Заповедный тупик

      Заведенный на шесть утра будильник адской пыткой пронзил тяжелую после вчерашнего голову. Алекс потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где она находится. Вытянувшись в спальнике, девушка слушала: из соседней комнаты раздавался раскатистый храп Дэвида. «Благо, беруши всегда с собой, иначе трезвая заснуть бы не смогла». Сверху с полатей тихонько посвистывала во сне Эмма, ей вторило ритмичное сопение ассистента оператора. «Все-таки улеглась с Дэном, подфартило парню. А где Антон?» — продюсер села, озираясь по сторонам. Но кромешную темноту разбавляла только узкая полоска света из-под кухонной двери. Зябко кутаясь в плед, Саша босыми ногами ступала по холодному полу остывшего за ночь дома. Тусклый свет от одинокой «лампочки Ильича» резанул глаза и заставил зажмуриться. Согнувшись в три погибели над низкой раковиной, высокий оператор чистил зубы. Пахло кофе. В буржуйке потрескивал, разгораясь, огонь. Забравшись на табуретку в углу, Алекс подтянула коленки к подбородку, пряча ноги под широким свитшотом. — Чего вскочила? До рассвета еще часа полтора, — Антон плеснул в лицо пару пригоршней из ведра и только после этого оглянулся на девушку. Румяное от ледяной воды лицо его светилось нестерпимой жизнерадостностью. Непринужденно вытерев мокрую рыжую бороду краем футболки, парень приветливо улыбнулся. В ответ Саша только пожала плечами, стараясь не задумываться о том, как сейчас выглядит. Но руки все равно непроизвольно дернулись к волосам в попытке придать прическе приличный вид. — Тебе идет растрепанность, — Тони поставил на стол две чашки горячего кофе. Речь, как и жажда активной жизни, обычно просыпалась в Алекс часам к десяти утра. Все так же молчаливо она сделала пару глотков, завороженно наблюдая, как мужчина заливает горячим молоком пакет моментальной овсянки, пододвигает к ней миску с кашей и баночку с медом и плюхается напротив. Все это время улыбка не сходила с веснушчатого лица. — Что хмурая такая? Голова болит? Аспиринчику? — под заботой сквозило легкое ехидство. Девушка задумалась, а пил ли вчера Антон что-то, кроме чая. — Тони, не беси. И кашу я не ем. — И что же ее продюсерское величество предпочитает на завтрак? — В это время суток я предпочитаю крепкий сон. Но сегодня обойдусь кофе и сигаретой. — В переводе на язык будущего это значит язва желудка и нервные расстройства. — Будешь решать, когда мне курить и что есть? — Нет, бука. Я буду завтракать, а после спокойно проверю оборудование, пока гениальный режиссер настраивается во сне на творческий процесс, а юные любовники предаются скромным радостям сельской жизни. — Спят они еще. — А подслушивать, Сашенька, нехорошо. Покушай кашки. Тебе полезно. Алекс демонстративно закатила глаза, но тарелку к себе пододвинула. Овсянка оказалась на удивление съедобной, так что, сама того не заметив, девушка съела больше половины. Антон едва заметно улыбался в бороду, но больше не комментировал. Утолив голод и смирившись с неизбежностью раннего утра, продюсер впервые посмотрела на оператора благостно. — Спасибо, Тони. Тот взглянул удивленно. — Думала, придется печь топить, воду носить, завтрак на всех готовить, чтобы творческие личности, не тратя сил на быт, вошли в съемочный день, а ты все сделал. И за кофе спасибо. Видать, в прошлой жизни я была очень хорошей, и боги послали мне тебя. — Боги ни при чем. Меня тебе послал низкий бюджет, отсеявший достойных профессионалов. Алекс промолчала. Антон был хорошим оператором, ответственным, надежным. Легко ладил с людьми, слышал и угадывал туманные желания режиссеров. Словом, не доставлял проблем, а это Саша любила и ценила, но… При всех позитивных качествах у Куликова не было той самой божьей искры таланта. Снятые им кадры были точны, сбалансированы и достаточно профессиональны, чтобы оператор не простаивал без работы, вот только не хватало главного —не пропускало сердце удар и не захватывало дух от неповторимой магии искусства движущихся картинок. Таких продюсер про себя называла ремесленниками и обычно приглашала на ставки вторых операторов или на проходные проекты вроде корпоративных фильмов и бюджетных реклам. Но в этом кино с самого начала все происходило не за деньги, но по любви. — Я устал, — полгода назад жаловался Дэвид, нещадно разбавляя кофе коньяком. Меланхоличные тяжелые вздохи отражались от стен огромной запустелой кухни, взлетали под пятиметровый потолок, чтобы, стукнувшись о старинную лепнину, рухнуть на Алекс и вызвать в ней раздражение, смешанное с сочувствием. — Уже второй год ни одного интересного проекта: то тупой сериал, с трудом вытянувший один сезон, то кичевая реклама, то корпоратив с голыми бабами! — Это был день рождения директора завода, и ты, насколько помню, не особо возражал против наготы, — Саша сидела на широком подоконнике, равнодушно глядя, как по весенней Неве спешат речные трамваи, полные туристов. — Это — халтуры! Скука и говно! Я высокочувствительный сложный прибор, которым ты забиваешь гвозди. Я хочу творить, создавать что-то поистине великое, как Тарковский, Бергман, фон Триер, Иньяритту! — Последний — это кто? — Твой тезка — Алехандро. Великий мексиканский режиссер современности. Уверен, его никто не заставлял снимать рекламу надувных