Самое сложное – поверить

      Небольшую комнату озарил яркий свет всплывшего на экране телевизора конца матча. Большие черные буквы на белом фоне вывели имя победителя.       – Снова ты победил, – разочарованно выдохнул прильнувший спиной к краю твёрдого дивана Гон.       Вот уже пару часов играя в захваченную Киллуа из дома приставку, парни безуспешно пытались соревноваться друг с другом на равных. Получалось плохо. Джойстик в руках Гона то и дело норовил то выпасть, то подставить вместо нужной клавиши совсем другую, которой и вообще не должно было там находиться, а то и попросту вновь поставить игру на паузу случайным нажатием. И каждый раз после этой паузы ловкие пальцы прирожденного геймера заканчивали бой в считанные секунды. Гон злился, но азарт и рвение к победе, иногда приносили свои плоды – итоговый счет игрового вечера составил 17:4. Значит целых четыре раза ему таки удалось выиграть.       Киллуа, щелкая кнопками, включил матч-реванш, и Гон, услышав успевшую приесться мелодию, протяжно простонал, запрокидывая голову на мягкую обивку сидения дивана и выпуская из рук влажный джойстик.       – Не хочу больше! – недовольно выдал он, устало выглядывая искрящиеся довольным превосходством голубые глаза сверху.       – Не думал, что ты так скоро сдашься, – укор друга показался необоснованным. Все же они вот уже битый час не отходили от телевизора.       – Но мы сыграли двадцать игр!       – Двадцать одну.       – Тем более!       Блондин недовольно цокнул, но затем, парой точных движений попав по своему компьютерному врагу, вновь вывел бой к победе.       – 18:4, – озвучил он, нажимая крестик закрытия.       – Нечестно. Я даже к джойстику не притрагивался, – пробубнил возражение проигравший.       Но проигравших не слушают. Так говорил Киллуа. А потому поднявшийся с пола парень без лишних слов направился в кухню их съемной кварты. Уговор – есть уговор. Проигравший моет посуду. И пусть его поражение было известно с самого начала, Гон возражать не стал. Завтра утром они с Киллуа должны были разойтись на время. Заниматься своими делами. У Золдиков намечался невероятно важный семейный съезд, повод которого Киллуа так Гону и не рассказал, но который невозможно было пропустить. Сам же Гон собирался проведать тетю с бабушкой, привести им сувениры с большого мира и может быть… уговорить их съездить в ближайший порт? Помнится, бабушка всегда мечтала о дальнем плавании.       В крохотной кухоньке посреди глухой ночи включился свет, следом зашумела вода и послышалось бряканье посуды.       – Ты как слон в посудной лавке, – отозвался появившийся на пороге в одном нижнем белье беловолосый.       – А сам то. Это из-за тебя нам пришлось носиться по всему городу и искать такую же кружку, что ты разбил.       Пристыженный недавним происшествием Золдик ярко раскраснелся, вздергивая вверх свой острый нос и недовольно поджимая губы. Не любил он, когда о его проколах напоминали. Но вот и нечего было лезть под руку со своими комментариями!       – Я в душ, – поборов растекшееся по телу смущение отозвался отстранившийся от стены Кил.       – Ага.       С того момента, как хлопнула скрипящая дверь ванной, Гон остался на кухне один. Густая мыльная пена стекала по стеклянным темным тарелкам в раковину, кружилась в водовороте и убегала в крохотный для глубокой раковины слив. Многих людей раздражало мыть посуду. Например, Киллуа прежде чем подойти к раковине множество раз многострадально вздыхал, затем раздраженно брался за обыденное дело и, прежде чем закончить, гремел несчастной посудой так, что удивительно было, как за весь месяц совместного проживания он только в предпоследний день расколол несчастную кружку. Гон же совсем и не против был подставить свои руки под теплую струю воды и отмывать с поверхности кастрюль и тарелок прилипшие остатки еды. Ему даже приносило это эстетическое удовольствие – вот была грязная посуда, и следом раз и сверкает в лучах солнца даже. Красиво.       