Самое сложное – поверить

      Темная и облачная ночь укрыла Ревейл густым покрывалом облаков. В центре и на главных магистралях через один разгоняли темноту редкие фонари, подсвечивая облака плотного тумана, кучкующегося в низинах. Дующий с моря ветер в эту длинную августовскую ночь почти стих, и в воздухе даже на обыкновенно чистом от тумана холме плотной стеной висела липкая влага. Из окон тихого, покрытого пеленой сна дома не было видно ни зги. В какие-то особенно темные моменты казалось, что туман заглянул и в двери, разгулялся в пространстве меж диваном и выключенным телевизором, пробрался под журнальный столик и устроился рядом с размеренно покачивающимся в кресле-качалке Гоном. И наверняка ему, одинокому плывущему мимо спящего города, непременно хотелось бы застать в эту ночь какую-нибудь интересную тайну, стать немым свидетелем ее раскрытия и подглядеть одним глазом за примирением двух участвовавших в создании и выявлении секретов сторон.       Если туман и правда смог задержался в по-летнему теплом доме, то между тремя и четырьмя часами ночи он бы, как и навостривший слух Гон, услышал бы скрипнувшую в темноте верхнюю ступеньку лестницы, след за ней пару тихих шагов, потом еще одну жалобно запищавшую под весом деревяшку, тишину и негромкое ворчание под нос. Ворчание это по мере приближения интересующего сидящего в кресле мальчишку объекта становилось все различимей, и, когда босые ноги прошли мимо дверного проема зала, различимо разлетелись в тишине слова:       – Еще ключи от машины искать…       Через пару секунд из коридора донеслись звуки копошения чьих-то пальцев в выдвижном ящике, а затем вспышка яркого света от экрана телефона озарила парадно одетую фигуру.       – Черт, я был уверен, что положил их сюда, – еще через время озвучил вслух свои мысли, повторно проверяющий весь ящик Хисока. Под светом зажатого подмышкой телефона он покопался в куртке, хотя последнюю не надевал вот уже как пару дней, как наступило наконец долгожданное лето. – На кухне тоже не может быть, – констатировал он, перепроверив всю прихожую на два раза. – Вчера… Вчера мы ели в зале, – включившийся телефонный фонарик осветил пол в прихожей, затем темный проем, и, когда две облаченные в белые штаны ноги переступили порог, свет озарил диван, а вместе с ним и рядом стоящее кресло, с которого две пары внимательных карих глаз следили за каждым перемещением.       Пойманный посреди ночи несостоявшийся беглец застыл в дверях, а связка таких необходимых ему ключей на широком смуглом пальце поднялась на уровень чужих глаз.       – Ты это искал? – спросил как ни в чем не бывало Гон.       Жаль, что в этот момент, ослепленный фонариком, он не видел выражения Хисоки лица.       – Как ты…? – по тону представил Гон сведенные вместе тонкие брови. – Впрочем, да, как же ты не почувствуешь, – включился в зале яркий свет, и привыкшие к темноте глаза все же слегка ослепило, заставив зажмуриться. – И все же, ты следишь за мной в моем же доме? – сложились крестом на груди сильные руки. Хисока перешел в нападение.       – Не в твоем, а нашем, мой дорогой, – использовал любимое своим партнером обращение раскачивающийся в кресле. – И не слежу, а лишь противодействую твоему ночному побегу из собственного же дома, – связка ключей, подброшенная в воздух, оказалась перехвачена ловкими пальцами и крепко сжата в широкой ладони.       Застывший в проеме Хисока с совершенно невозмутимым видом облокотился на дверную арку. Вот только почти идеальный образ невозмутимости подействовал бы на кого угодно, но только не на Гона. Гон прекрасно видел разлившееся в золотых глазах негодование и напряженно сведенные вместе губы.       – Ты же понимаешь, что невозможно сбежать из места, где тебя не запирали. Получается, сейчас, ты признаешься в том, что собираешься меня насильно удерживать? – через недолгое молчание проговорил Хисока, и вот в подборе формулировок тот всегда был на первом месте. И если бы не серьезный настрой его словесного оппонента и парочка запасенных в рукаве козырей, он непременно бы вновь вышел сухим из воды и воплотил бы свой план в действительность.       С громким выдохом поднявшись с раскачивающегося кресла, юный альфа в одних домашних шортах подошел к его возлюбленному, невольно затягиваясь его прекрасным, усилившимся запахом сильнее. Этот запах сводил с ума столь легко, что Гон бы и правда, наверное, смог бы запереть Хисоку дома, но поступи он столь глупо, потом бы никогда не смог посмотреть с достоинством в эти моргнувшие напротив золотые глаза. Этот бой он собирался выиграть честно.       – Зачем ты подошел так близко? – когда между ними осталось расстояние в крошечный шаг, сощурившись спросил еще смеющий перечить своему предрасположенному омега.       – Если исходить из твоих же слов, вероятно, чтобы насильно тебя удержать.       Не сокрытые слоем грима щеки покрылись розовой дымкой. Хисока, разгневанно втянув в легкие воздух, предназначавшийся для пылкого ответа, следом на секунду замер, теряя всякий интерес к спорам и лишь молча вытянул вперед раскрытую ладонь.       – Ты не посмеешь удерживать меня, – проговорил он, как на его пальцы легла связка ключей.       – Не посмею, – согласился Гон, кивая в сторону выхода. – Ты можешь идти.       В абсолютной тишине застигнутый врасплох Хисока, сжав искомые ключи, молча направился в прихожую. Его губы все еще были недовольно стиснуты в тонкую полоску, но должный эффект близкое присутствие любимого альфы возымело – его вдохи стали заметно мельче. Сладковатый запах распространился по все прихожей и залу, и на долю секунды Гон подумал, что просчитался и Хисока, как и в прошлый раз, сбежит проводить течку в гордом одиночестве.       Эта открытая в Хисоке трусливость первоначально совершенно не укладывалась у Гона в голове. Такой стойкий, бесстрашный, самоуверенный и решительный человек, что всегда добивался своих целей и шел напролом, боялся переступить последний шаг их близости. Да, бесспорно, Хисока научился говорить, и иногда, после долгих и мучительных разговоров, они пробовали меняться местами. Гон устраивался на кровати сверху, целовал, гладил и изучал восхитительное тело напротив, заставлял его подрагивать и извиваться, но как только дело доходило до упругих ягодиц, сценарий быстро переигрывался, и роли распределялись вновь привычным образом. Гон не был против, считая, что каждый такой раз уже безумно огромный шаг к фундаментальному сдвигу восприятия его любимым своей периодической роли. Вот только время шло, а кроме разговоров, с места мало, что сдвигалось. Секс, как и всегда раньше был великолепен, Гон периодически изучал познавательную литературу, касающуюся взаимодействия альф и омег, и ждал наступления первой совместной их течки.       