, потянуться навстречу долгожданному теплу. И Маринетт покоряется этому чувству. И отвечает ему.       Адриан считает это хорошим знаком и осмеливается углубить поцелуй; девичьи пальцы вонзаются в его плечи, сжимают ткань футболки, но если ей так легче — пусть. Его леди можно всё.       Маринетт дрожит маленькой перепуганной птичкой в руках Адриана; крупная дрожь колотит её, хотя вряд ли это из-за лихорадки. Её душа скована льдом, и сейчас он стремится раскрошиться в ничто. Это больно, от этого сводит скулы. Но тепло объятий любимого — конечно же, любимого — человека и ласковый шёпот в ухо заставляют лёд ломаться всё быстрее, всё стремительнее.       — Мне холодно, — жалуется она, с болью глядя на него.       — Я согрею тебя, — обещает он и целует со всем жаром, всей любовью, на какую только способна его душа. А петь о любви к ней он готов веками.       Чуть позже взойдёт солнце, умоет тёплыми лучами отсыревшее из-за дождя небо. Развеет тоску и разгонит тяжёлые тучи. Чуть позже Маринетт откроет глаза и, глядя на мирно спящего Адриана под боком, вместо того, чтобы с болью вспоминать ночные кошмары, улыбнётся и поцелует своего Котёнка в лоб. И скажет спасибо за ночь без ужасов, за тепло, подаренное безвозмездно.       Чуть позже взойдёт солнце, и они смогут поговорить о том, что так тщательно скрывали друг от друга. Смогут объясниться и, наконец, помириться.       Это случится чуть позже, наутро.       А пока — Маринетт готова задыхаться, лишь бы избавиться от сковывающего её льда; подаваясь навстречу, умирать и воскресать миллионы раз, и видеть только зелёные глаза напротив — ярко-зелёные, всепрощающие и безумно обжигающие в вихре страсти и упоительно-медленного движения, пронзающего её насквозь.