В душе включилась вода, и напор кухонного крана стал тише.       Они здорово провели прошедший месяц. Иногда жизненно необходимо было, забывшись, почувствовать себя обычными подростками без всех опасных работ и заданий, что открывала лицензия охотника. Этот прекрасный и насыщенный месяц они с Киллуа подрабатывали в парке развлечений. Ничего сложного – в один день пристегиваешь людей на американской горке, в другой следишь за колесом обозрения, а в третий, если повезет, поставят на карусель с кружащимися поняшками, и весь день вокруг будут бегать маленькие смеющиеся ребятишки. Для Киллуа последнее было настоящей каторгой, а Гону нравилось.       Вымытая тарелка пристроилась на расстеленном полотенце сбоку раковины, и вдруг из крана полилась горячая вода – явно что Киллуа подстраивал душ под себя. Гон наскоро ополоснул пару кружек, не тревожа друга, и оставил кран открытым.       Из распахнутого настежь окна задул ветерок впервые за долгое время принося в тесную квартиру прохладу. Эта неожиданная прохлада так же послужила напоминанием о конечности всего хорошего. Летние каникулы для обычных подростков клонились к завершению, осень, с каждым днем набирая обороты, наступала лету на пятки, и совсем скоро парк аттракционов должен был опустеть. Водные горки закрыться, а заполненные палатками с быстрой едой улочки проредиться. Этот бесконечный круговорот жизни навевал несвойственную Гону хандру, и, увлекшись созерцанием далекой светящейся вывески парка, он мотнул головой. Они с Киллуа договорись встретиться через пару месяцев вновь, а на следующий год подработать в этом светящемся радужными огнями парке снова. Но как бы то ни было… грусть прощания неуклонно навевала философские мысли о бесконечном колесе времени, в котором хотелось успеть столько всего!       – Эй, ты мыться идешь? – вырывая Гона из раздумий, спросил выглянувший из-за двери друг. – Ты еще посуду не домыл что ли? – нахмурился он, подходя к льющемуся крану. – Кран закрывать не учили? – крутанул он два винтика, и Гон только улыбнулся, решая не раскрывать свой маленький секрет. Нечего Киллуа было знать, что он о нем беспокоился.       – Какой же ты вредный, – проскальзывая в зал, протянул парень, как в его сторону полетело сорвавшееся с влажных волос полотенце.       – Давай иди уже! А то ныть завтра будешь, что вставать рано.       А вот тут Киллуа был несомненно прав. Девять утра – это неимоверно рано. Не зря же они весь месяц во вторую смену проработали. Если бы Гону приходилось каждый день просыпаться с восходом солнца, то никакой бы меланхолии покидая это место он бы не испытывал.       Друг знал его предельно хорошо. Иногда казалось даже слишком. Вот, например, поставил же Кил, несмотря на весь его гонор, перед разложенным диваном стакан теплой воды, пока Гон мылся.       Такой простой ритуал, как пара глотков теплой воды, помогал Гону заснуть. Не сказать правда, чтобы он мучился бессонницами или чем-то вроде того, но каждый день перед сном грел на плите кастрюльку. Даже в самую жару. Даже, когда ложился спать под вентилятором.       Так и в крайнюю ночь в этом городе Гон поблагодарил друга за заботу, да отпив сразу половину пузатого стакана, опустился на тот край дивана, что был у прохода. Киллуа, укрываясь тонкой простынкой, свернулся рядом. В этой квартире не было других спальных мест, да и не особенно то они были им и нужны. Если никто не чувствует стеснения лежа рядом, так зачем еще что-то выдумывать?       – Спокойной ночи, – проговорил устроившийся Гон, и сбоку раздалось негромкое поддакивание.       Ночь, раскинув свои прохладные объятья, бежала вслед за тикающими над диваном часами вперед, а сна ни в одном глазу так и не появилось. Гон, крутясь с одного бока на другой, то и дело переворачивал подушку, ища хоть сколько-то удобную позу, но взамен приближающегося ночного успокоения чувствовал лишь, как лежащий рядом так же бесконечно вертится на своей части постели. Будто бы в последний день в этом городе накатившая бессонница не хотела отпускать двух лучших друзей с его улиц спокойно, желая, может, задержать их вместе еще хоть на немного дольше отведенного времени.       