Наступила она в середине мая. В один из дней, просыпаясь рядом с распластавшимся по кровати любимым, Гон уловил едва-едва окрасившийся сладковатым тоном его нежный запах. Уткнулся носом в тонкую шею, убедился в своем предположении, и тогда только срастил, от чего обычно ранняя пташка, в лице Хисоки, в последние дни спала до обеда – его организм начал подготовку. Подготовку начал и Гон. Закупился правильными продуктами, сделав упор на овощах и фруктах, подготовил полуфабрикаты, чтобы не тратить уйму времени меж передышками на приготовление пищи, убрал весь дом, не смея лишний раз тревожить замечательную Арту, попытался максимально подготовиться и сам, прикупив в аптеке всех необходимых, если вдруг понадобиться, вещей. И вновь принялся ждать. Хисока же притаился. Тихонечко слонялся по дому, часто зависал перед компьютером, выискивая каких-то бесконечных людей по их ip-координатам, и реже разговаривал, предпочитая лишний раз сбежать на садовую качелю или принять душ. Пока в очередной день, когда его усилившийся запах уже невозможно было игнорировать, находясь в одном помещении, Хисока не собрался в магазин. И, настояв на самостоятельной поездке за чем-то очень-очень важным, он взял, да и исчез у Гона из-под носа, написав короткое сообщение о том, что ближайшие пару дней он проведет один. Стоит сказать, что у этого беглеца еще и хватило наглости после рассказывать Гону как ему было одиноко в эти дни совсем одному.       Конечно, с того дня была переговорена чуть ли не тонна слов, и дано клятвенное обещание в следующий раз все сделать правильно. Вот только это правильно посреди ночи вновь собиралось исчезнуть где-то за пределами досягаемости.       Лакированные белые туфли пару раз стукнули каблуками по кафельному полу. Входная дверь оказалась открыта, секундное промедление перед выходом, и так кстати подвернувшиеся время произнести:       – Помни, что я люблю тебя, – с улыбкой провожая спину любимого, сказал Гон.       Все с тем же в ответ молчанием, облаченная в белое фигура скользнула на крыльцо, растворяясь в густой пене тумана. Следом с чуть более сильным, чем нужно, хлопком закрылась дверь, и Гон выдохнул, качая чуть дурной от недостатка сна головой.       – Вот же вредина…       Неужели и правда уйдет?       Судя по подсвеченному туману, видневшемуся из окна кухни, похоже и правда. До гаража Хисока уже явно дошел. А там дело за малым – дорога до любимой его гостиницы занимала всего минут десять.       Вобрав в легкие сладкий на вкус воздух, Гон тяжело выдохнул, присаживаясь на обитый кожей пуфик в прихожей. Хорошо, что усталое тело не успело среагировать в достаточной степени ярко на его присутствие. По-хорошему теперь нужно было лечь спать и оставить открытыми все окна, чтобы утром пытаться вывести из дома влагу, а не его запах.       И все же, какой же он невыносимый, его предрасположенный омега, и какой жестокий, в первую очередь к себе.       Собрав последние на сегодня силы, убедившись, что Хисока в своих действиях непреклонен, в отличие от обманчивых его слов, Гон направился по задуманному уже плану открыть окна, как вот уже совершенно разочаровавшая его дверь распахнулась.       – Я ненавижу тебя, – с порога заявил Хисока, и на загорелом лице расплылась усталая, но довольная улыбка. И хорошо, что обращена была она к пустынной кухне, а не к вернувшемуся беглецу. – Ненавижу, ты понял? – эти почти отчаянные слова означали победу. Маленькую, но усердно выцарапанную победу.       – Ага, – обернулся к прихожей Гон. – Ненавидь сколько угодно будет. Только не уходи, ладно? Как ты обещал.       – А ты обещал не трогать меня, пока я сам этого не попрошу, – напомнил Хисока таким тоном, будто бы до этого к нему только и приставали.       – Конечно, – совершенно счастливо кивнул Гон. Лишь бы только этот безобразник не разгуливал по городу в таком беззащитном виде. – Но, если ты сбежишь, я больше не дамся тебе, пока ты не позволишь войти в тебя.       Золотые глаза недовольно сощурились.       – Лучше бы не возвращался.       – Я дал тебе шанс, ты сам его упустил.       – Это шантаж.       – Это методы моего самого невыносимого учителя, – усмехнулся Гон, входя в раж. Все же редко ему удавалась обставить самого искусного хитреца.       – Какая же ты все же змеюка пригретая.       – Ага, а еще твоя, – легко согласился со всеми негодованиями Гон, а затем он тряхнул головой, о чем тут же пожалел из-за легкого кружения, и вывел диалог в более мирное русло: – Ладно, иди в комнату, а я посплю в гостевой. Так тебе будет спокойнее?       – Да.       Так действительно было спокойнее. Недовольный Хисока, сняв с ног обувь, полукругом обошел своего возлюбленного, переставая рядом с ним дышать. Его щеки разгорелись ярким, как у подростка, румянцем, и, если по его возвращению, Гон решил, что причиной того было раздражение, то, когда же Хисока по кругу обошел его, пришло четкое понимание – его омега был на грани. Его щеки горели возбуждением.       – Ты обещал, – предупреждающе бросил через плечо остановившийся у скрипящей лестницы человек, от запаха которого голова пошла кругом.       – Я сдержу обещание, – опуская колкое «в отличии от тебя», твердо произнес Гон, стараясь так же толком не дышать.       Обыкновенно легкие шаги возлюбленного тяжёлой поступью поднялись вверх, и, сорвавшись с места, Гон все же принялся исполнять свой первоначальный план – открывать окна и запускать в их с Хисокой обитель любопытный, прохладный и склизкий туман. За пару минут он обволок своей густотой широкое помещение кухни, пробрался в зал и застрял, наверное, где-то на уровне первого этажа, вряд ли будучи способным проникнуть выше, к нему в спальню. Но даже так, окутав ночной влажностью смуглую кожу, поселив на внешней стороне окна мелкую морось и проникнув тяжестью в легкие, туман, к величайшему сожалению, не смог прогнать пропитавшую помещение сладость.       