лодок с женой заказчика в главной роли! — До старости будешь мне вспоминать? Зато на гонорар купил себе последний Айфон. Дэвид ответил глухим протяжным стоном. — Я умираю от передоза идиотизма и дефицита креатива. И моя смерть будет на совести Александры Игоревны Тимофеевой, — голова режиссера театрально бухнулась на обшарпанную столешницу. — Давид Исаакович Тельман, прекрати ломать комедию. Дорога в большое кино проходит мимо меня. В пищевой цепи я чуть выше свадебных фильмов, кабельного тэвэ и порнушки. — Но ты мне должна. Еще со времен песочницы, когда я чудом выжил, наевшись твоей каши-малаши. — Тебе было пять, и я до сих пор не понимаю, с чего ты решил начать есть песок, который предложила маленькая девочка. — Ты ж дьявол во плоти! Уже в два года была способна уговорить кого угодно. Кто, если не ты, сможет выбить финансирование под мой авторский проект?! Только послушай: сквозь рваные клочья тумана проступает одинокий силуэт. Звучит тревожная трагическая музыка. Фигура приближается. Камера выхватывает сухие жилистые руки, измазанные в чем-то красном. На морщинистой щеке блестит одинокая слеза… — Это ужастик или триллер? — Это экзистенциальная драма про неизменное одиночество нашего внутреннего Я, — глаза Дэвида горели огнем вдохновенной одержимости. — Слушай дальше… — Над питчингом (*) надо еще поработать. Синопсис-то хоть у тебя есть? — перебила Алекс неудержимый поток сознания. — Завтра будет! — Ок, — ответила продюсер и тем самым обрекла себя и еще несколько несчастных на командировку в ноябрьские топи. Уже в который раз за последние несколько месяцев Саша прокляла свою сговорчивость и шутницу-фортуну, подкинувшую грант на съемки в российской глубинке. Бюджета едва хватало на аренду минимума оборудования, зарплату нескольких человек и стремительный постпродакшн почти на коленке. Гонорар самой Александры был настолько мизерным, что иначе как помутнением рассудка на фоне давней дружбы с режиссером объяснить происходящее не получалось. Сейчас, в предрассветном сумраке убогой деревенской кухни, глядя в живые задорные глаза Антона, продюсер с легким стыдом вспоминала утверждение состава съемочной группы. — Дэвид, у нас нет денег на хорошего оператора, даже на нормального и то с трудом хватит. А если он не дай бог прознает, в каких условиях предстоит работать, то либо сбежит, либо заломит двойную цену. — Мне нужен постановщик, — худое лицо исказила капризная гримаса. — За свой счет можешь снять на пленку и набрать штат длинноногих хлопушек. Предлагаю в операторы Кулика — он без запросов, и на монтаже сэкономим. Тельман скривился точно от кислого: — Тони отличный парень, но снимать с ним кино, все равно что наливать «Мадам Клико» в пластиковый стаканчик. Может, есть на примете какой неограненный алмаз, студент-самородок? — Специально для тебя, гурман-золотоискатель, подвернулся на днях один, но молодой, дурной и может чудить. Посмотри, это он снимал. На экране смартфона замелькали кадры зарисовки с выезда на природу. Хмурое лицо Дэвида разгладилось, уступая вдохновенной надежде. Так у оператора появился ассистент, гонорар Антона уменьшился на треть, но он почему-то все равно согласился участвовать в сомнительной авантюре по созданию короткометражки. Саша знала, что сегодня режиссер передаст камеру Денису, оставив Тони на подхвате, и опасалась конфликта. По ее опыту, творческие люди в процессе создания «шедевров» редко обращали внимание на чувства коллег. Затевать неудобный разговор самой не хотелось. Под прикрытием неизбежной необходимости утреннего моциона продюсер сбежала на улицу, подсвечивая фонариком путь до гордо возвышавшегося на холме сельского сортира типа «будка над ямой». Затем, оттягивая возвращение в кухню, замерла у крыльца. Ночью подморозило, и характерный болотный запах гнили, мха, разложения и сероводорода отступил. Пахло скорой зимой, дымом из печной трубы и… кофе. Обернувшись, Алекс почти уткнулась носом в плечо оператора. Тони стоял в дверях. Пар поднимался над большой кружкой в его руках. — Опять подкрадываешься? — Тебя долго не было, вышел проверить, мало ли что, — мужчина пожал плечами. — Девочкам нужно больше времени в туалете, чем вам, — саркастичный тон всегда был главным Сашиным оружием. — Не знал, что это распространяется и на деревенский толчок. Алекс оценила ситуацию — пройти в дом мимо Тони было невозможно, он занимал весь проем. Пялиться с одухотворенным лицом в кромешную темноту — глупо. И она поступила, как в любой непонятной ситуации — щелкнула зажигалка, выхватывая из темноты бледные обветренные губы, на кончике сигареты загорелся красный огонек. — Кто сегодня будет снимать: я или Дэн? — нежелательный вопрос охладил утро на пару градусов. Алекс замерла, подбирая слова. Интриговать было поздно, а отвечать в лоб не хотелось. — Как решит режиссер, — максимально равнодушно сказала она. — Понятно, — голос прозвучал ровно и отчужденно. Повисла пауза в три выдоха и одну затяжку. — Тони, — не выдержала Алекс. — Все в порядке, Саша, я понимаю, — оператор не дал договорить. — Точно? — Да, не парься, никаких проблем, — и мужчина, вручив ей чашку с кофе, ушел в дом. Продюсер сделала глоток, и остывающий напиток оставил такое же горчащее послевкусие, как их короткий разговор.