Считание до ста не помогало, как не помогал и уговор самим с собой заснуть после определённого действия. Радуга, представляемая отдельно по каждому цвету, составившись в полную картинку, так же не прибавила ни капли к желанию провалиться в сон. Звуки дороги и шум вентилятора рядом, успокаивали, но должного эффекта совсем не оказывали. И в целом, к тому времени, как острая коленка Киллуа прилетела в бок, Гон перепробовал уже все известные ему способы приблизить наступление сна.       – Тоже не спится? – в темноту ночи проговорил он совсем негромко, и после этих слов в широкую его спину уткнулся влажный от непросушенной беловолосой челки лоб.       – Нет, – так же шепотом ответил Киллуа.       – Не стоило может пытаться лечь спать раньше обычного? – предположил Гон, как почувствовал на своей талии чужую опустившуюся сверху ладонь.       Это странное, необычное действие отдалось в груди волнением, а тело будто парализовала в миг пробудившаяся обескураженность. На повороте затрещал старенький пропеллер вентилятора, и Киллуа, не найдя сопротивления, прижался к разошедшейся в последние годы спине друга сильнее. Уткнулся носом в обнаженную шею и глубоко втянул в себя воздух.       – Эй…– просунутая меж любопытным носом и шеей ладонь отгородила чувствительную железу, стыдливо ее пряча. Она еще никак не пахла. На ней еще никто не ставил свою метку. Что Киллуа хотел возле нее унюхать?       В возникшей тишине Гон залился краской, чувствуя, как взволнованно забилось в груди сердце. С минуту они лежали все так же, тесно прижавшись друг к другу, молча. И, наверное, это было самое смущающее из всего, что делали они до этого вместе. Смущающее и… волнительно приятное. Эту неожиданную теплоту, возникшую между ними, от чего-то совсем не хотелось сбивать неуместными вопросами. Может быть ее стоило только принять, а завтра утром и совсем позабыть об этом странном поведении, но… мыслям Гона не суждено было сбыться, ведь Киллуа все так же прижимаясь к его спине своей грудью, осторожно заговорил, едва ли не проглатывая половину слов:       – Гон, давай узнаем это вместе.       Сердце, пропустив удар, заколотилось, как бешенное. Гон тут же ощутил прилив жара. Его щеки загорелись так сильно, что даже прижатая к ним ладонь не могла унять разбежавшиеся по коже покалывания. Без каких-либо сомнений, придав голосу столь интимную интонацию, Киллуа предлагал узнать их вторичный пол, пробудить выработку феромонов и стать… полноценно взрослыми?       Нужно было что-то ответить, а пораженный предложением Гон так и застыл, не шевелясь. Он затаился, пытаясь унять окутавшие беспокойством мысли, и его молчание натолкнуло друга сделать совсем иные выводы. Влажная челка, отстранившись от широкой спины, исчезла, телесный контакт пропал, и громко скрипнул под движением старенький диван.       – Прости… – короткое слово отразилось от пустых стен. – Я не должен был этого предлагать.       Секунды, отсчитываемые громкими часами, понеслись вперед, сердце все так же бешено колотилось в груди, а в мутной голове мысли, путаясь, точно наушники в кармане, смятенно кружились от непонимания. Гон не знал, как могли они, оба еще невинные, помочь друг другу в этом? Ведь для активации половых гормонов и естественного запаха нужны были люди, что уже не были детьми. Как тогда они могли узнать это вместе?       Киллуа за спиной вновь двинулся, вытаскивая из-под бока Гона свое покрывало. Видимо лег дальше обычного, прижимаясь носом к стенке. В ином другом случае даже края простыни бы хватило укрыться на небольшом их диване.       – Забудь, – раздалось из-под накинутого на голову покрывала, когда Гон двинулся.       Он ведь и не думал поворачиваться, решив сослаться на простой Киллуа интерес, но в этом коротком «забудь» отразилось столько прикрытого безразличием отчаянья, что Гон не смог заставить себя проигнорировать его. Обернулся.       