С каждым вдохом сводящего с ума запаха постепенно отключалась голова, подбрасывая к разумным мыслям те, что Гон обещал ни на шаг не подпускать. Он обещал не подходить к Хисоке, не трогать его и не оказываться рядом до тех пор, пока тот сам не примет решение спуститься. Хисока на втором этаже, Гон на первом. Без лишних мыслей. Без желаний. Без ожидания. Ведь Хисока, по тому же ранее составленному плану, мог и не спуститься. Мог забояться, и тогда они попробовали бы в следующий раз.       Следующий раз.       Открывая подсветившийся в темноте холодильник в поисках освежающего заготовленного для любимого омеги лимонада, Гон где-то на краю сознания тревожно понимал, что дождаться следующего раза будет крайне сложно. Даже сейчас, даже, когда Хисока еще не вошел в течку и вполне осознанно мог противостоять своему альфе, Гон сходил с ума от ожидания. Он хотел его. Пока еще не телом, оно (слава богу!) слишком измоталось за прошедшие почти бессонные ночи, проведенные в карауле с ключами в руках, но он хотел его всей своей душой. Хотел быть рядом, перебрать его отросшие розовые волосы, которые Хисока так и не успел подкрасить, хотел охранять его сон, хотел вдыхать раскрывающийся его запах и чувствовать, как подрагивает его тело – Гон вычитал об этом признаке скорого наступления активной стадии в интернете. Он хотел, лежа рядом, ощущать, что чувствует его омега, обнимать его, следить взглядом и быть так близко, насколько это возможно. Он хотел разделить с ним это время. Хотел окружить заботой там, наверху, в их кровати. А за место этого вот уже третью ночь ему приходилось, словно сторожевому псу, охранять выход и надеяться, что его любимый решится. Решится провести течку с альфой.       Боже! Да если бы Гон знал, что проблема будет в этом, он бы молился всем богам, чтобы оказаться омегой! Чтобы только Хисока его совсем не боялся… Чтобы мог он понять, каково было его самому любимому человеку тогда, в той гостинице, в которую сбежал он в прошлый раз. Чтобы так же внутри своего тела он мог прочувствовать все изменения, чтобы понимал, как работают гормоны и как сложно или нет справляться с ними самому.       С грохотом поставив выпитый прохладный стакан из-под лимонада на место, Гон устало выдохнул.       Что уж было думать о том, чего никогда не сможет быть? Он – альфа. И, как альфа, он постарается сделать все, что в его силах, чтобы Хисоке было хорошо. По крайней мере не плохо и не одиноко. Не плохие желания, правда? Уж куда более реальные, чем глупые мысли о рождении омегой. Родился бы Гон омегой, то и с Хисокой бы никогда не был. Возможно, осчастливил бы Киллуа, но тому вроде не плохо живется в одной квартире с Жанаем, смуглым мальчишкой, чем-то неуловимо напоминающим самого Гона, как охарактеризовал парня Хисока. Сомневаться в его умении считывать людей не приходилось, и за Жанаем постепенно закрепилось прозвище «Гон номер два». Что ж, если взглянуть правде в глаза, то не так уж и обидно и вполне по теме.       И пока мысли всецело заняли Киллуа с Жанаем, Гон поспешил направиться в гостевую, куда за закрытой дверью сладостный аромат не проник. Обессиленно повалившись на кровать и впервые за последнее время вздохнув спокойно, молодой альфа отбросил из головы все мысли, отдаваясь окутавшему его уставшее тело сну.       Следующее утро наступило днем. После предыдущих бессонных ночей не удивительно, но все же слишком. Раньше, до переезда в этот двухэтажный стеклянный дом на обрыве, Гон не представлял себе, как у людей получалось вставать даже в девять утра, не говоря уже о ранних пташках, встающих с лучами солнца. Ему, подъемы раньше двенадцати, казались чем-то заоблачно ранним. Он предпочитал их избегать, всячески оттягивая работу на вторую половину дня, но, когда все же на телефоне появлялся будильник, в те дни Гон был больше похож на выжатый лимон. Сейчас же дело приобрело совершенно противоположную сторону – рядом с Хисокой Гон постепенно привык просыпаться раньше, сначала на час, потом на два, и вот теперь они вставали вместе около девяти утра. Режим сделал их день размеренным и четким. И вот теперь тот самый режим оказался сбит – в краешек окна заглядывало уже перебравшееся за полдень солнце.       Первым, что ощутили коснувшиеся телефона пальцы, была вибрация. Плохо фокусирующийся на реальности взгляд при соприкосновении с ярким экраном расплылся, но стоило поплывшим буквам собраться в имя Хисока, слова сообщения выстроились в связное предложение:       Я хочу есть, – написал любимый. Судя по времени, отразившемуся с краю, вот уже больше двух часов назад.       Подорвавшись с постели, словно облитый холодной водой, по ощущениям, так точно облитый, Гон вскочил на ноги, ругая свою принципиальную пару за лаконичность. Нет, ну мог бы он позвонить?! Или хотя бы не одно сообщение оправить, а несколько?!       Еще пару месяцев назад, после крайнего инцидента с побегом, ими двумя был разработан план. Он включал не только нахождение на разных этажах. Так же он обязывал Гона приносить на второй этаж все необходимые продукты и вообще все, что может понадобиться его омеге. Оставлять необходимое под дверью и, спустившись вниз, оповещать о принесенном посредством сообщения. Так, любые их контакты, сводились бы к минимуму, и, находясь рядом, Гон смог бы вполне спокойно контролировать свои гормоны, непременно обещавшие разбушеваться в близи предрасположенного.       Так было договорено. Вот только по всей видимости, Гон в первый же день успел накосячить. Шмыгнув в кухню, он быстро написал ответным сообщением вопрос о желаниях Хисоки, но не получив ответа, приготовил любимые его мужчиной тосты с пастой из авокадо и беконом. Не самый лучший завтрак для подобного времени, но его самое любимое, а также извинение за столь долгое ожидание.              Поставив поднос с тостами и кувшином прохладного лимонада возле двери, Гон поспешил ретироваться вниз. На удивление из-за закрытой двери никакого запаха не ощущалось, похоже, что за ночь он выветрился и теперь остался только рядом с его источником. Так же в коридоре меж гардеробом и спальней было тихо. Даже слишком тихо. По всем правилам, Хисока вот-вот уже должен был разгореться желанием и, как писали в романах Мито, должен был хотя бы постанывать или поскуливать. Однако, из-за двери слышна была одна лишь тишина. От ее приятного звука Гон расслабленно выдохнул – слушать стоны любимого и из-за данного ему же обещания не мочь помочь, было бы для него слишком.       