Съёжившись у самого края, коленями утыкаясь в стенку, друг выглядел до той степени уязвленно, что Гон, не особенно отдавая отчет в своих действиях, опустил руку на его плечо, прижимаясь со спины так, как делал это минутой раньше сам Киллуа. Острое плечо под пальцами дернулось, желая высвободиться, и хватка смуглых пальцев на белой простыне стала жестче.       Нет, теперь Гон уже не собирался отступать. Никогда прежде еще не был Киллуа рядом с ним столь уязвимым.       – Кил, – осторожно позвал друга парень. –Но… мы же оба еще не… взрослые. Я не могу сделать это с тобой, потому как сам ничего не чувствую и не источаю… Ты же знаешь, – Гон говорил шепотом, краснея и стесняясь своих слов. Раньше они с Киллуа не говорили никогда толком на подобные темы. Пару раз только друг шутил что-то на подобии: «Если кто-то из нас будет альфой, а другой омегой, давай встречаться», но всерьез Гон никогда не воспринимал его слова. Может быть зря, может быть стоило хотя бы на секунду задуматься, но явно что сейчас эти мысли все равно ничего не изменили бы – они попросту не могут поставить друг на друга пробуждающую метку, они оба еще дети.       Из-под простыни послышался тяжелый вздох, а затем Золдик, выныривая из своего убежища, вытащил из-под удерживающей руки свое плечо и облокотился спиной о стенку.       – Какой же ты невинный, Гон! – прищуривая сверкнувшие в темноте глаза, заговорил Киллуа бодро. Будто бы не лежал парой секунд раньше весь несчастный и понурый.       Он, ловко ухватывая смуглую руку за запястье, потянул Фрикса на себя, заставив того сесть. Приблизился к его шее и быстро, не дав и сообразить, укусил. Сильно.       – Ай! – Гон дернулся. – Что ты делаешь?       Плечо на стыке с шеей сильно тянуло, и укушенный обеспокоенно проверил пальцами отсутствие выступившей на коже крови. Ее не было. Облегченно выдохнув, он недовольно свел к переносице брови, кидая обиженный взгляд на друга, но тот лишь безразлично пожал плечами.       – Ты сам сказал, что мы не можем поставить друг на друге метку. Так чего боишься?       И правда, если довериться прописной истине, что гласит о возможности пробуждения гормонов только под воздействием контакта с впрыснутыми в кровь феромонами, то беспокоиться совершенно было не зачем. Вот только Гон все равно беспокоился. Испытывал неосознанный страх перед неизвестным, и под внимательным взглядом сверкающих голубых глаз ощущал себя дураком ничего о половом созревании не слышавшем. Но ведь он же слышал! И прекрасно знал, что до шестнадцати и думать о подобном не стоит – законом запрещено детей младше установленного возраста пробуждать.       – Ну ты конечно! – заметив раскрасневшееся до мочек ушей, смущенное лицо, выдохнул Киллуа. – И правда ничего не знаешь? – тише и осторожней уточнил он, когда пара карих, шоколадных глаз стыдливо метнулась в сторону окна.       Пристроенный напротив кровати вентилятор, вертясь, раздувал короткие темные волосы, и неосознанно Киллуа засмотрелся на стесненного их разговором друга. Не позволительно Гону, его лучшему другу, было выглядеть столь мило и нежно, будто точно девчонка какая перед ним сидит и смущается.       – Знаю, что взрослые могут пробудить, – заговорил объект разглядывания, и пару раз Киллуа моргнул, собирая воедино произнесенные им слова. А затем добродушно и широко улыбнулся, приближаясь, и проводя своей ладонью по горящим смуглым щекам.       – Мы тоже можем, – уверенно произнес он. – Не только взрослые могут пробудить. Просто нам нужно будет укусить друг друга одновременно в район железы. Можно даже кожу не прокусывать. При нажатии она начнет отдавать в тело сигналы, и в это время мы должны будем обменяться активирующими гормонами. В общем, поцеловаться, – на этом моменте Киллуа едва заметно стушевался, убирая с лица Гона прижатую к щеке руку. Но не успела та далеко отстраниться, как раскрасневшаяся щека сама прижалась к распахнутой ладони.       – Ты не хочешь меня целовать? – спросил, без малейшего стеснения, Фрикс, и теперь настала очередь Киллуа смущаться. – Знаешь, если ты хочешь, стать взрослым со мной, то поцелуй – куда менее интимная вещь, – проговорили блестящие в темноте облизанные губы, и Гон, перенимая инициативу в свои руки, подался вперед, нависая над Киллуа и заставляя того, избегая тесного контакта, опуститься спиной на отброшенную ранее простынку.       – Эээй…– стыдливо отведенные глаза, утянули вслед за собой шею в бок, открывая левую ее сторону взору чужих глаз. Киллуа сделал это не специально, и, почувствовав уткнувшийся в район железы нос, забрыкался, пытаясь выпутаться из нависающих объятий.       – Ты же знаешь, что после пробуждения у омег скоро наступает первая течка? – спросил негромко Гон.       Раньше он никогда не предавался мыслям, чтобы пробудить гормоны без взрослого. Думал, что сделает это, когда найдет свою любовь или почувствует, как в сказках, какой-то самый необыкновенный из всех запах. И ни под одно определение из представляемых картинок Киллуа не подходил. Гон не был влюблен в него, запаха он так же, как и от всех остальных, не чувствовал, и ровным счетом ничего более романтического их никогда не связывало, но… почему-то именно сейчас, нависая над лучшим другом, как над любимой девушкой, Гон был готов перед ним сдаться, в глубине души ощущая в его поступках и голосе мольбу.       – Знаю, – проговорил беловолосый, высвобождаясь из-под широкого тела. – Но я помогу тебе с этим, если нужно!       Темные густые брови на смуглом лице вновь нахмурились.       – С чего ты решил, что непременно я омега? Мне узи не делали, и я точно не знаю. Может быть омегой окажешься ты. Или ты точно знаешь, что альфа?       – Не точно, – пробубнил Золдик.       – Тогда с чего такая уверенность?       – Потому что из нас двоих ты больше на омегу походишь, – наконец, после непродолжительной паузы признался друг, и в него со всего размаху прилетела тяжелая перьевая подушка.       – Да пошел ты! – резко разозлившись, Гон поднялся с кровати и под испуганным взглядом голубых глаз промаршировал в кухню, где с грохотом пристроилась на плите чугунная наполненная водой кастрюля.       Так и не наступивший сон, как рукой сняло. Раздражение на друга вскипело быстрее поставленной на плиту воды, и, схватив со стола последнюю вафлю, Гон быстро заточил ее, зачерпывая из разогреваемой кастрюльки воду и жадно ее отпивая.       Сказать честно, ему непринципиально было кем являться, альфой или омегой. Понятно, что у омег проблем по жизни было больше, но как-то же все остальные с этим справлялись? Да и не обязательно было себе альфу искать. С девушками свободно могли общаться все мужчины независимо от их вторичного пола. Все могли иметь с ними детей, и не столь важным становилось то, кем природа распорядила родиться. Но самодовольные слова друга злили. Для омег течка и правда была большой проблемой, и, если уж так выпадет, что кто-то из них и окажется омегой, тогда проблемы должны будут начаться вскоре после обретения запаха и нюха. И вот это было уже не шуткой. У Гона и правда кроме Киллуа никого такого близкого не было. И значило это только одно – если они будут разного пола, то непременно станут парой. У них не останется другого выбора. Не зря природа сделала возможным пробуждение гормонов только от контакта с подобными же гормонами. Говорили, что первая течка – сложное испытание для организма омеги, и желательно, чтобы в это время он был не один. Потому взрослые и запретили нормативными актами пробуждать вторичный пол подростков до шестнадцати лет. Ведь пробуждение для омеги неминуемо ведет к близящийся течке.       Гон тяжело выдохнул и, забравшись на кухонный подоконник, достал из потайного места за цветком пачку сигарет. Они с Киллуа не курили. Так, иногда баловались, когда нервы шалили, но не больше. Подожжённая спичка подпалила край, и, откинувшись головой на стенку, Гон сделал затяжку. Киллуа не умел курить нормально. Втягивал едва ли только в рот едкого дыма и тут же кашлял. Не понимал, что если уж взялся курить, то кури хоть нормально.       