Спустившись вниз, он быстро напечатал в ответ сообщение, добавив извиняющийся смайлик сбоку. Как-то он слышал, что смайлик этот совсем не извинение означает, но, какая кому разница, как он был создан, если так хорошо отражает именно жест прощения?       Сообщение зависло в диалоге с серыми галочками рядом, и, постояв еще какое-то время у лестницы, Гон, так и не услышав звук открывающийся дверцы сверху, направился завтракать сам. Теперь можно было подумать и о себе.       В тот длинный день Хисока больше ничего не писал. Более того, ни первое, ни второе сообщение он так и не прочел – галочки напротив них так и остались серыми. Солнце за окном, полностью прогнавшее ночной туман, чуть больше пары часов назад перевалившись за крышу дома, почти легло на горизонт. Время клонилось к восьми вечера. Гон знал это точно. В отличие от переменчивой погоды, солнечный день в Ревейле был ровно таким же, как и за куполом погодной аномалии. Солнце совершенно точно было единственным, что неизменно сопровождало каждый день земли и совершенно ясно определяло закономерность наступления новых человеческих суток.       Сидя все в том же раскачивающимся кресле, Гон, сам того не замечая, стучал пальцами по деревянному его подлокотнику. В доме стояла абсолютная тишина. Гробовая, как назвал бы ее он, если бы от этого слова не передергивались инстинктивно его плечи. Пару часов назад, без спроса поднявшись на второй этаж, полностью погруженный беспокойством от успокоившей его утром тишины альфа проверил поставленный перед дверью поднос – он оказался на месте, но тарелка и графин опустели.       Значит он все-таки не сбежал, – успокоившись подумал Гон, следом припав к двери и втянув из ее щели воздух – ничего. Свежий, без тени сладости воздух наполнил его легкие. Это было странно, но, если еда опустела, значит Хисока точно был на месте. Решив не переживать по пустякам, Гон спустился вниз, приготовил ужин, так же отнес его наверх и вот уже неопределённое время сидел в кресле с телефоном на коленях, ожидая хоть чего-то. Ответного сообщения или какого-то звука сверху – неважно. Главное удостовериться в том, что с ним все хорошо, что ему и правда ничего не нужно. Но телефон покорно лежал на его ногах, в доме стояла тишина и только легкий шум проникающего в окно ветра подтверждал течение времени. Для Гона же оно застыло на месте.       Когда последние закатные лучи скрылись за горизонт, а сердце неприятно сдавило в груди, оказавшийся под руками пульт включил телевизор. На весь зал заиграла любимая Хисокой песня, включившаяся с паузы в приложении, и Гон поспешил убрать звук. В этот момент завибрировал телефон.       Первая мысль, что написал Хисока, услышав любимую музыку, разбилась о реальность слишком быстро – на экране вывелось имя Киллуа.       Гон, слушай… Я тут немного не знаю кому написать, а интернет, сам понимаешь, не слишком достоверный источник. Так что, я хотел у тебя спросить, если ты не против. Только… Это личное, – прислал друг, и, прочитав его сообщение полностью, Гон хмыкнул, даже не представляя, о чем таком может спросить у него Кил.       Привет. Давай, спрашивай, – решив, что то будет неплохой способ отвлечься, отправил Гон, тут же замечая, как окрашиваются сбоку разноцветным галочки.       Вот бы кто другой так быстро сообщения читал.       В общем, как ты понимаешь, что твой… ну у него скоро наступят эти дни, – пришел пару раз, судя по сообщению сверху, перепечатанный ответ.       Сложив слова в предложение, молодой альфа усмехнувшись хмыкнул. Вот так решила пошутить над ним судьба. Хотел отвлечься – на получай. Ни секунды спокойной мысли.       Течка? – напечатали очевидное уточнение смуглые пальцы.       Да, она…       Гон вновь хмыкнул, запрокидывая голову на мягкую спинку мерно раскачивающегося кресла. Его взгляд встретил белый потолок, что в наступающих сумерках окрасился серыми тенями. Вот так значит… как он понимает, что у Хисоки течка. Совершенно неожиданный вопрос от друга. Киллуа по всей видимости еще не разучился его удивлять.       Хисока и течка. Вновь эти слова сами собой сложились в одно предложение. И вновь в этом предложении не было Гона. Иногда даже закравшаяся шальная мысль так и норовила подсказать, что совсем и не обязательно ему там быть, ведь Хисока вот уже как три года справлялся без него.       Телефон в руках вновь завибрировал, отвлекая от вечерних меланхоличных мыслей, таких для Гона несвойственных.       Если тебе неудобно отвечать, можешь не говорить. Я не обижусь. Просто… мы с Жанаем немного волнуемся. И он категорически не хочет писать друзьям, а интернет выдает столько всего! – пока Гон читал отправленное выше сообщение, в чат пришло еще одно: – Ладно, забей.       Ты уже написал, а мне не сложно, – улетел в диалог ответ. – Только разве Жанай сам не знает?       Ну мы только недавно пробудили его феромоны…– а вот это настоящий сюрприз. Киллуа дружил с Жанаем по всем подсчетам уже точно больше года. И да, вроде бы в начале они и правда просто дружили, но неужели так долго, чтобы пробудить феромоны только сейчас? Все же Киллуа по всей видимости умел или же просто любил ждать. Вот бы Гону так же полюбить ожидание. Оно, охватившее тело, безбожно трепало альфе нервы. И, кажется, готово уже было разорвать все внутренности, заставляя их хозяина то активно загружать себя готовкой и бесконечной уборкой, а то бездумно пялиться в стену, гоняя мысли по кругу и с разочарованием ощущая тяжесть тянувшегося, как мед с ложки, времени.       Неожиданно. Я почему-то думал, что он уже был взрослым, – написал Гон в чат, а затем, не обращая внимание на пару возмущенных комментариев друга, принялся расписывать то, что знал сам. Расписал, как Хисока за неделю начинает едва уловимо вредничать по пустякам, как начинает дольше спать и больше есть, как его движения теряют былую резкость, становясь размеренными и плавными. Как Гон замечает эти его изменения даже раньше, чем его ненаглядный омега, что зачастую лишь сильнее раздражается своей несдержанности и ворчит лишь больше.       Пока смуглые пальцы печатали ответ, на розовых его губах расцвела нежная улыбка. И пришло понимание, что Хисока был чертовски мил в своей вредности, что Гон не силах был на него, такого уязвимого, злиться, волноваться, да, но никак не злиться. И, если уж тот так хотел запереться в спальне и не подавать признаков жизни, пусть так оно и будет. А Гон будет ждать, как самый верный альфа и самый любящий любовник.       Ты корми его побольше и не сердись на всякие нелепости, что он будет выдавать. Только и всего. А так это не сложно заметить, – напоследок отправил вслед за огромным всплывшем в диалоге текстом, Гон.       Удивительно. Но эта переписка по итогу действительно смогла его отвлечь и даже успокоить. Оказывается, когда даешь кому-то другому советы, они не так плохо работают и на тебе. В первую очередь на тебе – подумал Гон и немного поморщился от этой мысли. Давать советы он очень не любил. Больше всего на свете не переносил лезть в чужие жизни и отношения. Он и в своих то толком не разбирался. Главное, что в последнее время все вроде бы работало не плохо, а там и ладно. И как с таким подходом кому-то еще что-то советовать?       Только меньше думать и заморачиваться – вот главная идея, которую Гон вынес за последние пару лет. Но разве мог он посоветовать ее кому-то еще? Слишком уж инфантильно.       Про кормить я уже понял, – написал друг, видимо прочитав всю отправленную выше писанину. – Ладно, спасибо тебе! Значит все, что говорят в интернете правда, – добавил он в конец подмигивающий смайлик.       Следом за ним в чат улетел поцелуйчик уже от Гона.       И все же я как-то волнуюсь. Взрослая жизнь такая сложная, – через время брякнуло еще одно оповещение, и Гон закатил свои карие глаза. Кажется, кто-то уже очень-очень давно убежденно утверждал, что в течке совершенно нет ничего сложного и они со всем справятся. То-то же справятся! Сидят в разных уголках мира спустя столько лет и напряженно ждут своих половинок. И, если Киллуа действительно мог помочь своему возлюбленному, то Гон в этом плане был связан по рукам и ногам.       – И о чем же ты думаешь, Хисока? – блокируя экран телефона и смотря на стремительно чернеющее у горизонта небо, вслух озвучил свои мысли самый бесполезный альфа на всем белом свете. Конечно, столь красочная формулировка, зародившаяся в шумящей мыслями голове, была лишь очередным преукрашением действительности, но от части она отражала саму суть происходящего в этом любимом Гоном доме. По крайней мере, так думал он сам. – О чем же ты думаешь… – отразилось от стен, и, сбросив с плеч накатившую меланхолию, Гон поднялся, решив, что поставить под дверью новую порцию прохладного лимонада из холодильника, будет хорошей идей.       Оставив очередной поднос в коридоре второго этажа и забрав предыдущий, Гон подумал о том, что, если Хисока спокойно справится с течкой сам, то он будет совершенно не против. Ему вообще и дело не было до всех тех рассказов из того же самого интернета о приятных ощущениях. Его приятные ощущения всегда были рядом с Хисокой и не важно был то обычный ужин в его компании или вечерний просмотр фильма, или секс, или течка. Сказать по правде, последнего он побаивался сам. Не слишком-то будучи уверенным в своих способностях удовлетворить любимого находясь сверху, он предпочитал лишний раз не вспоминать, что последняя практика в этом плане у него была больше трех лет назад. Трех лет! Да за три года любой даже самый прокаченный навык бы растерялся, а тут… не сказать, чтобы Гон был безумно опытен и до этого. Нет, конечно, партнеров у него было много, но весь тот подростковый секс был столь сумбурен и странен, что толком, Гон и не слишком-то хотел его вспоминать и воспринимать, как реальный опыт. Реальный опыт у него был лишь с Хисокой. А Хисока до недавнего времени его к себе и на пушечный выстрел не подпускал, предпочитая лишь всецело контролировать процесс самому. А тут… предстояло взобраться на его место и не пропахать землю носом, растеряв все шансы на полноценные отношения.       Еще, ко всему прочему, так некстати вспомнился Иллуми, который уж наверняка знал тело Хисоки в сто раз лучше Гона, и наверняка мог удовлетворить его за пару секунд. Да! Именно так и представлял шальной мозг, что под каскадом темных волос его любимый кончал чуть ли ни после первого проникновения. Как пару раз получалось у самого Гона, когда Хисока уж слишком упорно и долго с ним игрался.       В очередной раз за вечер тяжело выдохнув, Гон, совершенно истрепавшийся за этот бесконечно длинный день, повалился на гостевую кровать и тогда только вспомнил, что не написал сообщение о лимонаде. Исправился, но, вполне ожидаемо, ответа не получил, и даже галочки так и остались предательски серыми, как и вся его одинокая переписка в диалоговом окне. Даже как-то смешно и забавно получалось.       Разбросав по двум сторонам тяжелые и затекшие от безделья руки, Гон представил, что Иллуми бы наверняка сейчас уже давно был бы в их кровати наверху и держал бы в руках самое красивое, испещренное старыми ранами, тело и наверняка бы залечивал все свежие ранки, что могли бы появиться на истерзанной когда-то душе. Пару раз Гон даже подумал, что, наверняка, имеет смысл написать Иллуми, но его номер в записной книжке телефона не значился, да и каких-то четких ответов от такого непростого человека на расплывчатые вопросы ожидать было глупо. В итоге, после еще недолгих мучений, пальцы подняли отложенный в сторону телефон и написали в ставший односторонним диалог:       Любимый, как ты? Все нормально, да? У тебя так тихо, будто бы и совсем тебя там нет) Я даже удивлен. Думал, что будет по-другому. В общем, если что-то захочется, пиши обязательно. Я принесу. Или позвони, если захочется срочно, – сообщение с характерным звуком улетело в чат, пополнив зеленый блок окошечек.       Пробежавшись еще раз по тексту взглядом и решив, что не так уж критично навязчиво получилось, Гон посверлил еще пару минут серые галочку сбоку переписки и принялся готовиться ко сну. Ничего не попишешь, когда Хисоке понадобится от него что-нибудь, тот непременно выйдет на связь, а значит сейчас разводить лишнее беспокойство было ни к чему. Вот только сказать то легко, а применить куда сложнее. Вернувшись из ванной, что располагалась у гостевой на первом этаже, Гон еще долго не мог уснуть, вслушиваясь в ночные шорохи, выцепляя среди них похожие на шаги звуки, что непременно оборачивались лишь разыгравшимся воображением, и всячески пытался отвлечься от преследующих его мыслей о Хисоке. Как он там? Точно ли ему ничего не нужно? И… не одиноко ли ему?       Наконец, подобравшийся сон среди светлой лунной ночи сморил юного альфу, устроившегося ногами к изголовью и решившего, что завтрашний день он проведет куда продуктивней этого. Ведь, если Хисока прекрасно справляется сам, у Гона так же есть тьма невыполненных домашних дел перед длинной командировкой к месту обитания голубых цапель.       