За окном небо с почти черного на фоне сверкающих вывесок превратилось в темно-синее, которым становилось уже ближе к утру. Похоже, сегодня они безбожно пропустили такую важную перед дальней дорогой ночь. Ложиться спать смысла уже никакого не было. Да и Гон сомневался, что способен был сегодня уснуть. Слишком странная выдалась ночка.       – Ты куришь, – прозвучал со стороны дверного проема недовольный голос. – В комнате воняет.       Гон лениво и расфокусировано повернулся на звук и, глядя в голубые глаза, выдохнул прямо в кухню, окутывая пространство над крошечным столом дымом. Киллуа не любил запах сигарет. Всегда строго настрого запрещал курить дома, только выглядывая чуть ли не до пояса в окно. Потому сейчас он, вздернув верх нос, фыркнул, но не ушел, обыкновенно раздраженно хлопнув дверью.       – Надо же, остался, – констатировал, едко подмечая факт, Гон.       – Ну ладно тебе…– Киллуа припал плечом к холодильнику и смущенно добавил следом. – Прости.       – Прощаю, – Гон проговорил это слово легко, сам поражаясь, как просто оно ему далось. Вроде бы минуту назад только разгневанно доставал из пачки сигарету, а сейчас был спокоен.       Заурчала по трубам включенная соседями сверху вода, гулко разнося скрежет старой сантехники. Видимо, кто-то уже проснулся, собираясь на работу и встречая новый день.       Говорить что-то большее, лишь только для заполнения пустоты в кухне, совершенно не хотелось. Черный пепел обуглившейся сигареты Гон стряхнул за окно и засмотрелся в распахнутые створки. Все же курить ему не слишком то нравилось. Вот-вот все эти заигрывания с вредной привычкой обещали перерасти в постоянную пачку в кармане джинсов, и такого исхода Гон бы всем сердцем желал избежать.       Полупустая пачка, выглядывая синим своим боком из-за разноцветного горшка, предательски напомнила о том, что до нее в этом самом месте красовался красный бок предыдущей точно такой же. Значит, за то недолгое время, что прожили они с Киллуа бок о бок, почти единолично Гоном было выкурено две пачки. Много.       Задумавшись об этом, парень медленно потянулся к горшку, достал легкую упаковку и, затушив зажжённую в руке сигарету о железный край подоконника снаружи, смял синюю пачку. То был мимолетный порыв, скорее отражение захлестнувших эмоций. Смятая пачка раздраженно была выкинута в распахнутое окно и Киллуа, громко цокнув, покачал головой.       – Гон Фрикс мусорит, – начал было он, как резко был перебит:       – Мы выйдем через пару часов, я подниму.       Вообще-то для Гона подобное поведение было несвойственно. Он был ровно из тех людей, что, не найдя поблизости урны, положат мусор в карман, но ни за что не бросят где-нибудь по пути. Но сейчас, спрятав свое лицо в подтянутые к груди колени, Гон чувствовал, что сможет сорваться и закурить вновь. Ведь сложно удержаться, когда привлекательная гадость находится на расстоянии вытянутой руки. Легче сразу от нее избавиться, прежде чем потерять всякий контроль.       Вода в трубах бежать перестала, и треск сантехники утих. Вновь квартира наполнилась тишиной, разбиваемой лишь тиканьем стареньких часов над диваном в гостиной.       Омеги, альфы… Признаться честно, Гону всегда было невообразимо интересно узнать, как выглядит мир глазами, точнее ощущениями, взрослых. Все подростки поголовно, наверное, были помешаны на определении, и где-то в глубине души Гон завидовал тем, кто проходил процедуру определения в мед учреждении без пробуждения феромонов. Вот только определение без веских на то показаний врачи не делали. На то тоже были навешаны запреты. Вроде бы с появлением оборудования, способного определять вторичный пол, кто-то решил, что, если подростки будут точно знать кем они являются, то пробуждения среди альф начнутся намного раньше, чем наступление шестнадцатилетия. Потому и был введен запрет, и потому Гон, как и многие другие мальчишки его возраста, даже не думал о возможности обречь себя на полноценно взрослую жизнь столь рано.       