Новый день обещал начаться с подготовки походной сумки, приготовления еды и разбора заваленного вещами шкафа в прихожей, в который уже страшно было даже заглядывать. Дальше по плану намечались работы в саду, где Гон совсем недавно разбил пару клумб с местными, исключительно ревейловскими, цветами, а там, если силы и время остались бы можно было подумать и приведении в порядок гаража. Конечно, за уборку последней обители Хисоки Гон обещал отхватить по первое число, когда любимый обнаружит позволенную его партнером дерзость, но смотреть на покрывающиеся слоем пыли полки с совершенно ненужными никому инструментами, хранящимися лишь для галочки, было уже невозможно.       Вот только весь намеченный вечером план рухнул в тот момент, когда, находясь на грани сна и яви, Гон, чувствуя на своем лице растянувшуюся улыбку, лениво и совершенно счастливо перевалился на бок. Сладкое, еще совсем сонное, чувство окутало его подставленные солнцу плечи, ослепленные через веки глаза и теплые, укрывающие лоб и уши волосы. Яркие лучики плясали на его лице, заглядывая через расположившиеся напротив кровати окно. Сон, обволакивая своими светлыми картинками пробуждающееся сознание, еще не сдался, удерживая свое преимущество над реальным миром. И, когда Гон уютно потянувшись в новой позе, уже собирался было вновь отдаться ласковому сну, его пальцы коснулись чего-то теплого и на ощупь бархатисто-мягкого. Первое это касание осталось совсем незамеченным. Самопроизвольно сжавшиеся пальцы обхватили что-то нежное, и счастливая улыбка растянулась еще шире, выхватывая из обрывков приятного сна что-то очень радостное, от чего в груди разливалось нежное тепло. Глаза, щурясь от яркого солнца, все так же оставались закрытыми, и сон вот-вот бы обхватил юное тело снова, погружая в свои сладкие объятья наслаждения, если бы родной голос рядом не прошептал:       – Доброе утро… – бархатный его тон разнежил Гона сильнее. Он потянулся, разлепил сомкнутые глаза, тут же пряча их от солнца, и увидел прямо перед собой в паре сантиметров над ним залитое яркими лучами лицо. Над ним, с теплотой разглядывая томное пробуждение, нависал Хисока. Его слегка вымытые розовые пряди разливалась миллионами светлых и ярких оттенков, падая пустым венком на лоб и щеки, краешек его носа, торча из-за скрывающих лицо прядей, светился ярким маячком, и сам того не осознавая, Гон потянулся руками вверх, трепетно обхватил пушистый затылок и, подтолкнув его на себя, оставил на светящимся кончике легкий поцелуй.       – Доброе утро, – прошептал он, ласковым движением спуская руку с затылка ниже и чувствуя под пальцами мелкую дрожь.       Следующей секунды Гону хватило, чтобы окончательно проснуться. Его взгляд осознанней коснулся любимого лица, теперь уже четко концентрируясь на порозовевших от возбуждения щеках и припухлых алых губах. Сладостная пелена сна окончательно растворилась, оставляя окутанную головокружительным запахом Хисоки комнату. И именно этот приятный, усиленный в сто раз запах, заставлял Гону чувствовать всю ту смесь удовольствия, что приписывалась сну.       Боже! Хисока пах настолько нереально, насколько это вообще было возможно. И выглядел он так же – растрепанный, возбужденный и восхитительно смущенный, но смотрящий неотрывно и уверенно. Его хотелось перевернуть, прижать к кровати и, придавив сверху, целовать. Целовать, ласкать и дарить ему наслаждение. Да никогда прежде он не мог и представить, что Хисока, его Хисока, может выглядеть столь невинно и развратно одновременно!       Гон уже был возбужден. Видимо, он проснулся уже так, в полной боевой готовности.       – Хиси… ты что-то хотел? – за место всех рвущихся наружу желаний, прошептали облизанные пересохшие губы, а сердце в юношеской груди забилось быстрее.       Ни единой вечерней мысли в голове не осталось, и все сосредоточилось лишь на нем одном, самом соблазнительном омеге на всем свете, вычерченные брови которого съехались к серединке, заставив занервничать. Гон мысленно приготовился, собравшись с силами, идти готовить для любимого завтрак, но в ответ прозвучала одна лишь тишина. Его брови все так же были сведены вместе, а губы опасно поджались, превращаясь в одну лишь тонкую линию. И это было чертовски мило. И чертовски возбуждающе.       Сам того не осознавая, Гон, залюбовавшись недовольством, отразившимся на светлом лице, гортанно рыкнул, сбрасывая разнеженную пелену сна окончательно. Все, что ему неистово хотелось, так это прижаться своими губами к тонкой полоске его губ, сцеловать все напряжение лицевых мышц, разгладив собравшиеся у лба и глаз морщинки, но все, все, что он мог, сжать до боли пальцы на руках, боясь поступить опрометчиво резко. Запуганный не раз проговоренными страхами Хисоки, Гон, сдерживая рвущееся желание обнять его, издал еще один сдавленный рык и наполнил комнату резким выбросом феромона. Последнее получилось совершенно случайно, но именно из-за этого нависающий сверху Хисока задрожал, прижимаясь к широкой смуглой гуди разгоряченной жаром щекой. Он потерся, как коты трутся о ногу, желая, чтобы их приласкали. И, когда сверху на сокрытые скользким синим халатом плечи опустились обнимающие руки, Хисока вновь вздрогнул, и ладони спешно оторвались о нежной ткани.       –Я совсем не понимаю, что ты хочешь, милый, – втянув в легкие дурманящий воздух прошептал Гон. Мысли запутались так же, как запутались и ощущения. Он не знал, что правильно. Правильно ли он обнял, или правильно то, что разорвал объятья. Может ли он коснуться Хисоки? Или тот его боится? Если бы что-то хотел, мог бы написать, а если мог бы, тогда зачем спрашивается пришел? И зачем смотрел так странно своими округлившимися глазищами? Зачем ластиться сейчас и дрожит от любого прикосновения? И вообще какого черта в голове столько мыслей? Гон прислушался к своему телу. Точно. Чтобы возбуждение не ударило в голову, вот зачем. Хоть одним вопросом меньше.       Хисока же, прижимаясь щекой к груди и носом почти что упираясь в изгиб шеи, молчал. Его дыхание щекотало кожу, его сокрытая халатом попа соблазнительно торчала, возвышаясь над прижатой к груди головой, и Гон совершенно запутавшись в этом замкнутом круге гоняемых мыслей, спросил негромко:       – Что ты делаешь?       – Соблазняю тебя, – раздался ответ, и от сладкого голоса у Гона по коже разбежались сладостные мурашки.       – Что? – глупо потерявшись за необычностью высокой тональности чужого голоса, хрипло переспросил он.       – Соблазняю тебя, – на этот раз смысл произнесенной фразы оказался считан. Смуглые ладошки, поймав чужой подбородок, потянули его вверх, заставив золотые глаза, теперь уже ясно заполненные неприкрытым желанием, посмотреть прямо.       – Боже, – покачалась из стороны в сторону темноволосая макушка. – Да кто же так соблазняет? Ты же весь дрожишь… – заставляя себя мыслить трезво одним лишь усилием воли, Гон прокомментировал еще одну вызванную его легким касанием волну дрожи. Ему бы так не хотелось, воспользовавшись состоянием любимого, наброситься на него, когда тот боится любых касаний. Где-то в глубине души это причиняло боль, но на самого себя Гону было сейчас совершенно не здраво все равно. Он потерпит. Пережует рожденную потом обиду, но сейчас сделает все только лишь для него.       – Я дрожу, потому что так сильно хочу тебя, – поднявшись на коленки, сказал Хисока.       И Гон потонул в этих словах, в нем, таком красивом, развязывающим пояс атласного халата. Солнце, заигрывая с ними и заглядывая своими цепкими косыми утренними лучами в окно, оттеняло бледность полупрозрачной кожи на фоне темной переливающийся ткани. Светлая грудь с яркими бусинками сосков за движениями рук оголилась, подставляя свету свою девственную от загара чистоту. Верх халата упал на пояс, задержавшись на талии лишь на пару секунд, пока длинные пальцы последним штрихом распустили связывающий полы пояс. Синяя ткань заструилась по бледным ногам, спадая к коленям, и перед взором карих глаз предстало обнаженное тело.       – Гон, я не могу больше находиться с тобой рядом и не чувствовать тебя, – словно подтверждая слова, его рука оказалась за спиной. Хисока соблазнительно прогнулся и закатил глаза, когда его палец проник во влажное отверстие. – Я думал приду, пока ты спишь, поиграюсь сам и уйду обратно, но… как видишь, не смог.       – Что… – прокашливая попавшие в горло слюни, выдавил из себя Гон. – Что ты думал? – переспросил он уже четче.       Хисока, что из ума выжил? Какой разумный человек вообще придет к своему предрасположенному с мыслями уйти?       – Думал, что доставлю себе удовольствие и уйду, – как подросток заливаясь смущением, произнес, с тихим стоном извлекая из себя пальцы, омега.       Гон вскинул брови, выжидающе смотря, как напряженно вздымается обнаженная светлая грудь и как глубже затягивается восхитительным воздухом ровный нос. Нет, ну какой же он все-таки дурак.       – Ты же понимаешь, что теперь я тебя уже не отпущу? – голос, произнесший эту фразу, показался чужим. Слишком низким и глубоким.       Хисока, содрогнувшись всем телом, уверенно закивал.       – Ты сам напросился, – подтянулся на локтях Гон, следом садясь и хватая своей широкой ладонью хрупкое запястье. – Иди ко мне, – нежно позвал он, и вместе они переместились к изголовью. Гон уперся в него спиной, а Хисока, перекинув колено через ноги, оседлал смуглые бедра. – Я не сделаю тебе больно, – осторожные пальцы каснулись развитых мышц под бархатной кожей на груди.       – Я верю, – послышался тихий выдох, и шершавые, искусанные за время ожидания губы оставили первый поцелуй в районе ключицы. – Но, если что, действуем по плану.       – Конечно, – прошептал Гон, помня этот план, словно высеченные на бетоне буквы. На кухне, во втором шкафу у холодильника, нижняя полка, на ней в ампулах препарат, больше калечащий, чем лечащий, но с его помощью можно блокировать нервные реакции. Другими словами – совершенно крайняя мера, но иногда спасительная. Гон искренне наделся, что те две ампулы, запрятанные за банками риса, им не понадобятся. – Я могу ласкать тебя? – спросил он такого важного сейчас разрешения, носом скользя от впадины меж ключицами, выше, по шее, доходя до гладкого подбородка.       – Ты можешь хоть сразу войти, – прозвучал ответ, и руки на тонкой талии сошлись крепче, притягивая пылкое тело к сильной груди.       – Тогда я сначала поцелую, – потянувшись вверх, губы Гона нетерпеливо распахнулись, а другие, яркие и испещрённые свежими ранками, склонившись подставились под теплый и самый аккуратный поцелуй, которым Хисоку одаривали. Нежные чужие губы прожгли сеточку нервов, возбуждая чувствительные их окончания, и Гон, совершенно теряя осознание реальности, трепетно прижал своего омегу ближе, сокращая расстояние между ними до минимума. Его руки заблуждали по гладкому, будоражащему подушечки пальцев телу, а его сознание очистилось, уступая место чувствам. Он ощущал кожей чужое дыхание, вдыхал самый восхитительный из всех запах, пальцами касался нарастающего жара чужой кожи, слышал его дыхание и учащающиеся сердцебиение.       Казалось, что он, целуя и лаская такого открытого Хисоку, мог чувствовать его всего. Мог считывать то желание, с которым чужая грудь прижималась к его телу, мог делать с ним все, что захочет, и не получить сопротивления, но… хотел он только лишь окутать его своей любовью, на примере показать, как сильно желает любимому счастья.       Разорвав длинный поцелуй, Гон, подхватив ставшего таким податливым Хисоку под бедра, выполз из-под него, следом опуская того спиной на кровать.       Жилистые ноги, раскрывшись, разошлись в стороны и открыли вид на вздымающийся, истекающий смазкой член. Аккуратный и такой соблазнительный, что его тут же захотелось лизнуть, вобрать горькую от смазки головку в рот и медленно сосать, наслаждаясь тихими стонами, и, когда уже Гон собирался было устроиться меж разведенных коленей, поставив между ними руки и склонившись, Хисока прикрыл член рукой, на удивленный взгляд карих глаз лишь моля произнеся:       – Войди в меня.       Этих слов было достаточно, чтобы развернуть все желания лишь к одному, к желанию доставить Хисоке то удовольствие, которого он желал.       За щиколотки подтянув жилистые ноги к светлой груди, Гон мысленно ругнулся, что в этой комнате нет смазки и скорее всего придется бежать наверх, но, стоило ему поднять вверх тяжелые яички, а пальцам коснуться промежности меж округлых ягодиц, с его губ удивленно сорвалось:       – Так влажно. – С омегой в течке он совершенно точно еще не был.       – Не больше, чем обычно, – зарделись сильнее розовые щеки, и Хисока спешно прикрыл глаза, когда любопытные пальцы скользнули вдоль сжатых колечком мышц настойчивее. С его губ сорвался стон, вторя удивленному стону наслаждения, вырвавшемуся из груди Гона вслед за беспрепятственно скользнувшим внутрь пальцем.       – Вау, – выдохнул он, гладко высовывая средний свой палец, покрывшийся вязкой жидкостью, настолько он помнил, чуть более густой, чем у девушек. Растерев смазку меж пальцами, Гон, совершенно завороженный увиденным, сложил указательный и средний пальцы вместе и столь же беспрепятственно проник внутрь. – Так легко, – выдал он, стоило третьим фалангам исчезнуть.       Однако, детская и почти невинная радость была недолгой, оборвавшись в момент, когда прижатая до этого к груди нога, выпрямившись, стопой стукнула по смуглой руке, а золотые глаза, впервые посмотревшие столь прямо, гневно сверкнули.       – Я тебе тут не игрушка! – слишком высоким для искреннего возмущения тоном заявил Хисока, следом застонав от резкого движения пальцев внутри назад. – Засунь обратно! – скривился он, и Гон поспешил вернуть пальцы на место. – Боже, я провожу течку с мальчишкой…– откинулась обратно на простыню розововолосая голова.       – Я не мальчишка, – раздалось через время молчания, и Хисока вновь остался пуст. – И уж прости, что твой альфа не бегал за всеми омегами, лишь бы только предложить им свою помощь. Где бы я вообще их нашел, спрашивается, если по запаху могу унюхать лишь тебя? – размазал по головке собранную пальцами смазку Гон. – Вот что ты за невозможный, а? – через отмеренное Хисокой молчание, сменил гнев на милость пристроившийся у разведённых ног Гон. – Кто вообще в течку ругается?       – Все, – умудрившись прижать пятку к смуглому лбу, ответил Хисока.       – Дурак, – отпечатался на перехваченной в миг ступне легкий поцелуй. – Я от твоего вида и запаха с ума схожу, а мы ругаемся.       – Так чего ты медлишь? – вернулись к груди согнутые ноги, и та ладонь, что скрывала возбужденный член, спустилась чуть ниже, подтягивая нежные яички выше. Их определённо точно потом Гон заласкает так, чтобы лишь от этого Хисока желал бы кончить, но то будет позже, когда они вновь поменяются местами.       Сейчас же преодолев пару сантиметров и подтянув Хисоку за бедра ближе, скомкав влажную, раскалённую жаром их тел простынь, Гон, неосознанно задержав от подступившего волнения дыхание, ткнулся крупной головкой в стекающую меж ягодиц смазку, собрал ее, проведя от копчика выше, потерся, размазывая вязкую жидкость, и, в очередной раз легко лаская нежные мышцы, осторожно толкнулся внутрь. Движение получилось легким. Головка гладко скользнула, и в этот момент Хисока с наслаждением втянул в легкие воздух, скрывая за этим вдохом тихий стон. И Гон вспомнил, как дышать. Он вслед за своим омегой вдохнул, сжал пальцы на его бедрах и прежде, чем успел бы он толкнуться дальше, почувствовал, как нетерпеливо обхватывают его мышцы, погружая все глубже – Хисока не выдержал паузы первым.       – Я так… хотел тебя…– когда член полностью оказался в нем, совершенно неестественным, сбивчивым голосом прошептал Хисока, вытягиваясь на кровати и желая прижаться еще сильнее. – Пожалуйста… – толкнулся самый прекрасный омега, и Гон даже не уверен был, что понял это слово, но он прекрасно понял действие. Переместился выше, складывая жилистые ноги на свои плечи, чтобы не мешали, уперся ладонями по обе стороны от прекрасного жадно насаживающегося тела и толкнулся. В первый раз за столь долгий перерыв.       Голова отключилась. Влага, жар, давление и мягкость смешались воедино, даруя никогда ранее не испытанные удовольствия. По всей длине член обхватили то и дело сокращающиеся мышцы, податливо расходящиеся и смыкающиеся вновь. В нос проникал его в миг усилившийся запах, он раздражал рецепторы и непроизвольно побуждал доминирующие феромоны предрасположенного альфы выделяться ярче. Гон, захваченный процессом и созерцанием блаженного лица распластавшегося, словно настоящая игрушка, Хисоки, свой усилившийся феромон не замечал, зато его партнер, вдавленный в мягкий матрас силой любимых рук и подчиняющим выплеском чужих гормонов, стонал громче, растекаясь бессознательной лужицей. Ему было хорошо. Нет, восхитительно? Превосходно? Бесподобно? Наверное, еще не придумало человечество слово, что способно было бы описать его чувства.       Выключив все беспорядочные, беспокойные мысли, что всегда преследовали его в течку, Хисока в тот день впервые осознал, что, в отличии от омег, альфа, да тем более его альфа, мог прочувствовать изменения его настроения через запах. Его запах, сплошь окрашенный испытываемыми эмоциями, был первостепенен. В ответ на него, как и написано было в публицистических книжках, реагировал организм альф. И именно из-за него Гон так четко мог уловить все не озвученные Хисокой пожелания на счет темпа и угла проникновения. Они, будто бы сливаясь воедино, чувствовали одно на двоих. И чем лучше они друг друга понимали, тем более раздражающим становился едва уловимый чужой, совершенно чужой и противный, запах, что оттенял омежью сладость.       В тот вечер, перебравшись с гостевой в уютную спальню, Хисока, перед тем, как вновь потерять хрупкое успокоение, перед очередным витком желания, совершенно бесстыдно потерся вновь увлажнившимися ягодицами о расслабленный член и, озорно глядя в вспыхнувшие интересом карие глаза, произнёс, ладонью стирая с метки неизменную маскировку:       – Ты перебьешь ее?       Ночью на бледной шее с левой стороны, у железы, появились две свежие ранки. На белые простыни упала пара капель алой крови, и ласковый язык, будто извиняясь за причинённую боль, слизал две красные дорожки, успокаивая повреждённую кожу.       Уже утром за место серого жуткого клейма на стройной шее красовался новый яркий рисунок. Черные ветви, расходясь от одного широкого стебля, тянулись от ключицы к мочке уха, и на каждой тонкой полоске, будто бы живые, распустились крохотные белые цветы, почти полностью скрывая за собой черные ветви. Такого красивого узора не видел ни один учебник биологии и не одна электронная статья. Гон любовался им, а Хисока стал прятать рисунок, лишь когда красился на выход. К следующей же течке его аромат полностью смешался с новым запахом, вытеснив предыдущей. И, кажется, как только этот мерзкий запах прекратил преследовать его, Хисока стал уверенней и спокойней, а Гон молча открывал перед ним все новые страницы их общего счастья.