Из открытого окна легонько дунул прохладный ветерок, и подставив под него свою влажную от духоты шею, Гон обернулся к притихшему в дверях другу.       Явно что Киллуа к разговору этому готовился. Явно что, ища способ пробудить гормоны двум непробужденным, Киллуа непременно думал о Гоне. Неужели он и правда хотел бы жить вместе, как пара, а не как друзья?       – Кил, для чего тебе становится взрослым? – наконец, спросил Гон прямо. И, наверное, это был не совсем тот вопрос, что беспокоил его сильнее всего, но непременно именно тот, с которого стоило начать.       – Просто интересно. – Беловолосая голова припала к стенке холодильника, и челка, сорвавшись с места, скрыла от любопытных взоров еще не научившиеся врать глаза.       – Когда людям просто интересно они предпочитают не рисковать, – возразил, перекидывая ноги через подоконник на улицу, Гон. – Садись рядом и давай рассказывай. А… и выключи свет.       Секундой после лампочки на кухне потухли, и две босые ноги, пройдя мимо стола, взобрались на подоконник. Киллуа, легко пристроившись между Гоном и злосчастным цветком с колкими листьями, копируя друга, перебросил ступни за окно, вляпываясь в оставшийся от пепла сигареты след.       Так, сидя наполовину в квартире и наполовину на улице, они оказались совсем близко друг к другу, прижимаясь плечами и перекинутыми за окно бедрами. И Гон, глядя за сверкающими меж стен домов фарами несущихся по проспекту машин, думал о том, что, наверное, полюбить Киллуа было не так уж сложно. Он уже его безгранично любил, и, черт его дери, почти уже был согласен реализовать предложенное, но не зря же так отчаянно друг желал узнать их пол именно сейчас, и любопытство в конце концов взяло верх.       – Это все из-за семьи? Вашего сбора, о котором ты не рассказываешь? – предположил Гон.       – Разве можно так просто предполагать?! – возмутился сидящий сбоку, легко пиная висящую в воздухе ногу.       – А разве теперь я не имею права спрашивать о подобном? Ты мне тут предложил помощь с течкой, если так случится. Имею право считать теперь, что твоя и моя семья вот-вот обещают стать нашей.       – С каких пор ты стал таким проницательным, Гон! – буркнул Золдик, и, пока его друг искренне смеялся, воображая удивление Иллуми, беловолосый устало привалился своим боком к обнаженному смуглому плечу. – Когда мне исполнится шестнадцать, со мной это сделает Иллуми, – произнес он, и смех рядом тут же оборвался.       Едва уловимая прохлада одула босые ступни ног, и теплое дыхание Киллуа коснулось кожи плеча, щекотно раздувая на ней едва заметные волоски. Теперь такая спешка была понятна. На носу стоял апрель и, если все будет так, как они договаривались, то далеко не факт еще, что они успеют пересечься до наступления Киллуа шестнадцатилетия. Чаще «пару месяцев» для них превращались в полгода, если не больше.       – Он рассказал мне об этом, когда повзрослел сам, – продолжил прозвучавший отстраненно голос. И из-за его сменившегося тона, могло показаться, что Киллуа эту предначертанную его судьбу уже принял, но то явно не было правдой. В поисках поддержки влажная, вспотевшая ладонь опустилась на бедро Гона, едва ощутимо сжала его, а Килллуа продолжил:       – Он вышел тогда, весь светящийся, от отца и сказал, что тот передал ему пробудить всех оставшихся. Это не было чем-то удивительным, чего-то подобного я и ожидал, но тогда… – в этом месте затаилась пауза. – Иллуми сказал, что сделает меня своим, если я окажусь омегой.       Киллуа тряхнул головой, отстраняясь и едва заметно вымучено смеясь. Он заболтал в воздухе ногами, игриво задевая ступню Гона, а затем, стоило тому обхватить дрожащее плечо и прижать влажную спину к широкой груди, Киллуа уткнулся в сгиб чужой шеи лбом и заговорил уже громче:       – Прости, я знаю, что тебя не должны волновать мои проблемы. Если я до сих пор не могу разобраться со своим братом, это лишь моя вина. Мне всего-то стоит раз поставить его на место.       – Что ты такое говоришь? Меня волнуют твои проблемы, ты же мой друг, – произнес Гон, перебивая поток быстрой речи, но Киллуа, будто и вовсе его не услышав, продолжал говорить:       – Я прекрасно знаю, что Иллуми не сможет, как бы не пытался, сделать меня «своим», даже, если я окажусь омегой. Я все читал, все знаю. Истинная метка ставится только во время течки, а я бы никогда не дал ему дотронуться до себя так. Я вообще не понимаю, как так получилось, что более всего меня беспокоит вопрос насилия со стороны старшего брата.       Киллуа говорил долго, не желая останавливаться. Как поток воды, срывающей своей мощью платину, его чувства выплеснулись наружу. Его страх, его непонимание и его боязнь Иллуми, проговоренные вслух, растворялись в тишине уходящей ночи. Никогда прежде Гон с Киллуа не были близки настолько, чтобы, сидя так рядом, раскрывать душу без остатка. Это был новый этап. Еще более трепетный и нежный, чем то, что было между ними до сих пор.       Ночное небо, постепенно светлея, с каждым произнесенным Киллуа словом все ярче предвещало наступление утра, а значит и совсем скорого прощания. К своему стыду, Гон слушал речь лучшего друга лишь в начале, пораженный его признанием и откровенностью. Большинство из сказанного он уже знал, понял за долгие годы общения, складывая воедино целостную мозаику по крохотным случайно оброненным пазлам. Потому, не особенно вникая в смысл растянувшего монолога, Гон, обнимая чужое плечо, следил за мелькающими фарами машин, четко подмечая, что с каждой минутой ярких всполохов огоньков становилось больше.       А затем, совсем неожиданно повисло молчание. Тишина заполнила уши, Киллуа расслаблено припал к Гона груди и, прижимая к себе пока еще такого же невинного, как и он, друга, Гон, поддавшись минутному, совершенно не обдуманному порыву, произнес:       – Тогда мы сделаем это сегодня.       Золдик зашевелился, выпутываясь из нежных объятий, и, с неприкрытой надеждой заглядывая в мутные темные глаза, произнес:       – Правда?       Усмехнувшись, Гон кивнул. Его пальцы, погрузившись в шелковистые, пахнущие шампунем волосы, растрепали нежные пряди.       – Ну мне не очень хочется, чтобы ты делал это с Иллуми. Но ты же понимаешь, что, если мы будем разными, то нам придется стать парой? – уточнил беспокоящий его вопрос Гон.       В этот момент фары заезжающей во двор машины осветили двух сидящих на подоконнике парней, и Киллуа кивнул.       – Я же уже сказал это раньше.       – Давай просто забудем то, что ты сказал раньше, – перебил Гон, и, втянув в легкие побольше воздуха, он без какого-либо предупреждения поцеловал Киллуа в губы, неаккуратно их сминая. И этот неожиданный поцелуй не заставил сердце трепетать так несдержанно, как от касаний чужих пальцев на кровати. Этот поцелуй не заставил Гона покраснеть или почувствовать себя неловко. Они собирались сделать что-то куда более неловкое.       Они это сделали. Все так же сидя на подоконнике и свешивая ноги за окно четвертого этажа, они сделали так, как говорил Киллуа. Осторожно. Неуклюже. И совсем не романтично. Совсем не так, как представлял себе Гон. И хоть губы Киллуа оказались теплыми и нежными, а его язык на вкус слегка сладковатым и совсем не противным, то было не очень-то правильно. Ведь в тот момент, надавливая на злополучную железу, Гон чувствовал своими пальцами бешенный ритм пульса на чужой шее, ощущал сбивающееся чужое дыхание и понимал, что Киллуа нравится то, чем они занимаются, совсем не из-за желания сделать это не с братом, а из-за желания сделать это именно с ним.       В то утро, сумев стать на один шаг взрослее, они оба, клянясь не оставить друг друга наедине с течкой, оказались альфами. И все обещания разом развеялись, возвращая их двоих, ставших уже чуть больше, чем друзьями, к обычным отношениям.